В своем докладе на VII конгрессе Коминтерна Г. Димитров специально говорил по этому поводу: «Одна из наиболее слабых сторон антифашистской борьбы наших партий заключается в том, что они недостаточно и несвоевременно реагируют на демагогию фашизма и продолжают до сих пор пренебрежительно относиться к вопросам борьбы с фашистской идеологией. Многие товарищи: не верили, что столь реакционная разновидность буржуазной идеологии, как идеология фашизма, доходящая в своей нелепости зачастую до сумасбродства, вообще способна завоевать массовое влияние. Это была большая ошибка. Далеко зашедшее гниение капитализма проникает до самой сердцевины его идеологии и культуры, а отчаянное положение широких народных масс делает известные слои их восприимчивыми к заражению идеологическими отбросами этого гниения»[414].
Заражению «идеологическими отбросами» капитализма способствовали, во-первых, определенные объективные факторы: связь всякой буржуазной идеологии, в том числе и фашистской с многовековыми предрассудками — националистическими, частнособственническими и другими, которые веками культивировались эксплуататорскими классами; во-вторых, то обстоятельство, что фашисты установили тоталитарный режим, ликвидировали все демократические институты, запретили деятельность всех партий, кроме собственной. Армия, полиция, профсоюзы, молодежные и спортивные организации, наука, литература и искусство — все было поставлено под их полный и безраздельный контроль. Фашисты создали мощные государственные органы идеологической обработки масс, министерство пропаганды (которым в Германии руководил Геббельс), соответствующие отделы в министерстве иностранных дел и в вооруженных силах. Фашисты повсюду и всегда в целях завоевания масс спекулировали их антикапиталистическими настроениями, порожденными кризисом капитализма, который вызвал небывалое обнищание и разорение широких мелкобуржуазных слоев.
Фашисты весьма искусно воздействовали на чувства, эмоции, психологию обнищавших и отчаявшихся масс мелкой буржуазии. Если, например, коммунисты на собраниях рабочих, ремесленников или мелких сельских хозяев всегда открыто и откровенно говорили, что социальной справедливости при капитализме им не добиться, что коммунисты не могут обещать сиюминутного результата на пути ее достижения, что у трудящихся есть лишь один путь добиться социальной справедливости — разрушить капиталистический общественный строй — и т. д. и т. п., то фашисты говорили «просто» и «ясно»: если Гитлер завтра придет к власти, то послезавтра все будет по-иному, все будет хорошо, все будет в порядке. В первом случае надо было думать и принять нелегкое решение бороться и нести жертвы в этой борьбе, во-втором надо было просто поверить.
Благоприятные условия для подобной демагогии создавало и то обстоятельство, что гитлеровцы пришли к власти в такое время, когда мировой экономический кризис, начавшийся в 1929 г., уже шел к концу. Как справедливо подчеркивает историк из ГДР Курт Госсвайлер, это обстоятельство было для фашизма исключительно важным, так как «преодоление кризиса он смог отнести на свой счет. К тому же вследствие подготовки Германии к войне через несколько лет массовая безработица уступила место нехватке рабочей силы. Тот факт, что спустя три года примерно 6 млн. безработных снова получили работу, имел большое значение для изменения настроения масс в пользу фашизма»[415].
Конечно, ликвидация безработицы за счет раздувания военного производства, за счет подготовки к войне — это роковой путь, который привел немецкий народ к национальной катастрофе. Тем не менее в 30-е годы многие этого не понимали. И потому ликвидация безработицы стала рекламным боевиком, при помощи которого нацистам удалось ввести в заблуждение и некоторую часть рабочих. Ибо «не всякому молодому немецкому рабочему легко было понять, какая связь существует между гитлеровским методом 1933 года обеспечения работой и возникновением войны в 1939 году»[416], — отмечал В. Ульбрихт. Теперь, после 1945 г., немецкий народ, конечно же, хорошо видит результаты гитлеровского «обеспечения» работой. «Вместо 6 млн. безработных более 6 млн. убитых»[417], — писал В. Ульбрихт.
Не понимали, куда ведет фашизм страну, и многие итальянцы. После падения фашистской диктатуры Муссолини правительство маршала Бадольо спустя несколько дней после своего прихода к власти опубликовало цифры, рисующие экономическое и финансовое положение итальянского государства. Эти цифры дают картину банкротства, не имеющего прецедента в истории современных государств. Внутренний государственный долг достиг 460 млрд. лир. Сюда надо добавить находящиеся в обращении бумажные деньги в сумме до 100 млрд. и полное исчезновение государственного золотого запаса. Сюда надо еще добавить несколько миллиардов лир государственных обязательств, погашение которых отсрочено и разделено на 30 лет. Все это дает фактическую цифру в 1000 млрд., и это в стране, общенациональный доход которой едва превышает 100 млрд. лир. в год! Фашизм в буквальном смысле слова сожрал богатства страны[418].
Но все это было потом. А пока фашистам за счет государственного регулирования, за счет военных заказов удавалось обозначать видимость конъюнктуры, видимость экономического подъема.
Все это создавало благоприятную обстановку для фашистской демагогии, для разжигания инстинктов мелкого собственника, для «антикапиталистической» фразеологии фашистов, для обмана масс лживыми «теориями» специфического «национального социализма» и т. д.
Вполне понятно, что фашизм держался не одной только социальной демагогией и мифотворчеством. Никакая фашистская демагогия, никакой обман не смогли бы оказать длительное воздействие на людей, подчинить их себе, если бы фашизм не сумел дать определенных материальных выгод довольно широким прослойкам немецкого общества, если бы он, по выражению В. Хайзе, философа из ГДР, «к святости имени гражданина не прибавлял гешефт буржуа». Об этом же писал Иоганнес Бехер, вынося приговор гитлеровско-фашистской идеологии: «Специфическая действенность была достигнута нацистской идеологией благодаря тому, что она сулила материальные преимущества и временами действительно предоставляла их для широких слоев... Наживались сотни тысяч маленьких людей, участвовавших в бизнесе вооружения, в строительстве казарм, в поставке оружия и обмундирования. Сотни тысяч людей получали прибыли, участвуя в уничтожении свободных народов. Нацистская идеология имела особый успех в той своей части, где она была идеологическим оправданием коррупции, корыстолюбия, безудержного делячества, где именем нации она идеологически освящала эгоистические инстинкты наживы и ограбления»[419].
Ценой эксплуатации и грабежа оккупированных территорий фашисты получали возможность подкармливать обывателей, заражая одновременно их головы шовинистическим угаром, жаждой новой наживы и грабежа[420]. Г. Бёлль в своем романе «Бильярд в половине десятого» рассказывает, как в одной из местных германских газет времен второй мировой войны рисовалось «недалекое будущее немцев»: «...1958 год, двадцатилетний унтер-офицер Моргнер стал тридцатипятилетним крестьянином Моргнером, он поселился на берегу Волги; его рабочий день кончился, Моргнер наслаждается заслуженным отдыхом, покуривая свою трубочку, на руках у него один из его белокурых малышей; Моргнер задумчиво смотрит на свою жену, которая как раз в этот момент доит последнюю корову. Немецкое молоко на берегу Волги...»[421].
Подобная «перспектива» также служила морально-психологической подготовке обывателя к грабительской войне. Фашистскую солдатню гнала вперед и фанатичная вера в удачу, которая укреплялась легкими победами фашистского вермахта в первые годы развязанной фашизмом второй мировой войны.
В условиях жестоких репрессий, тотального запугивания и подавления большая часть трудящихся также была духовно подавлена и, как писал В. Ульбрихт, потеряла правильную классовую ориентировку. Многие из рабочих разучились понимать взаимосвязь политических явлений. «Дух милитаризма и расизма глубоко проник также и в ряды рабочего класса»[422].
Настроения, утвердившиеся в тот период в Германии, достаточно выразительно отражены в воспоминаниях бывшего офицера вермахта, а затем известного деятеля немецкого антифашистского движения Отто Рюле. «Для нас, немцев, — пишет он в своих мемуарах, — тогда все шло неожиданно хорошо. После торжественной музыки Листа по радио передавали официальные сообщения о взятии Кракова, Сандомира, Перемышля, Белостока. Сотни тысяч польских военнопленных, сотни захваченных или уничтоженных пушек, танков, самолетов, капитуляция гарнизона Вестерплатте в Данциге, захват порта Гдыня и, наконец, крепости Мозлин и Варшавы. За какие-нибудь три недели поход на Польшу победоносно завершился. Сердца многих немцев забились чаще. И все это при нескольких тысяч погибших с нашей стороны! В октябре в армии снова разрешили танцевальные вечера. Жизнь почти вошла в нормальное русло. С теми пайками можно было жить»[423].
8 августа 1941 г. в одном из лагерей для немецких военнопленных побывала комиссия Коминтерна. 90% пленных, полностью оставаясь в плену фашистской пропаганды, утверждали, что в «третьем рейхе» осуществлен немецкий социализм, что предприниматели не обладают больше правом все решать самостоятельно и что на заводах и фабриках наведен «порядок». Большинство пленных категорически заявляли, что Германия нуждается в «жизненном пространстве» и что Европе поэтому нужен «новый порядок». Этим они обосновывали разбойничьи походы против других народов. «Потрясающим было то, — отмечал В. Ульбрихт, — что среди солдат находились молодые металлисты из семей социал-демократов. Однако отцы этих солдат ничего не предприняли, чтобы дать понять сыновьям, что несет с собой господство агрессивных сил германского монополистического капитала и ложь о «немецком социализме»