Рабочие освободили фабрики, и с этого момента (сентябрь 1920 г.) революционное движение стало спадать. Как отмечает П. Датт, «то, чего не могли добиться ни предприниматели, ни правительство, ни полиция, ни вооруженные силы, было проведено реформистским руководством: рабочие были удалены с фабрик, и капиталисты получили обратно свои предприятия»[441].
Победа пролетарской революции не состоялась, хотя в ее возможности не сомневались даже буржуазные теоретики и политики. Либеральный историк Сальвемини писал в этой связи: «Если бы руководители Всеобщей конфедерации труда и социалистической партии хотели нанести решительный удар, то они имели для этого все возможности... Банкиры, крупные промышленники и землевладельцы ожидали социалистической революции, подобно овцам, ожидающим своего заклания... В сентябре 1920 года итальянский народ мог совершить сколько угодно коммунистических революций»[442]. В том же духе писала влиятельная газета «Corriera della sera»: «Революция не произошла не потому, что ей кто-либо преградил путь, а потому, что Всеобщая конфедерация труда ее не хотела»[443]. Реформисты оказались не в состоянии и противостоять фашистскому перевороту. Не поняв подлинного лица фашизма, итальянская социалистическая партия заняла выжидательную позицию, более того, в 1921 г. ИСП и ВКТ даже заключили пакт умиротворения с фашистами. Рассматривая фашизм лишь как фракцию буржуазии, борющейся за власть, лидеры социалистов и ВКТ не поняли всей опасности фашистского переворота. Э. Хемингуэй, оценивая близорукую позицию реформистов, разобщенность антифашистских сил в Италии, совершенно справедливо отмечал: «Муссолини, самый хитрый оппортунист нашей эпохи, сумел подняться на той волне разочарования, которая была вызвана анекдотической неспособностью итальянских радикалов к сотрудничеству»[444]. В.И. Ленин, пристально наблюдавший за событиями в Италии, резко осудил позицию реформистов: «Может быть, нам окажут большие услуги, например, фашисты в Италии, тем, что разъяснят итальянцам, что они еще недостаточно просвещены и что их страна еще не гарантирована от черной сотни. Может быть, это будет очень полезно»[445].
В полной мере подобные оценки можно отнести и к немецкой социал-демократии. Накануне первой мировой войны СДПГ была одной из самых многочисленных и организованных социал-демократических партий. Международные конгрессы социалистов в Штутгарте (1907), Копенгагене (1910), Базеле (1912) широковещательно декларировали: если возникнет угроза воины, все трудящиеся классы и их парламентские представители обязуются предпринять все самые действенные меры, чтобы помешать началу войны. Но если война все-таки начнется, они обязаны бороться за ее быстрейшее окончание и всеми силами использовать вызванный войной хозяйственный и политический кризис к восстанию народа, чтобы ускорить уничтожение капиталистического классового господства.
Однако еще до начала войны, в 1913 г., при голосовании в рейхстаге за предоставление кредитов на увеличение армии депутаты-социал-демократы, представлявшие самую сильную фракцию рейхстага, дали свое согласие на это и тем самым нарушили решения конгрессов своей партии. Следующий шаг предательства социал-демократические лидеры совершили 4 августа 1914 г., проголосовав после начала первой мировой войны за предоставление буржуазно-юнкерскому правительству военных кредитов.
Более того, германские профсоюзы, руководимые реформистами, решили поддержать все мероприятия правительства по мобилизации. Профсоюзы даже выступили с инициативой немедленно прекратить борьбу за повышение заработной платы, прекратить забастовки, создать центральные «рабочие» органы в помощь правительству. В контексте данной деятельности реформистских лидеров социал-демократии был вполне понятен смысл знаменитой реплики Вильгельма II: «Я не знаю никаких партий, я знаю только немцев». Прусский министр внутренних дел также весьма высоко оценивал позицию социал-демократов. Так, он заявлял 31 декабря 1914 г.: «Поворот в воззрениях социал-демократической массы народа, без сомнения, наступил, и даже его вожди не могут противостоять этому влиянию. Они сами в подавляющем большинстве стоят теперь на радикальной точке зрения. В дальнейшем социал-демократы должны быть допущены к работе в хозяйственной и государственной областях, и необходимо дальше пытаться расколоть их лидеров»[446].
И позднее буржуазное и мелкобуржуазное влияние помешало рабочему классу Германии идти победоносным революционным путем. В 1918 г. в обстановке, вызванной военным поражением, в Германии вспыхнула революция. Знамя рабочих и солдатских Советов было поднято в Киле, Гамбурге, Лейпциге, Мюнхене, Берлине. Однако в отличие от социалистической революции в России, руководимой твердыми и последовательными революционерами-большевиками, стихийные революционные выступления трудящихся масс в Германии не были возглавлены сплоченной, единой боевой пролетарской партией. Весьма быстро ключевые позиции в Советах были захвачены социал-демократами, стремившимися подменить коренные революционные преобразования капиталистического общества буржуазно-демократическими реформами.
В результате, несмотря на благоприятную обстановку, революция не привела к коренному повороту в истории немецкой нации. Рабочий класс потерпел поражение и не смог довести до конца даже буржуазно-демократическую революцию, не говоря уже о превращении ее в социалистическую. Остались нетронутыми экономические позиции монополистического капитала и феодального юнкерства. Не были уничтожены корни агрессивного германского империализма. Капиталистический государственный аппарат не был сломан[447]. Более того, такие правые вожди германской социал-демократии, как Эберт и Носке (последний даже откровенно называл себя «кровавой собакой»), развернули жестокие, поистине кровавые репрессии против рабочих. Жертвами контрреволюции пали 15 тыс. лучших представителей немецких трудящихся, в том числе Роза Люксембург и Карл Либкнехт.
Таким образом, из-за предательства лидеров социал-демократии поставленные перед немецкими трудящимися исторические задачи — свержения империализма и милитаризма, создания миролюбивой, демократической и социалистической Германии — оказались невыполненными. Революционная часть рабочего класса поздно порвала с реформистскими прислужниками буржуазии. В период Ноябрьской революции (1918) у германского рабочего класса не оказалось сильной революционной партии, которая бы была способна объединить широкие народные массы в борьбе за коренные революционные преобразования. «А действительно революционной партии у немецких рабочих, — писал В.И. Ленин, — ко времени кризиса не оказалось, вследствие опоздания с расколом, вследствие гнета проклятой традиции «единства» с продажной (Шейдеманы, Легины, Давиды и К°) и бесхарактерной (Каутские, Гильфердинги и К°) бандой лакеев капитала»[448]. В.И. Ленин подчеркивал: «Пока немецкие рабочие терпят у власти таких же предателей социализма, негодяев и лакеев буржуазии, Шейдеманов и всю их партию, до тех пор о спасении немецкого народа не может быть и речи. До тех пор немецкий народ остается на деле — при всех «социалистических» фразах, при всяческих «демократических» и «республиканских» украшениях — рабом буржуазии и соучастником ее преступлений...»[449].
Анализируя события Ноябрьской революции, Э. Тельман отмечал, что социал-реформисты сделали все от них зависящее, чтобы буржуазно-демократическая революция в Германии, проведенная в известной мере пролетарскими методами и средствами, не переросла в социалистическую. «Трагедия германской революции 1918 года, — писал он, — ...состояла в противоречии между наличием объективно созревших революционных условий, с одной стороны, и субъективной слабостью германского пролетариата, вызванной отсутствием целеустремленной большевистской партии, — с другой... Ни революционный инстинкт, ни несравненный героизм отдельных вождей «Союза Спартака»... не могли заменить железного авангарда, закаленного как сталь в огне революционного опыта»[450].
Примечательна оценка уроков Ноябрьской революции и позиции правых лидеров социал-демократии, данная нынешним председателем СДПГ В. Брандтом. В статье «Уроки революции, закончившейся поражением» он пишет, что Эберт и его друзья, получив в свои руки политическую власть, не только не выступили против монополий и кайзеровской военщины, но, напротив, пошли на союз с ними, «все более попадали под влияние тех ценностей и норм поведения, которые преобладали в кайзеровской Германии». Ноябрьская революция предоставила СДПГ «неповторимый шанс», но она им не воспользовалась. «Сейчас не вызывает сомнения тот факт, — подчеркивает В. Брандт, — что если бы социал-демократия была в силах завершить демократическую революцию в Германии, т. е. дать солидную демократическую основу Веймарской республике, то Гитлер не смог бы захватить власть»[451].
Вожди правой социал-демократии в 20—30-е годы давали совершенно неверное, фальшивое толкование как внутреннего развития капиталистических стран, так и международного развития. Они заявляли, что «передовые капиталистические государства» якобы уже «не стремятся к овладению новыми территориями в Европе», что эти страны находят более выгодным переход к «ультраимпериализму», т. е. к «интернациональному картелированию финансового капитала всех стран»[452]. Начавшийся мировой экономический кризис 1928—1932 гг. они поспешили объявить «случайным» и в то же время утверждали, что при «ухудшающейся конъюнктуре» невозможно, нецелесообразно «вести наступление на капитал...». Более того, базируясь на концепции «организованного капитализма», реформистские лидеры (К. Каутский, Р. Гильфердинг и др.) утверждали, что в Германии якобы уже достигнута политическая демократия, существует равноправие классов, что теперь задача-де заключается только в том, чтобы осуществить хозяйственную демократию, т. е. добиться равноправия рабочих и предпринимателей на заводах, и социализм будет построен. Внедрять в жизнь хозяйственную демократию, по мнению реформистов, должно было государство, будто бы стоящее над односторонними интересами отдельных клас