Представители олигархии так же откровенно лелеяли мечту о «Великой Германии». Густав Крупп твердо верил, что германская империя представляет собой ось Европы. Вокруг этой оси он хотел консолидировать тевтонскую «Срединную Европу», которая включала бы Австро-Венгрию, нейтральные государства: Голландию и Швейцарию, а также Скандинавию. Французскую же территорию надлежало, по его мнению, аннексировать до линии Мозель — Маас. Крупп предвкушал возникновение огромной тевтонской колониальной империи и в Центральной Африке. Он доказывал: «Если эти задачи будут осуществлены, германская культура и цивилизация возглавят прогресс человечества; во имя достижения такой цели стоит сражаться и побеждать, проливая благородную кровь»[79]. Эти сумасбродные и вместе с тем опасные идеи и планы широко пропагандировались в печати, отравляя сознание многих немцев шовинистическим угаром, оказывали значительное влияние и на правительство, на разработку им внешнеполитического курса страны.
В конце 90-х годов XIX в. финансовая олигархия и юнкерство, руководящие деятели правительства Германии открыто выдвинули экспансионистскую программу приобретения новых территорий. Выступая в рейхстаге в 1897 г., статс-секретарь ведомства иностранных дел князь фон Бюлов, лицемерно ссылаясь на то, что немцы якобы не имеют «жизненного пространства», цинично заявил: «Те времена, когда немец одному из своих соседей уступал землю, другому море, а себе оставлял небо... эти времена прошли...». И угрожающе продолжал: «Мы требуем и для себя места под солнцем»[80]. В новых исторических условиях, когда территориальный раздел мира между великими державами уже был завершен, правящая клика Германии начала готовить новый тур колониальных захватов.
Кайзер Вильгельм II, к ликованию магнатов военной промышленности и множества честолюбивых милитаристов, произносил одну за другой провокационные по отношению к соседям Германии речи: «Если германский орел залетел куда-нибудь и вонзил свои острые когти в землю, то эта страна должна принадлежать Германии и навсегда останется германской»[81]. Он непрестанно бряцал оружием и требовал большего влияния, большего «жизненного пространства», больше колоний, большего «присутствия на море», больше военных кораблей, больше солдат.
В 1914 г. правители Германии, энергично поддерживаемые всей имперской финансовой и политической элитой, развязали первую мировую войну. Спустя 4 года, в 1918 г., Германия потерпела сокрушительное поражение. Победители — страны Антанты навязали Германии тяжелый, унизительный Версальский договор. Договор значительно ограничивал суверенитет Германии, но в то же время сохранил основы власти германского империализма. Буржуазии, почувствовавшей смертельную опасность, опасность своего ухода с исторической сцены, снова удалось спастись. Виновники развязывания войны остались безнаказанными. Генеральный штаб не был распущен. Владельцев концернов, юнкеров и крупных помещиков никто и пальцем не тронул. Более того, монополисты — виновники войны не только нажились на военных поставках, значительно увеличив свое состояние, но фактически укрепили свои политические позиции.
Предательство правых социал-демократических лидеров в ходе Ноябрьской революции 1918 г. сделало возможным то, что капитализм, власть монополий, несмотря на крушение кайзеровской империи, были спасены. Во всех решающих сферах общественной жизни в годы Веймарской республики по-прежнему властвовали представители старой элиты, лишь немного поседевшие монополисты-промышленники и банковские толстосумы, а также сыновья, зятья или племянники людей, которые задавали тон при кайзере Вильгельме II и даже еще при канцлере О. Бисмарке[82].
§ 1. Фашизм и монополистический капитал
Именно старая финансовая и политическая элита заключила в 30-е годы союз с Гитлером и привела его к власти, а Германию — к фашизму и катастрофе. Конечно, монополисты и нацисты не сразу нашли общий язык. Гитлеровский путч в Мюнхене в 1923 г. провалился. Гитлер был арестован, а нацистская партия была запрещена. Почему? Главная причина заключалась в том, что к этому времени революционная борьба немецких трудящихся пошла на убыль. К власти пришло правительство, составленное только из представителей буржуазных кругов, без социал-демократов.
Монополисты, магнаты капитала почувствовали себя увереннее и сочли, что установление террористической фашистской диктатуры пока не является актуальным. К тому же правящие круги Германии опасались, что приход к власти нацистов, открыто проповедующих идеи реванша, вызовет международные осложнения. Французское правительство даже сделало по этому поводу официальное предупреждение[83]. Тем не менее буржуазия весьма снисходительно отнеслась к нацистам. Суд против Гитлера и его приспешников закончился фарсом: все они были приговорены к небольшим срокам тюремного заключения и вскоре выпущены на свободу. Гитлер, в частности, был осужден на 5 лет, но уже через год освобожден. В тюрьме Гитлер продиктовал библию нацизма — «Майн кампф», которая была издана в 1925 г. и составила впоследствии основу фашистской идеологии и пропаганды.
1924—1926 годы были для Нацистов трудными. Однако в 1927—1928 гг. в Германии появились симптомы, возвещающие о приближении конца частичной стабилизации капитализма. Начавшийся в 1929 г. мировой экономический кризис оказал огромное воздействие на Германию. К концу 1929 г. промышленные предприятия были загружены менее чем наполовину. К лету 1930 г. армия безработных и частично безработных перевалила за 6 млн. человек. В 1932 г. в Германии примерно каждый четвертый рабочий или служащий был безработным, жил в нужде, голодал. Кризис в промышленности сопровождался глубоким аграрным кризисом, который вел к разорению миллионов крестьян, ремесленников, мелких предпринимателей и торговцев.
Социально-экономические последствия кризиса, стремление буржуазии переложить все его тяготы на плечи трудящихся привели к обострению недовольства трудящихся, росту забастовочной борьбы, к формированию резких антикапиталистических настроений. Росло влияние коммунистов.
Все это вызвало у буржуазии панический страх за свою дальнейшую судьбу. В этой обстановке реакционные круги монополистического капитала все больше стали склоняться к открытому насилию, сделали основную ставку на фашизм. Они надеялись с помощью нацистов и Гитлера обуздать рабочих, порвать с Версальским договором, покончить с марксизмом, разрушить Веймарскую республику. Уильям Ширер в своей книге «Подъем и падение третьего рейха» отмечал, что правые в Германии столь страстно желали упразднения республики, что прямо-таки с немыслимым тупоумием, предубежденностью, недальновидностью подкапывались под ее устои. Они желали возрождения авторитарного государства, которое, в сущности, уже существовало в Германии в годы первой мировой войны и обеспечивало властям полное подавление какой-либо оппозиции. В конечном счете многое им удалось сделать в этом направлении уже во время Веймарской республики[84]. В 1929 г. в период кризиса были значительно ущемлены права парламента, в конституцию страны были внесены поправки, позволяющие президенту управлять страной на основе чрезвычайного законодательства, т. е. не считаясь с парламентом. Последнее парламентское правительство, возглавляемое социал-демократом Германом Мюллером, рухнуло в 1930 г. Все последующие правительства — Брюнинга, Папена, Шляйхера, Гитлера — опирались уже не на большинство в рейхстаге, а назначались имперским президентом.
Ярым противником Веймарской республики был, например, канцлер Брюнинг, во многом способствовавший приходу Гитлера к власти. Брюнинг начал ликвидацию Веймарской республики с того, что все больше законов он и его правительство принимали в чрезвычайном внепарламентском порядке, минуя рейхстаг. Как горделиво сообщает Брюнинг в своих мемуарах, он «низвел полномочия парламента до уровня времен Бисмарка». Курт Бахман пишет: «Это все выглядело так: в 1930 г. было проведено 94 заседания рейхстага, в 1931 г. их было уже только 41, а в 1932 г. — всего 13. В 1930 г. рейхстаг принял 52 закона и 5 внепарламентских чрезвычайных законов; в 1931 г. было издано 19 законов и 41 чрезвычайный закон; в 1932 г. рейхстаг принял лишь 5 имперских законов при 60 чрезвычайных. Так Брюнинг обесценил Веймарскую конституцию, равно как и избранный парламент»[85].
В сущности, каким образом можно было защитить демократию в Веймарской республике, если, как писал американский журналист А. Маурер, «юная республика постоянно призывала старорежимных монархистов и генералов защитить ее от коммунистов! Такая республика должна была неминуемо оказаться во власти своих врагов... Что следует сказать о республике, позволяющей монархистским судьям толковать ее законы по своему усмотрению и оставившей на правительственных постах старых чиновников, воспитанных в верности старому режиму, о республике, разрешающей реакционным учителям и профессорам воспитывать детей в презрении к существующей свободе и превозносить перед ними феодальное прошлое, которая разрешает и даже поощряет возрождение милитаристского духа, по вине которого главным образом страна и подверглась в прошлом унижению»[86]. С помощью авторитарных мер империалистические круги буржуазии рассчитывали добиться «умиротворения» внутри страны, т. е. подавления всех демократических тенденций, и в первую очередь революционного рабочего движения.
Рассчитывая покончить с помощью фашистов с «демократическими безобразиями» внутри страны, с профсоюзами, с рабочим движением, олигархия надеялась и в сфере внешней политики изменить статус-кво: «стряхнуть» оковы Версальского мира и начать новый тур агрессивных войн. Действительно, Версальский договор был унизительный и грабительский для Германии. «...Версальский договор это есть договор хищников и разбойников», — писал В.И. Ленин, под