Перейдём к рассмотрению корпоративного принципа в его социально-экономическом аспекте. В этом отношении фашизм также попытался восстановить традиционный принцип «корпорации», понимаемой как органичное производственное единство, не расколотое духом классовой борьбы. Действительно, корпорация в том виде, как она существовала в рамках ремесленничества до наступления крайней индустриализации, как и корпорации времён расцвета Средневековья (примечательно, что их уничтожение стало одним из первых шагов, предпринятых Французской революцией), представляла собой образец, который с соответствующими поправками мог — и может поныне — послужить моделью для общего преобразования, основанного на органичном принципе. Однако на практике этот принцип был реализован лишь частично, что было обусловлено сохранившимися в фашизме пережитками первоначального революционного периода. Прежде всего, речь идёт о синдикализме, который продолжал оказывать заметное влияние на Муссолини и его окружение.
Синдикат или профсоюз, как надпроизводственная организация, неразрывно связан с концепцией классовой борьбы и, следовательно, с общим марксистским взглядом на общество. Он представляет собой своего рода государство в государстве и поэтому является характерной чертой системы, в которой авторитет государства ослаблен. «Класс», организующийся в профсоюз, — это часть нации, желающая вершить справедливость от своего имени и переходящая к прямому действию, каковое, в сущности, является шантажом, независимо от достигаемого результата. Пресловутое «синдикатов право» — это право, изъятое из области действительного права, распоряжаться которой может только суверенное государство. Известно, что у Сореля, поклонником которого некогда был Муссолини, синдикализм обретает прямо революционные черты и непосредственно связан с соответствующим «мифом» или общей идейной силой.
С другой стороны, известно, что синдикализм в любой не полностью социалистической системе, где сохраняется капитализм и частная инициатива, неизбежно приводит к возникновению хаотической, неорганичной и нестабильной ситуации. Борьба между рабочими и работодателями, где орудием первых служат забастовки и другие формы шантажа, а вторые ограничиваются всё более слабой и редкой защитой в виде «локаутов», перерастает в мелочные стычки и нападки. Каждый заботится лишь об удовлетворении собственных интересов, не задумываясь о вреде, который наносят их частные требования экономике в целом. Заботу же об общем интересе обычно перекладывают на плечи государства и правительства, которое вынужденно разрываться на части, чтобы заткнуть прорехи и удержать от развала шаткую систему. Только веруя в чудо какой-нибудь «предустановленной гармонии» лейбницкого типа, можно вообразить, что в обществе, где государство вынужденно идти на уступки синдикализму как самоорганизующейся силе, экономика может развиваться нормально. Совершенно очевидно, что в результате роста разногласий и неполадок в конце концов единственным разумным решением останется разрушить всё до основания и сделать окончательный выбор в пользу социализма, который при помощи всеобщего планирования сумеет восстановить принцип порядка и дисциплины. Экономическое положение современной Италии служит более чем красноречивым доказательством этой истины.
Таким образом, фашизм надеялся использовать корпоративизм для преодоления указанной ситуации, сложившейся под влиянием синдикализма и классовой борьбы. Нужно было восстановить единство различных элементов, задействованных в производстве, которое было нарушено, с одной стороны, искажениями и злоупотреблениями позднего капитализма, с другой — марксистской отравой, заразившей рабочие массы. Для этого требовалось восстановить авторитет государства, как регулятора и хранителя идеи справедливости, не только на политическом, но и на социально-экономическом уровне, при этом решительно отвергнув социалистический путь. Однако, как было сказано, хотя в основе реформы лежал органичный принцип, в своей практической деятельности фашистский корпоративизм остановился на полпути, не сумев искоренить истоки болезни. Причиной стало то, что фашизм не осмелился занять чётко антисиндикалистскую позицию. Напротив, в законодательном плане сохранили деление на союзы рабочих и работодателей. Таким образом, не сумели преодолеть разобщенность не только на самом производстве, что требовало его новой органичной структуризации (преобразования его «инфраструктуры»), но и на уровне государственных надстроек, погрязших в бюрократическом централизме и, как правило, паразитических и неэффективных. Справились лишь с наиболее болезненными проявлениями старой системы: запретили забастовки и локауты, регламентировали трудовые контракты и разработали формы контроля, препятствующие анархизму групповых требований. Однако, это была внешняя, довольно произвольная регламентация, не распространившаяся на конкретную экономическую жизнь. Тем не менее, как мы видели, Муссолини, настаивая на особом идейном напряжении и подчеркивая не только экономический, но и этический характер корпорации, верно понимал, что должно было стать основой корпоративной реформы. Первостепенное значение имело создание новой атмосферы, непосредственно влияющей на сам образ производства, что могло бы вернуть ему традиционный характер «корпорации». Поэтому, в первую очередь, нужно было изменить мышление: с одной стороны, демарксизировать и деполитизировать рабочего, с другой — разрушить чисто «капиталистическое» мировоззрение предпринимателя.
В принципе, более удачно эта проблема была решена немецким национал-социализмом, а также контрреволюционными испанским (фалангизм) и португальским (конституция Салазара) движениями. В Германии, в отличие от Италии, этому благоприятствовали остатки традиционных структур, которые сумели сохранить свое влияние даже после краха гитлеризма и формальной отмены национал-социалистического трудового законодательства. В частности, это стало одной из основных причин так называемого «экономического чуда» — поразительно быстрого восстановления ФРГ после великой катастрофы.
Национал-социалисты распустили профсоюзы (к этому мы еще вернемся в «Кратком обзоре Третьего Рейха») и попытались преодолеть классовую борьбу с присущим ей дуализмом именно внутри предприятия, внутри каждого отдельного предприятия, органично и иерархично преобразовав его с целью достижения тесного взаимосотрудничества. При этом, они использовали ту же модель, которая легла в основу устройства самого государства. Производство понималось как «общность», что в принципе соответствует смыслу древней корпорации. За руководителем предприятия соответственно признавали функцию Führer'а; его называли Betriebsführer (производственный Führer), а трудовой коллектив — Gefolgschaft, что буквально означало «дружина», то есть союз людей, объединенных чувством солидарности, иерархической субординации и лояльностью. Таким образом, «обоюдность прав и обязанностей», должная, согласно фашистской Трудовой Хартии (пар. VII), вытекать из «сотрудничества производственных сил», в немецком варианте опиралась на вполне конкретный образец, что придавало ему твердую основу. Марксистскому, материалистическому мышлению в самой сфере труда и производства противостоял вышеописанный «воинский», мужественный стиль и этика.
Также в рамках самого предприятия был решён вопрос о политическом принципе как высшей инстанции, исполняющей функции посредника и улаживающей споры и разногласия. В отличие от Италии, где эту роль исполняли корпоративные государственные фашистские органы, в Германии эта обязанность возлагалась на доверенные политические лица, приписанные к предприятию и способные уладить возникшие разногласия, дать рекомендации, а в случае необходимости изменить установленную регламентацию, руководствуясь высшими принципами. Само название этой высшей инстанции — «Трибунал общественной чести», Soziales Ehrengericht, подчеркивает этический аспект солидарности внутри каждого предприятия. Как и у фашистов, в основе указанной системы лежала ответственность предпринимателя перед государством за направление развития производства, государство же в свою очередь признавало за ним свободную инициативу. Здесь уместно вспомнить сказанное нами об антитоталитаризме и децентрализации: свобода и свободная инициатива допустимы в тем большей степени, чем сильнее центральная власть и центр притяжения, связь с которым носит скорее нематериальный, этический характер, нежели характер какой бы то ни было позитивной договоренности или обязательного требования. Например, в Германии, предприятия, как новые корпоративные единицы, объединялись только в так называемый «Трудовой Фронт».
Приблизительно в том же направлении шли испанские фалангисты — путём органичного внутрипроизводственного переустройства. Работодатель не противостоял рабочему в своего рода непрерывной холодной войне, но их объединяла иерархическая солидарность. В первоначальной схеме так называемой «вертикальной корпорации» предприниматель исполнял функцию главы — jefe de empresa; его окружали jurados de empresa, как консультативный орган, тождественный внутренним комиссиям и даже профсоюзам в том виде, как они существовали ранее в США (то есть профсоюз на каждом отдельном предприятии или индустриальном комплексе, а не общепроизводственная отраслевая организация). Таким образом, упор также делали на принципе сотрудничества и лояльности, а не на защите частных интересов производственных коллективов.
Стоит вкратце остановится на том, как представлял себе дальнейшее развитие корпоративной реформы республиканский и «социальный» фашизм времён Сало. В нём существовали довольно противоречивые тенденции. С одной стороны, действительно был сделан шаг вперёд в вышеуказанном положительном направлении. Также как в Германии и Испании главе предприятия намеревались придать больший вес и создать на предприятиях смешанные «советы управления», что в принципе могло бы привести к органичному сотрудничеству, естественно в вопросах, не требующих привлечения уз