– А если фактических родителей не существует? Ну, например, если они умерли?
– Тогда согласие должно исходить от ближайших живых родственников – тех, кто в обычных условиях осуществляет опеку. К тому же, необходимо представить и свидетельство о смерти родителей. Но главное – это то, что в документе должно быть прописано ваше имя в качестве нового опекуна.
– А в каком конкретно документе?
– В разных штатах по-разному. Где-то мать должна высказать согласие на усыновление или удочерение своего ребенка третьим лицом перед судьей или представителем Департамента экономической безопасности. В других достаточно заверенного нотариально, при свидетелях, письменного согласия.
– А как насчет индейских резерваций? – спросила я. – Вы в курсе, что иногда там просто не выдают ни свидетельств о рождении, ни свидетельств о смерти?
Синтия была не из тех, кто легко сносит сомнения в своей компетентности.
– Я знаю, – сказала она. – В некоторых случаях делаются исключения.
Офис у Синтии, по правде говоря, был не такой уж и большой, да и стол, за которым она сидела, тоже. В комнате не было даже окна.
– Неужели вам не хочется посмотреть, какая на улице погода? – спросила я.
– Что, простите?
– У вас здесь нет окна. Мне просто интересно, не теряете ли вы иногда связь с тем, что происходит снаружи, сидя здесь под кондиционером, с флуоресцентным освещением.
Я, наверно, еще никогда в жизни не произносила вслух ничего настолько мудреного, как слова «флуоресцентное освещение».
– Если вы помните, – покачала головой Синтия, – я приходила к вам в тот самый вечер, когда на Эйприл было совершено нападение. – Синтия звала Черепашку ее более традиционным именем. – У меня и выездной работы вполне хватает.
– Не сомневаюсь.
– Я ответила на ваши вопросы, Тэйлор?
– Почти. Но не совсем. Я бы хотела узнать, каким образом можно достать ту информацию, о которой вы говорили. Ну, скажем, по поводу законов в разных штатах. Таких, как Оклахома, например.
– Я могу поискать, а потом передать вам. А, если хотите, дам координаты какого-нибудь нашего специалиста в Оклахоме, кто поможет вам с бумагами.
Это застало меня врасплох.
– Вы хотите мне помочь? – спросила я.
– Конечно! В этом деле я на вашей стороне, Тэйлор.
Она наклонилась вперед, сложив ладони на бюваре, и я заметила, что ногти у нее в плачевном состоянии. Вполне возможно, она их обкусывает.
– То есть, по вашему мнению, Черепашке со мной будет лучше, чем в детском доме?
– Я в этом никогда и не сомневалась, – отозвалась Синтия.
Я встала, обошла вокруг своего стула и вновь села.
– Простите мне мой французский, но какого же черта вы мне сразу об этом не сказали?
Синтия моргнула золотистыми монетками глаз:
– Я полагала, это должно быть вашим решением.
В конце, уже уходя, я остановилась и вновь подошла к столу Синтии.
– Спасибо.
– Не за что.
– А могу я задать личный вопрос? Это по поводу вашей брошки с камеей.
Синтия удивленно улыбнулась:
– Задавайте.
– Зачем вы покупаете вещи в магазинах Армии спасения? Это из-за зарплаты или потому, что вам нравится рыться в чужих семейных реликвиях?
Синтия вновь улыбнулась:
– Я дипломированный терапевт. Я не отвечаю на такие вопросы.
В приемной я остановилась поболтать с одной из тамошних секретарш, которая спросила, где сегодня моя малышка. Звали ее Джуэл, и я с ней уже несколько раз до этого разговаривала. У нее был сын с дислексией, болезнью, при которой, как она объяснила, люди все видят задом наперед.
– Возьмите, к примеру, американский флаг, – говорила Джуэл. – Он видит его так, словно звезды находятся в правом углу, а не в левом. Но бывают случаи, когда это неважно. Например, ему очень нравится слово «ого», оно пишется и справа налево, и слева направо совершенно одинаково, и он рисует его, где только можно. А еще слово «мам».
Перед самым выходом из здания меня нагнала другая секретарша, которая протянула мне записку, как она сказала, от Синтии. В записке говорилось: «Я оценила вашу деликатность: вы не хотели обсуждать эти вопросы в присутствии Эйприл, и это правильно. Простите, если я была не столь тактична».
Внизу было написано имя: мистер Джонас Уилфорд Армистед, и дан его адрес в Оклахома-Сити. А еще ниже: «Удачи!»
Весь вечер, накормив и уложив детей, я ходила по дому взад и вперед. Я дождаться не могла, когда вернется Лу Энн, но, когда она пришла, мне стало ясно, что пока не хочу ей ничего рассказывать. Я еще не приняла окончательного решения.
– Ради всего святого, – сказала Лу Энн. – Ты меня нервируешь. Либо сядь, либо помой посуду.
И я принялась мыть посуду.
– Что бы там ни было у тебя на уме, надеюсь, все уладится, – сказала наконец Лу Энн и отправилась в гостиную читать.
Она читала роман «Дочь шайеннских ветров», который, как утверждала, нашла в своем шкафчике на фабрике и который никакого отношения не имел к Анхелю и его жизни среди ковбоев в Монтане и Колорадо.
Я отправилась вслед за Лу Энн.
– Ты не злишься? – спросила я. – Из-за того, что я ничего не говорю?
– Да нет.
– Я тебе завтра скажу. Мне нужно еще подумать.
Лу Энн даже не подняла глаз.
– Иди, подумай, – сказала она. – И домой посуду.
Ночью я не спала, стараясь привыкнуть к новым мыслям, которые теперь вертелись в голове. Черепашка перевернулась с бока на живот, а потом – опять на бок. Глаза ее под плотно закрытыми веками шевелились, а иногда она шептала что-то, двигая губами. С кем бы она ни говорила во сне, ему или ей она рассказывала гораздо больше, чем мне. Я бы любые деньги заплатила, только бы попасть в ее сны.
Утром, оставив Черепашку спать, я отправилась на работу, чтобы до конца выверить соосность и отрегулировать вращение колес машины, за которой днем должен был заехать заказчик. На часы я не смотрела, но, видимо, было еще довольно рано, когда я закончила и собралась домой. Мэтти даже еще не спускалась. Я еще поторчала в мастерской, сварила кофе, стерла пыль с полок и перевернула лист календаря (на дворе был уже август, а на календаре – май). Довольно долго я разглядывала ацтека, несущего бессознательную женщину, и думала о той латиноамериканской трагедии, что, вероятно, разыгралась в их жизни. Естественно, мои мысли быстро перескочили на Эстевана и Эсперансу. Хотя, как я прекрасно знала, чаще всего это женщина тащит мужчину через жизненные трагедии. Его самого, охапку детей, да еще и бабулю в придачу.
Наконец спустилась Мэтти. Мы выпили кофе и все обсудили.
Позже я отыскала Лу Энн с детьми в парке. Черепашка с увлечением расчесывала полоску голой земли щеткой для волос, которая, судя по красному цвету, когда-то принадлежала Эдне. Лу Энн на мгновение отложила книгу и вступила в психологическую схватку с Дуайном Реем, который, ухватив что-то в кулачок, на автомате тащил это в рот. Конечно, Лу Энн не могла не выйти победительницей.
– Я сказала – нет! Отдай мне, сейчас же. И где только ты это взял?
И она, разжав сопротивляющиеся пальчики, вытащила из Дуайнова кулачка покрытую землей фиолетовую мармеладку.
– И где он только их находит, Тэйлор? Господи, а что бы было, если бы он ее съел?
Несколько секунд ротик Дуайна изображал букву о, по-прежнему ожидая ощутить сладость мармеладки, после чего горестно скривился и завопил.
– Я знала одну пожилую фермершу, которая говорила, что каждому надо перед смертью съесть пуд земли.
Лу Энн подхватила сына и принялась качать на колене.
– Может, если не торопиться съесть его в первый же год жизни, так и проживешь подольше.
Я села на скамейку.
– Слушай! Я вот что решила. Я собираюсь отвезти Эстевана и Эсперансу в Оклахому, в убежище. И, пока буду там, постараюсь найти родственников Черепашки.
Лу Энн, уставившись на меня, уронила Дуайна себе на колено, так что он даже замолчал от удивления.
– Зачем?
– Я хочу, чтобы они отписали ее мне.
– А если они не захотят? Увидят, какая она стала хорошая, и решат, что она нужна им самим.
– Не думаю.
– А вдруг?
– Черт возьми, Лу Энн, ты до посинения уверяла меня, что я должна действовать, должна надеяться на лучшее и все такое прочее. Я и пытаюсь надеяться на лучшее.
– Прости.
– А какой у меня еще есть выбор? Если я буду просто сидеть сложа руки, ее у меня заберут.
– Я понимаю. Ты права.
– А если родственники захотят ее вернуть, я что-нибудь придумаю. Буду решать проблемы по мере поступления.
– А что, если ты их не найдешь? Прости.
– Найду.
Лу Энн, в совершенно нехарактерной для себя манере, проглядела то важное, о чем я должна была беспокоиться в первую очередь. В течение нескольких последующих дней Мэтти без устали спрашивала меня, знаю ли я, что делаю и чем все это мне грозит. Она сказала, что, если меня поймают, мне влепят пять лет тюрьмы и штраф в две тысячи долларов за каждого нелегала, которому я помогла, причем, в моем случае их двое. По правде говоря, я специально об этом не думала, но Мэтти не унималась:
– Это совсем не гипотеза. Такое уже бывало.
– Не понимаю, почему ты беспокоишься обо мне, – отвечала я. – Если нас поймают, то Эстевана и Эсперансу ждет кое-что похуже тюрьмы и штрафа.
Однако я все-таки намекнула ей, что, поскольку мы едем достаточно далеко, было бы неплохо наладить зажигание на моем «фольксвагене». Мэтти, услышав это, посмотрела на меня так, словно я предложила ей пристрелить президента страны.
– Вы не поедете на этой развалюхе, – сказала она. – Возьмешь «линкольн». В нем много места, и он надежен.
Я обиделась.
– А что не так с моим старичком? – спросила я.
– О том, что с ним не так, детка, я могу говорить с тобой от заката до рассвета. И любая из этих не так запросто привлечет внимание полиции. Если ты так заботишься об Эстеване и Эсперансе, пора включить мозги. Они у тебя не только для того, чтобы дерзить.