– Чем?
– Растафарианцем. Это такая религия. И еще у него есть собака. Доберман-пинчер. И звать его Мистер Т. Это не Камерон его так назвал, а прежний хозяин. И у него проткнуты уши и вставлены маленькие золотые колечки. Тэйлор, мне до сих пор не верится, что я пошла на свидание с таким парнем. Это я с тобой стала такая смелая. Полгода назад я со страху бы умерла, если бы мне довелось пройти мимо него на улице.
– Мимо кого? Камерона или Мистера Т?
– И того, и другого. А еще, знаешь, я прямо описать не могу, как хорошо он обходится с Дуайном Реем. У меня прямо слезы навернулись, даже сфотографировать захотелось, когда я увидела, как этот огромный дядька играет с крохотным беленьким младенцем.
– Так вы собираетесь съехаться или как?
Я изо всех сил старалась сохранить спокойный радостный тон.
– Съехаться? Ну уж нет! Каким бы славным ни был Камерон, пока я предпочитаю, чтобы все оставалось по-старому. По правде говоря, с тобой мне легче жить, чем было бы с Камероном и Мистером Т.
– Ну что ж, я очень рада.
– Тэйлор, помнишь тот раз, когда ты рассердилась, потому что не хотела, чтобы мы жили как одна семья? Ты еще говорила, что нам не хватает маленькой собачки по кличке Пятныш. Так вот, не злись, но я сказала кое-кому, что ты, Дуайн Рей и Черепашка – это моя семья. На работе меня спросили, есть ли у меня семья. И я, даже не задумываясь, ответила «да». Про вас троих. Это потому, что мы с вами и через огонь вместе прошли, и через воду, и Бог знает еще через что. Знаем, что в каждом из нас хорошего, что плохого. И никто больше этого не знает.
Я даже не знала, что сказать.
– Не в том смысле, что… что, скажем, пока смерть нас не разлучит и все такое… Ну, ты понимаешь, – продолжала Лу Энн. – Но ведь на нашей земле нет никаких гарантий, ни для чего. Я много об этом думала. И про то, что твои дети – они вовсе не твои, а ты просто за ними присматриваешь и надеешься, что, когда они вырастут, вы все равно будете единым целым и будете друг друга любить. Я хочу сказать: все, что у нас есть, дано нам взаймы. Ты меня понимаешь? Есть смысл в том, что я говорю?
– Еще какой! – сказала я. – Это как с библиотечными книгами. Рано или поздно их все равно приходится сдавать.
– Именно! Так о чем же тогда беспокоиться? Наслаждайся всем этим, пока оно у тебя есть.
– Пожалуй, можно и вправду сказать, что мы одна семья.
Тем временем Черепашка перебралась через подлокотник на последнюю скамейку перед дверью, открытой на улицу. Оглянувшись и найдя меня глазами, она отправилась в обратный путь.
Лу Энн на том конце провода молчала.
– Лу Энн? Ты еще тут? – спросила я.
– Тэйлор, я больше не могу терпеть неизвестности. Она еще с тобой?
– Кто?
– Да Черепашка! Ты что, не понимаешь?
– А, конечно. Она мне теперь законная дочь.
– Что? – взвизгнула Лу Энн. – Ты шутишь!
– А вот и нет, все сделано чин по чину. Остались еще какие-то заморочки с документами. Свидетельство о рождении будут делать примерно полгода, но это ничего. Делать ребенка с нуля уж точно дольше. Так я думаю.
– Даже не верится. Ты нашла ее мать? Или тетю? Или еще кого?
Я окинула взглядом коридор.
– Не могу сейчас говорить. Мы вернемся домой самое большее через пару дней, и я все расскажу, хорошо? Но нам с тобой понадобится на это целая ночь и куча чипсов. И знаешь, что? Я так соскучилась по твоей сальсе. Не по фейерверку, а той, что помягче.
Я услышала, как Лу Энн медленно выдохнула – словно воздух выходил из шины.
– Тэйлор, я до смерти боялась, что ты вернешься без нее.
Мы выехали из Оклахома-Сити еще до захода солнца. Нас встретила широкая, почти бескрайная равнина, как и в прошлый раз, уходящая за плоский горизонт. Я показала Черепашке свидетельство об удочерении, и она рассматривала его очень долго, если учитывать, что на нем не было ни одной картинки.
– Здесь написано, что ты – моя дочь, а я – твоя мама. И никто не сможет сказать ничего другого. Я буду держать эту бумагу у себя, пока ты не станешь старше, но она твоя. С ней ты всегда будешь знать, кто ты такая.
Черепашка качала головкой, из окна машины вглядываясь в то, что могла видеть только она.
– Знаешь, куда мы теперь едем? Домой.
Она вскинула ножки, стукнув пятками о сиденье, и запела:
– Домой, домой, домой.
Бедный ребенок такую огромную часть своей жизни провел в машине, что, должно быть, чувствовал себя дома на шоссе больше, чем где-либо еще.
– Помнишь наш дом? – спросила я ее. – Тот, где мы живем с Лу Энн и Дуайном Реем? Скоро мы там окажемся – не успеешь и глазом моргнуть.
Но все это для Черепашки не имело большого значения. Она была счастлива тем, что существовало вокруг нее. Небо поменяло цвет с пыльно-серого на темно-серый и, наконец, на черный – с пригоршнями звезд, разбросанными по небосклону, а она все не хотела спать. Она смотрела на черное шоссе, набегающее из темноты на наш «линкольн», и развлекала меня песней про овощной суп. Но теперь в эту песню-суп между картошкой и морковкой вплетались и имена людей – Дуайна Рея, Мэтти, Лу Энн, Эсперансы и всех остальных.
И мое.
Я была главным ингредиентом.