«2 февраля. Родители, привет!
Наконец-то, после уже многих отправленных мной вам писем, мне самому сюда пришло письмо! Маман, ты — первая, с кем у меня устанавливается диалог. Все у меня путем, не беспокойтесь…
Вы только послушайте, как называются некоторые виды, которые здесь обитают, и постарайтесь представить, в каком окружении я здесь оказался!
Поперечнополосатый волкозуб; вульпия реснитчатая; белобрюхий стрелоух; эпилазия удивительная; изменчивый олигодон; кузиния тоненькая; сердечник шершавый; азиатская широкоушка; усатый конек; валерианелла Дюфренея: широкоухий складчатогуб; кобылка Боливара; бражник-языкан; мерендера крепкая; подковонос Блазиуса; вяжечка голая; волосатик неприметный; многозубая белозубка; персидский эйренис; усатая ночница; мертвая голова; нетопырь-карлик; афганская слепушонка; краекучник персидский. И др. подобное.
Какой роман можно было бы написать с такими именами действующих лиц! Да его и писать не надо, он уже готов! Разве могут быть какие-нибудь сомнения относительно дальнейшего развития сюжета, когда Персидский Эйренис, победив Поперечнополосатого Волкозуба и минуя по пути Мертвую Голову, приезжает на Кобылке Боливара за Кузинией Тоненькой, предательски брошенной Изменчивым Олигодоном, которого накануне околдовал Сердечник Шершавый, а за этим тайком, каждый по-своему, наблюдают безмолвно страдающий Волосатик Неприметный и злорадно вынашивающий свои гнусные планы Нетопырь-Карлик, у которого уже томится взаперти Вяжечка Голая…
Не говоря о том, что при таких-то именах фабула как таковая уже и не важна».
33
Затем гости мало-помалу стали отбывать в свои страны…
За годы работы в Кара-Кале я перевидал там много приезжего биологического народа. Людей молодых и пожилых; скромных провинциалов и всем известных по телепрограммам популярных столичных специалистов. Большинство из них искренне интересовались природой, кое-кто больше заботился о диссертабельности собираемого материала. Общение со всеми было для меня очень интересным и доставляло массу удовольствия, давая неограниченные возможности для наблюдения судеб, характеров и профессиональной увлеченности. Но самыми вдохновенными изыскателями и основными моими коллегами, спутниками и соучастниками всего в полевой экспедиционной жизни всегда были мои студенты.
Студенты
Через некоторое время притащились отставшие люди, дрожащие, почерневшие, похудевшие; не произнося ни слова и ни на кого не глядя, они бросаются на дно палатки и затихают…
Однако ты с лошади не слезай и с ними не связывайся…
«25 января. Дорогая Клава!
…Первая экспедиция, как и все первое, наверняка запомнится особо. Привез на зимние каникулы группу студентов с биохима и геофака; состав пестрый, но все хорошие.
Скромняга Паша — тощий очкарик; жизнь впитывает со всех сторон; за четыре дня дороги в поезде отправил домой восемь писем, а приехав в Кара-Калу, сразу отослал уже готовое девятое («Они, дураки, смеются, не понимают, что я приеду, а у меня дома готов отличный дневник!»). Куликова, которой палец в рот не клади, острит даже надо мной; в полях с детства, со школы занимается птицами; курит только слишком много. Две Ленки (одна с курчавым черным хвостиком, другая — в строгих учительских очках) обе первый раз в поле; стараются. Марина — тихоня с косичкой; на первой экскурсии весь день была темнее тучи, даже спросил ее, не заболела ли? Молчит, улыбается, а потом оказалось, что ноги стерла в кровь, и — ни слова. Потому что перед выходом и того хуже — паспорт потеряла с командировкой в погранзону (мне лишь вечером доложили через Стаса; утряслось: Кара-Кала — не Москва, здесь паспорт не пропадет, уже вечером притащили погранцам). Отличник Сережа ходит в ватнике, туго затянутом офицерским ремнем; молчалив, весь в науке; видно, что решает сейчас, чем и как заниматься в будущем. Света с горящими глазами рассматривает горы вокруг, даже когда все остальные кемарят в трясущейся на ухабах машине после маршрута. Добров — длинный скромняга с добродушной улыбкой, наш эксперт по насекомым. Виталька — черноглазый «юннат»-прикольщик; вечно содержит дома всякую живность. Аллочка — феечка, губки бантиком; добросовестно учится идти к поставленной цели, преодолевая на своем пути любые препятствия. Иван — брюнет-очкарик с геофака; не биолог, его интересы иные и шире; во что они воплотятся? Остряк Рыжий, у которого огромная огненная курчавая шевелюра и такая же борода. Самбист Сашка увлечен герпетологией, гадов высматривает в лужах и в норах. Лейла — заправила всего и староста зоологического кружка; арабка, расцветшая в СССР под сенью равных прав и на своем эмансипированном примере наглядно опровергающая легенды о забитости восточных женщин. Стас — дедок, единственный дембель, плюс — он абориген; в авторитете.
В первый вечер дал всем анонимную анкету, все нормально: реальные лидеры пользуются и самой большой неформальной популярностью.
Народ выглядит мертвым лишь с утра. Подъем в шесть; завтрак в семь; поле — с восьми до пяти; потом дневники (вчера уснули все вповалку во время писанины после поля); ужин в восемь; потом — опять дневники; в десять — обсуждение дня; в одиннадцать — предотбойные «ля-ля-ля и ха-ха-ха», а там уже и отбой, как получится. Едим отлично; сегодня дежурные даже нажарили к ужину пирогов сверх раскладки — разврат!
Наслаждаюсь славными временами безграничного студенческого энтузиазма и железной дисциплины, поддерживаемой даже не мной, а Стасом и официально заправляющей всем Лейлой. Только утро на мне: встаю рано, бегаю («бужу собак», — как Игорь говорит); лезу на веранде в душ (если он к утру не замерзает и хоть как-то льет воду) или плещусь на скважине; потом поднимаю народ, а сам на кухне у Муравских бреюсь и выпиваю бадью кофе («пока молодняк шуршит»), после чего иду завтракать со студентами. А в восемь (сейчас поздно рассветает) — выходим в поля!»
«2 февраля. Погода вдруг как в Москве — липкий снег. Отпустил студентов на теплых источниках на Пархае в свободный поиск, побродить по ручью, поискать лягушек. Сам сел смотреть птичек. Дети дуремарили с большим энтузиазмом, после чего я и их засадил на стационарные наблюдения за маскированными трясогузками, поджатыми холодом и снегом к теплым ручьям.
Через два часа народ задубел, но старательно наблюдает и надиктовывает наблюдения на магнитофоны в трех разных местах. Рыжий обмотан несколькими шарфами, выглядит как недобитый француз. Лязгая от холода зубами, подходит ко мне:
— Се-е-ергей Алекса-а-андрович, вот я у-у-ж совсем скоро умру-у-у, поэтому скажите мне правду: вот это, что мы-ы-ы сейчас делаем, это кому-у-у-нибудь н-у-ужно? На с-с-сколько метров т-т-трясогузки перелетают, когда деру-у-утся и с какой частотой клю-ю-ют в траве?
— Рыжий, идите работать, не оголяйте научный фронт; не говоря о том, что вы подаете плохой пример. Или вы хотите, чтобы я подумал, будто вы усомнились? Чего трясетесь так? Носки в сапогах сухие?
— Сухие, но шерстяных нет.
— Ё-моё, студент, а о чем ты думал, когда выходили? Я сколько раз повторил! Мне что, лично проверять, застегнул ли ты штаны?
— Забы-ы-ыл надеть.
— А что я твоим родителям скажу? Что ты замерз у меня на руках в субтропиках?! Вот мои запасные, чистые; надевай немедленно! Детский сад…
Через час выяснилось, что мужики, лопухи, оставили дома и весь дневной перекус. Так что вместо обеда курили, стоя кучей в ручье (вода +27 °C), но домой вернулись, как всегда, в обычное время, и по дороге никто не роптал (просто решили забывчивых дневальных казнить какой-нибудь мучительной азиатской казнью)».
«5 февраля. Обнаружив, что Стас вдруг стал в редкое свободное от экскурсий время удаляться поздно вечером слушать птичек с первокурсницей Мариной, я вызвал его в свой «кабинет» (в его же комнату) и доходчиво объяснил, что птички ночью не поют и что ежели что, то я ему, дембелю, ноги выдерну.
Стас вытянулся по стойке смирно, преданно выпучил глаза и заорал что-то обычное, типа: «Ваше благородие, не побрезгуйте в морду вдарить!»
(Сейчас у Стасика с Мариной черноглазый сын-подросток, разбирающийся в компьютерах уже лучше самого Стаса. Многие из той моей первой группы тоже давно уже нарожали детей; трое — кандидаты наук, а скоро, глядишь, и докторами станут, — красота!)
Дубонос
Дракон взвыл от боли так, что все вокруг задрожало…
«7 февраля. …Поймали со студентами паутинной сетью дубоноса. Птичка — всего ничего, с большого воробья, а клюв карикатурно непомерной толщины: чтобы косточки от ягод щелкать и крепкие семена лущить. Недооценил я это чудо природы.
Истошно вопя, пока я его выпутывал из сетки, и с ужасом глядя на меня золотистыми глазками, дубонос цапнул мой палец мертвой хваткой, как плоскогубцами, я аж взвыл.
Студенчество с таким участием принялось меня жалеть и выражать сочувствие («Сергей Александрович, вам пальчик перевязать не надо?», «А вы уверены, что не нужны уколы от бешенства?..», «А может быть, вашей жене пора позвонить?..»), что сразу было видно: ликуют, что не одним им от меня страдать, но что и мне досталось. Хотя бы от птицы… Классный шнобель».
«Курица — не птица»
Один из муджнабадцев, видя, с каким рвением мы коллектируем птиц, принес нам для препарирования несколько петухов, предполагая, что эта птица в России отсутствует…
«