)
«17 июня. Здравствуйте, Сэр!
Представляете, гнездо я все-таки нашел… Как говорится: «Мы строили-строили — и наконец построили». И благодаря чему? Благодаря случайному стечению весьма неприятных обстоятельств. Парадокс. Хотя, кто знает.
Приезжаю на Средний Сумбар. Участок пять на пять кэмэ как на ладони — огромные ветвящиеся ущелья, обозримые все враз. Место уникальное по ландшафту, но цивилизованное до неприличия: основная автомобильная дорога, от нее — отвилок в горы, поселок. Что совсем хреново — вдоль Сумбара пасека; пришлый люд откуда-то из другого района гонит деньгу: выставили улья, поставили рядом бочку с сиропом, который невинные пчелки прямиком качают к себе в соты, производя вроде как «цветочный горный мед». Короче, дрын зеленый, шурави — они и есть шурави; прут на окружающую действительность как на буфет. Понятное банальное жулье, не заслуживающее упоминания, но меня выводит из себя сам факт: хамское использование вечных природных механизмов, стоящих вне морали, в аморальных целях. Пчелы не могут обманывать, но оказываются втянутыми в обман, что при всем моем цинизме бесит меня, вызывая непреодолимое ощущение гнусности.
Короче, приехал, сидел-сидел, и что же Вы думаете? Высмотрел пару! У меня, можно сказать, торжественное событие, а они набрали высоту — и за горизонт. Я ждал-ждал — ничего. Встаю, саквояж на плечо, глубокий вдох и прямиком вслед за ними к горизонту вдоль одного из ущелий. Ноги до колен стоптал, шагомер мой весь истикался, фляги с собой не было — сплошные трудовые будни. Ни фига. Красота непередаваемая, но плюс тридцать три в тени, а тени нет. Птиц даже и не видел.
Возвращаюсь, плюхаюсь без сил на исходную точку; приготовился, сами понимаете, в поте лица размышлять о диалектике бытия, а тут вижу: они опять летят. Мотаются в пятнадцати метрах над домами, как будто так и надо…
Сижу, а у самого крыша едет: фасциатусы в поле зрения; я сижу; вокруг — пейзаж; магнитофон на пасеке на подсевших батарейках тянет музыку, которую вместе в Кабуле слушали, — абсолютно сюрреалистический бедлам, честное слово. Будто все, что раньше за последние годы бывало, не осталось в прошлом, а перемешалось с настоящим… В общем, бред. А за птиц просто животный страх: все время маячат на выстреле от пасечников. И не улетают никуда, вертятся здесь же, мои хорошие.
Сижу, смотрю сверху, изучаю с высоты человеческого гения жизнь орлов, природы и общества: вот одно, вот другое. А они летают, крутятся, всегда рядом, все синхронно: самец всегда за самкой, как тень.
Стемнело полностью; бинокль, во-первых, чужой, во-вторых, не двенадцати, а десятикратный: еле-еле самку углядел, как она уже в темноте, перелетая по скалам, на гнездо села. Хорошо еще, что углядел.
Переночевал у однорукого сторожа Нурсахата с ночным приключением (чуть до разборки с местными не дошло, но утряслось; геройски погибнуть права не имел).
Утром, еще в темноте, кусок чурека откусил — и бегом к гнезду. Представляете, в гладкой скале, посередине тридцатиметрового обрыва — сферическая дырка от конкреции! Сколько раз, мотаясь здесь, представлял, как уютно можно было бы укрыться в такой дыре в подходящем месте. Конкреции эти как каменные ядра всех калибров валяются повсеместно, а в скалах везде от них округлые емкости.
В нише (диаметром метра полтора) дно с наклоном внутрь, а основание чуть выступает из скалы небольшим карнизиком: в результате птенец в гнезде совершенно незаметен снаружи (а прямо снизу и сама ниша с гнездом не видна).
Вопреки канонам, никакой особой гнездовой постройки, просто рыхлый веник зеленых веток, поверх которых с бестолково-гордым видом сидит птенец (маховые сантиметров по пятнадцать), длинноногий, как страус. (К слову: длинноногость — хороший полевой признак вида, бросающийся в глаза у сидящих птиц, которые почти всегда держат корпус горизонтально, не опуская хвост вниз.) Я этого неофита сразу непроизвольно окрестил Васечкой и просидел на нем, не отрываясь, весь день под завязку. Закон подлости: последний день, трам-тара-рам…
Родители отпрыска своего блюдут, но мелочной опекой не балуют: за одиннадцать часов наблюдений самка провела на гнезде лишь сто сорок восемь секунд (из них две минуты — в середине дня, когда притащила в гнездо в клюве метровую зеленую ветку, а потом поклевала от лежащей в гнезде пищухи); остальное время летают вокруг, охотятся.
Взрослые птицы неразлучны: самец от самки ни на шаг; всюду следует за ней, как приклеенный, в пяти — десяти метрах; садится там же, где она, слетает вслед за ней. Смотрится это просто великолепно в своей изысканной элегантности: самка, сознающая себе цену, с аристократическими манерами, и ее блистательный кавалер, который сам не промах, но при этом не просто также сознает ее цену (и первенство), но и не преминет это галантно подчеркнуть. Удаляется самец от самки лишь в моменты демонстрационных полетов, когда пикирует с огромной высоты по синусоиде по нескольку раз подряд; да и то часть таких демонстраций адресуется целенаправленно самке в качестве ухаживаний: он пикирует сверху именно к ней. Эх… Вот с кого всем нам, «кобелям паршивым» (привет там Ханум), надо брать пример…
За девятьсот шестьдесят четыре минуты наблюдений отметил девятнадцать контактов двух взрослых птиц с другими видами. В большинстве случаев они окрикивались пикирующими сверху обыкновенными пустельгами (в одном случае — сразу четырьмя соколами одновременно; в другом — всего в сорока метрах от своего собственного гнезда). Орлы на это не реагируют, лишь иногда мелко потряхивают в полете концами крыльев (выглядит это до потехи смешно, словно они стряхивают с себя прорывающееся наружу, с трудом сдерживаемое раздражение из-за этих надоедливых шумных мосек, что лают на слона). Пролетающих поблизости от гнезда стервятников сами они контролируют, сопровождают, но не атакуют. А вот беркуту достается (но в километре от гнездовой скалы они и его игнорируют).
В полной мере сознаю, что не могу претендовать при разговоре о фасциатусе на объективность, но все же птица эта необыкновенно элегантна. Есть в ней что-то, мгновенно отличающее ауру этого вида от прочих орлов, выглядящих на его фоне, я бы сказал, слегка замшелыми неповоротливыми пентюхами. Это, знаете ли, как разница между интеллигентом по рождению и по воспитанию: в обоих случаях очевидные атрибуты налицо, но мелкие детали неизменно выдают разницу.
Антураж гнездовой территории этой пары шокирует: никакого ореола загадочной птицы, избегающей человеческих глаз; абсолютный синантроп. Опять та же песня: в ненаселенке — сама осторожность, а как попривыкнет к цивилизации, так уже и никакого смущения. Восемь лет езжу под этим гнездом, а оно в двухстах метрах от дороги… Зря я Вам все это бегло описываю, устно рассказать интереснее было бы… Ладно, доживем.
Привет Татьяне!»
«Летающая баня»
— Твоя просьба для меня весьма неожиданна, — отвечал шах, — некогда дал я зарок оберегать всех от летающей бани, ибо всякий, кто вознамерится разгадать ее тайну, обречен на верную гибель.
«20 мая. Дорогая Лиза!
…Сегодня видел НЛО. Точнее, — почти видел. В общем, надеялся увидеть… Регион уникальный, народу — никого, самое оно тарелкам полетать…
Так вот, иду сегодня, смотрю по сторонам на родной Туркестан в целом и на родной Копетдаг в частности и вдруг слышу отчетливый гул самолета, а самолетов здесь и в помине не бывает; ни одной трассы наверху.
А тут гудит. Но ничего не видно. Я остановился и думаю: «А вдруг не самолет?.. Вдруг они? Надо их чем-нибудь привлечь».
А чем я могу их привлечь, кроме как зайчиком карманного зеркальца да небывалым всплеском телепатической энергии, заметным на фоне горно-пустынного ландшафта их точным приборам и утонченным чувствам?
Сел на камень, качаю зеркальцем в разные стороны, прислушиваюсь к звуку чего-то невидимого над головой; сосредоточился, сконцентрировал желание войти в контакт с братьями по разуму.
Зеркальце — понятное дело: в солнечном зайчике — миллион свечей, его из космоса заметить можно, а вот с телепатией как? Собрал, можно сказать, конджо в кулак, в критическую массу, чтобы рвануло посильнее, чуть ли не мычу от напряжения. А сам думаю, мол, ну вот прилетят сейчас, а что я им скажу? В зависимости от того, про что они меня спросят? А что они спросят?
— Ты кто?
— Сергей из Балашихи.
— Поверхностно. Надо глубже.
— М-м… Васин и Дашин папа.
— Это точнее. Что про вас всех здесь самое главное?
— Ничего себе…
— Не думай, чувствуй вглубь.
— То, что мы часто знаем, как надо, как правильно, как хорошо, а делаем все равно как хочется и как привыкли, поэтому — часто плохо.
— Что такое «хорошо» и что такое «плохо»?
— «Хорошо» — это когда по любви и по совести (по вере), а «плохо» — это все остальное.
— Что у вас хорошо?
— Любовь и доброта — вот что хорошо.
— А что плохо?
— М-м… Нехватка чувства меры. И миллионы голодных детей.
— Ты сам хороший или плохой?
— Хороший.
— Всегда думаешь, говоришь и делаешь добро по любви и по совести?
— Нет.
— Значит, Ты плохой.
— Нет, я хороший.
— А как тогда узнать?
— А вы не узнавайте, вы чувствуйте вглубь, в главное.
— Из Тебя фиг вынешь главное.
— Ну, если бы до главного в каждом легко было бы добраться, тогда уж точно все были бы хорошие.
— Так вы не все хорошие?
— Не все.
— Почему?
— Не знаю.
— Сдаешься?
— Сдаюсь.
— Потому, что вы не знаете, зачем вы здесь. Зачем живете. И не умеете быть вместе.
— А вы, конечно, знаете, зачем вы там у себя?
— Конечно знаем. Мы изучаем мир вокруг. Самопознание материи