Еще хуже мне становится, когда в московском метро я вижу молодых мужчин в камуфляже с треугольниками тельняшек в расстегнутых даже на морозном холоде воротниках, без рук или без ног сидящих около шапок с подаянием. Нередко они пьяны или одурманены так, что не могут открыть глаза, отстраненно и напряженно пребывая в своем, непостижимом для меня мире.
Я кладу в эти шапки что могу и ловлю себя на том, что делаю это от страха. И не столько от страха перед возможным будущим, перед мыслью о том, что моему сыну или мне самому еще может достаться такое в Чечне или где еще, сколько от страха перед прошлым, уже случившимся в жизни этих людей. Перед тем, что им, тогда мальчишкам, уже довелось пережить. Никогда и не думал, что можно так бояться чужого прошлого. А может, это просто подсознательный всплеск облегчения, что меня самого пока пронесло.
Когда я сую в шапку деньги, мне хочется то ли провалиться сквозь землю от взглядов окружающих, то ли замычать сквозь зубы оттого, что мы все привычно проходим мимо. Или занимаемся орнитологией. Или транслируем по радио в метро рекламу недорогих туров на Кипр и в Австралию… Но ничем, кроме этих смятых купюр, я никому помочь не могу…
Двадцатого января (день моего первого приезда в Кара-Калу) я каждый год выпиваю стакан вина за жаворонков, орлов, за ВИР, Копетдаг, Сумбар, Иран, за Муравских, за полынь под ногами, за солнце, кумганы, за Афганистан, за тельпеки, за змей, за родники и тюльпаны в горах, за экспедиции и караваны Зарудного, за древний великий Хорасан, за Едимново, Тарусу, за кафедру и за многое-многое другое…
Мои родители по-прежнему живут в Балашихе в том же самом доме и еще больше интересуются нашими делами и путешествиями. Сначала они водили в городской парк гулять моего сына, а когда он подрос — мою младшую дочь. Наблюдая это, я каждый раз пытаюсь представить, каким был этот парк, когда они водили туда меня (что-то помню, но смутно). Дай Бог им здоровья и долгих лет.
Васька вырос и к моим птичкам равнодушен, увлекается совсем другим. Не мечтая особо в детстве о путешествиях, он начал путешествовать еще до того, как приобрел сознательную способность мечтать, и сейчас сам признается, что он — скорее домосед. Хотя слово «домосед» имеет для него уже несколько иной смысл, чем для нас: каждодневно обсуждая повседневные мелочи на Интернет с друзьями из Испании, Индонезии, Колумбии, Австралии и Канады одновременно (в куче-мале из разных языков), он поездку в Европу или в США далеким путешествием и не считает…
У меня все те же «ласковые жены. Мне хорошо с ними». Моя дочь Даша, родившаяся от них уже после описываемых событий, каждый вечер, послушав книжку перед сном, кричит мне: «Сергей! Пора!» — подражая маме, она зовет меня не «папа», а по имени. Когда я подхожу, она требует рассказать ей очередную «сказку-правду» про то, «что с тобой действительно когда-нибудь происходило на самом деле».
Иногда я рассказываю ей что-нибудь из этой истории, а сам не могу оторвать глаз от пятилетней девочки, пытающейся представить себе далекие горы, незнакомых людей и «строгих» орлов. Она слушает очень внимательно, но вопросы раз за разом задает не про орлов, а про маленькую пушистую песчанку с черными глазками, которая стремглав бежит к своей норке, неся во рту целую охапку зеленой травы…
Сам я по-прежнему в очках (контактные линзы не люблю), а когда путешествую — в шляпе. Раз в два-три года, бреясь, как обычно, по утрам, я вдруг опираюсь руками на раковину, смотрюсь внимательно в зеркало и спрашиваю сам себя: «Салам алейкум?..»
Мой верный саквояж за годы работы в Копетдаге износился так, что уже не подлежал починке. Я много лет с благодарностью хранил его в кладовке — не в силах выкинуть, а потом вдруг, в порыве освобождения от сентиментальных якорей (нельзя же бесконечно хранить даже важное и дорогое из уже случившейся жизни), достал его, попрощался, вышел из дома и понес на помойку. Но выкинуть не успел. Ко мне подскочили вездесущие балашихинские мальчишки («Дядь, а чой-то у вас?»), я с облегчением отдал им саквояж, и он унесся от меня на волнах ребячьего смеха и игры.
У саквояжа началась новая жизнь, наполненная мальчишеским весельем нашего балашихинского двора, а мое плечо сегодня оттягивает уже совсем другая лямка с какими-то диковинными замками и специально разработанной заморскими дизайнерами подкладкой из непотеющей и не скользящей по плечу резины. В новомодном кофре я таскаю аппаратуру, которая мне и не снилась в былые времена, но ко всему этому великолепному снаряжению я почему-то отношусь равнодушно, просто использую его как инструмент, и все.
Сегодня на мои фотографии попадает много хороших людей, интересных мест и экзотических животных, которых я и не предполагал увидеть на своем веку. Снимая все это, я искренне восхищаюсь увиденным, но непроизвольно продолжаю выискивать в видоискателе черты сходства наблюдаемого с тем, что снимал видавшим виды «зенитом» в Копетдаге… В самых разных пустынях и горах очень далеко от Туркестана (все так же «клик-клик» — шагомер) я иногда вдруг ощущаю знакомый запах полыни или прокаленного солнцем пыльного ветра и непроизвольно вздрагиваю, настороженно оглядываясь вокруг…
Когда я встречаюсь с былыми участниками этой эпопеи, мы обсуждаем своих взрослеющих детей, текущие дела и происходящее со всеми нами в наше интересное время. При этом мы всегда с неизменным удовольствием вспоминаем пережитое нами когда-то в Туркмении, и в наших разговорах с годами настораживающе всплывают все новые и новые детали боевой юности…
Сумбар течет, как ему и положено, с востока на запад; Сюнт и Хасар по-прежнему незыблемо стоят на своих местах; а вот холмы за Кара-Калой, где я наблюдал жаворонков, не узнать. Там теперь автотрек для тренировки шоферов, и вместо стай зимующих птиц в этом месте среди врытых в землю автопокрышек пылят грузовики.
Нет больше СССР, нет ставшей столь дорогой всем нам Туркмении, а есть независимый Туркменистан. Но это все — детали. Потому что Копетдаг продолжает оставаться Копетдагом, а ястребиный орел — ястребиным орлом…
Я часто думаю про всю эту историю и не расстаюсь теперь с образом этой птицы, ставшей мне как бы близким другом и тотемным знаком. Банально, конечно, — орел в качестве символа, но уж так сложилось. Я стараюсь компенсировать это искренней самоиронией прилагающегося к тотему девиза, но это уже совсем личное — разбалтывать все до конца не могу.
Теперь вот и вы знаете про все это.
Я искренне желаю вам, всем дорогим мне людям, которых вспомнил сегодня, и всем людям вообще, счастья, здоровья и всего наилучшего. А всем в мире фасциатусам давайте вместе пожелаем выжить и навсегда остаться неотъемлемой Частью того вечного и подлинного Целого, вне которого невозможна и наша с вами жизнь.
…Ястребиный орел, планируя сверху, садится на острый гребень скалы. Я вижу его сильные лапы, белую грудь, освещенную заходящим солнцем, и то, как он, крича, закидывает голову назад, оглашая затихающее ущелье звонким клекотом. Словно повторяя всем нам еще раз то, что так чутко услышал Киплинг: «Мы с вами одной крови, вы и я!..»
Кара-Кала, Западный Копетдаг — Балашиха, Московская область
Словарь терминов
АБС — агробиологическая станция.
Алабай (туркм.) — среднеазиатская овчарка.
Альбедо — способность поверхности (льда, снега, воды и др.) отражать лучи.
Антропогенный фактор — та или иная форма воздействия человека на природу.
Антропоморфизм — приписывание черт человеческой психики животным.
«Бабслей» (тарус.) — обливание водой (исходно — студенток, позже — обливание вообще) на практике в жаркий летний день.
«Бас-халас» (пушту) — синоним «кутарды» (туркм.).
Башлык (аз.) — начальник, большой человек.
Бутемар — в хорасанском эпосе — сказочная птица; олицетворение скорби и печали.
ВИР (разг.) — сокр. от ТОС ВИР — Туркменская опытная станция всесоюзного института растениеводства.
ВОСР (разг.) — Великая Октябрьская социалистическая революция — свержение царской династии в России большевиками в 1917 году.
Восточные земли — в древнем Иране — страны Хорасана, Азии.
Галаксий — название Млечного Пути у древних греков.
Гаудан (туркм.) — бассейн.
Геодезия — наука об определении формы и размеров Земли и об измерениях земной поверхности.
Герпетология — наука об амфибиях (лягушки, жабы, тритоны, саламандры) и рептилиях (змеи, ящерицы, черепахи, крокодилы).
Гносеология — теория познания человеком окружающего мира.
Дастан (фарси) — роман.
«Дембеля» (тарус., муж.) — 1) студенты-старшекурсники или выпускники геофака МГПИ (МПГУ), приезжающие в Тарусу во время прохождения там практики младшими курсами; 2) студенты, уже служившие в армии.
Дендрофилы — виды животных, тяготеющие в своем распространении к древесной растительности.
«Деуки» (тарус., жен.) — студентки геофака МГПИ (МПГУ), проходящие полевую практику в Тарусе.
ДжиПиэС (GPS, Global Positioning System, англ.) — прибор для определения местоположения на местности.
Дивы — сказочные могущественные существа (демоны), сочетающие в облике черты фантастических животных; обычно злые и вредоносные, но нередко — гостеприимные и с чувством справедливости; не лишены рассудительности; признают превосходство человека.
ДНК — дезоксирибонуклеиновая кислота — органическая молекула, в которой зашифрована вся наследственная информация организма.
Друг — в древнем Иране символ мрака, лжи и злого слова.
Дутар (туркм.) — национальный струнный музыкальный инструмент.
Жаворонки — семейство птиц в отряде воробьинообразных; наземные виды открытых пространств; имеют необычно длинный коготь на заднем пальце.
Жизненная форма — тип внешнего облика организмов, отражающий их приспособления к среде обитания.
Западные земли — в древнем Иране — страны Европы.