— Столько времени нам не понадобится. Все это… только не требуйте пока объяснений, что я имею в виду… это началось с полгода назад, а именно — третьего апреля, в половине третьего утра. Я возвращался с приема в Арманд-Виллидж и…
— Извините, но я вынужден буду часто прерывать вас: мне нужны подробности. Вы сами были за рулем? С вами никого не было?
— Никого, я сам вел свой «ягуар».
— Вы были пьяны? Может, превысили скорость?
— Честно говоря, почти трезвый. Прием был скучный, и я уехал рано, так что хорошенько выпить просто не успел. Дорогой я проголодался и остановился у придорожного ресторанчика. Там я, правда, принял еще один коктейль, но потом съел здоровенный бифштекс с овощами и выпил несколько чашек кофе. Словом, из ресторана я вышел еще трезвее, чем раньше. Кроме того, я полчаса ехал в открытой машине на свежем ночном воздухе. Так что я был тогда трезвее, чем сейчас, а у меня с прошлого вечера капли во рту не было…
— Прервитесь на минутку. — Мерсон достал из заднего кармана плоскую серебряную фляжку и подал Кэйну. — Раритет времен сухого закона. Она часто помогает мне играть роль сенбернара, особенно, если мой клиент не знает, как достать выпивку в тюрьме.
— Ухх! — выдохнул Кэйн, приложившись к фляжке. — Разрешаю вам удвоить ваш гонорар: ведь эта услуга не входит в обязанности адвоката. На чем я остановился? Да, я утверждал, что был совершенно- трезвым. Вы спрашивали насчет скорости? Пожалуй, я ее превысил. Я ехал по Уэйн-стрит, подъежал к Ростоу…
— То есть, вы были неподалеку от сорок четвертого поста?
— Именно. Про полицейский пост я еще расскажу. Скорость там ограничена сорока милями в час, но я разогнался до шестидесяти — ведь з половине третьего ночи там не бывает ни одной машины. Там никто не смотрит на указатели, если не считать старой леди из Пасадены…
— Но эта леди по ночам не катается. Впрочем, извините, я вас слушаю…
— Внезапно из какого-то переулка прямо мне под колеса выкатилась девушка на велосипеде, она тоже разогналась вовсю. Я среагировал довольно быстро и нажал на тормоз. Ей было не более семнадцати лет, волосы были повязаны пестрым платком по-цыгански, с узлом сзади. Одета она была в зеленую безрукавку ангорской шерсти и велосипедные трусики. Велосипед был красного цвета.
— И вы успели все это заметить?
— Успел. Она как бы отпечаталась у меня в памяти, я и сейчас ее вижу, будто все это было только вчера. В последний момент она повернула голову и взглянула на меня. Я хорошо помню испуганный взгляд и очки в массивной оправе.
Затормозил я так резко, что «ягуар» чуть не завертело волчком. У меня отличная реакция, но когда едешь на шестидесяти, можно только уменьшить скорость, но не остановиться, так что когда я налетел на нее, моя скорость была не менее пятидесяти миль в час… Удар был страшный…
Я переехал ее сперва передними колесами, потом задними, а метров через десять я остановил-таки свой «ягуар»…
Впереди я увидел павильон полицейского поста, выскочил из машины и побежал туда. У меня не хватило смелости оглянуться и посмотреть на то, что осталось позади. К тому же я все равно ничем не мог ей помочь. Она наверняка погибла. Такого удара хватило бы на десятерых.
Сломя голову, я вбежал в павильон, и едва отдышавшись, рассказал полицейским, что произошло. Двое из них пошли со мною на место происшествия. Поначалу я почти бежал, но копы шли шагом, и я тоже сбавил темп: сами понимаете, мне не хотелось оказаться там первым. А когда мы пришли на место…
— Догадываюсь, — перебил адвокат. — Не было ни девушки ни велосипеда.
Кэйн кивнул.
— Мой «ягуар» стоял поперек дороги, фары горели, ключ торчал в замке зажигания, но мотор заглох. Ясно был виден тормозной след, он шел от самого переулка. Но больше ничего не было: ни девушки, ни велосипеда, ни крови, ни обломков. И на моем «ягуаре» не было ни одной царапины. Полицейские приняли меня за психа, и их можно понять. Они даже не позволили мне сесть за руль. Один из копов отвел машину на обочину, а ключ оставил у себя. Потом они отвели меня на пост и допросили.
Я провел там всю ночь. Можно было позвонить кому-нибудь из друзей, попросить связаться с адвокатом, чтобы он приехал и забрал меня под залог, но мне это и в голову не пришло, так я был ошеломлен. Наверное, если бы даже меня отпустили, я не знал бы, куда идти и что делать. Мне нужно было успокоиться, хорошенько все обдумать, и полицейские предоставили мне такую возможность. Я был хорошо одет, в бумажнике лежала куча кредитных карточек, и копы решили, что если я даже и псих, то псих состоятельный, а значит, и обходиться со мною надо соответственно. Вместо того, чтобы запихнуть меня в отстойник для пьянчуг, они открыли отдельную камеру, где я мог размышлять, сколько захочу. Ясно, что заснуть я даже не пытался.
Утром ко мне явился психиатр. Но я к этому времени вполне оклемался и надумал, что от полиции в этом деле толку мало, а значит, надо поскорее с ней развязываться. Я повторил свой рассказ, но тоном ниже, и умолчал о том, как хрустнул велосипед под колесами «ягуара», и о толчке, из-за которого я чуть не вылетел сквозь лобовое стекло. Словом, у психиатра создалось впечатление, что я стал жертвой зрительной галюцинации, и только. Он сказал, что такое, мол, бывает от утомления, и меня отпустили на все четыре стороны.
Кэйн помолчал, отхлебнул из серебряной фляжки.
— Вам все понятно? — вдруг спросил он. — Вы ни о чем не спрашивали меня. Надо думать, вы мне просто не верите.
— Сейчас спрошу. Вы уверены, что действительно провели ночь на сорок четвертом посту? Вам это не пригрезилось? Я смогу найти документы, подтверждающие это? Они могут пригодиться, равно как показания полицейских и психиатра: можно попытаться доказать, что вы невменяемы и, таким образом, не несете ответственности за свои действия.
Кэйн криво усмехнулся.
— Конечно, все это был о на самом деле. И столкновение тоже было. Правда, ночь на полицейском посту проще доказать: наверное, сохранился протокол, да и копы меня запомнили. — Ясно. Рассказывайте дальше. — Так вот, полиция списала все на галлюцинацию и успокоилась. Тогда я решил действовать сам. Я отвел «ягуар» в гараж, осмотрел снизу и не нашел никаких следов. Выходило так, что и в самом деле ничего не случилось: по крайней мере, машина этого не заметила. Тогда я зашел с другого конца: решил установить, откуда взялась велосипедистка. Я нанял частных детективов, это обошлось мне в несколько тысяч, и они прочесали всю округу, разыскивая девушку по моему описанию, с велосипедом или без. Они нашли несколько похожих девушек и незаметно показали мне. Без толку. Наконец, через своих друзей я познакомился с психиатром, самым лучшим и, ясно, самым дорогим в здешних местах. Угробил на него два месяца, и все зря. Я так и не добился от него, что он думал по этому поводу. Вы, наверное, знаете, как работает психиатр: позволяет вам выговориться, подталкивает к самоанализу и ждет, когда вы сами объясните себе и ему, в чем причина ваших бед. После этого пациент благодарит врача, а тот благословляет его и отпускает с миром. Такой подход срабатывает, если пациент подсознательно знает решение своей проблемы, но у меня-то был совсем другой случай. В итоге я решил поберечь время и деньги и отказался от услуг психиатра. Но проблема оставалась, и я доверился кое-кому из ближайших друзей, и один- из них, профессор философии, рассказал мне, что есть такая наука, онтология. Я кое-что почитал и начал помаленьку догадываться. Дальше — больше, и я, наконец, пришел к решению, а оно повлекло за собой совершенно поразительные выводы. Правда, вчерашний вечер показал, что эти выводы не совсем верны. — Он-то-ло-ги-я, — проговорил Мерсон. — Что-то я такое слышал, но не могу припомнить… — Уэбстеровский словарь определяет ее так: «Онтология — наука, занимающаяся вопросами бытия или реальности; отрасль знания, объясняющая природу, основные свойства и связи существования как такового». — Кэйн посмотрел на часы. — Извините, Морти, но рассказывать придется долго. Я утомился, да и вы, наверное, тоже. Может, отложим до завтра? — Хорошо, Ларри, — согласился Мерсон и поднялся. Кэйн прикончил виски и отдал фляжку адвокату. — А нельзя ли нам и завтра поиграть в сенбернара и альпиниста? — Я побывал на сорок четвертом посту, — начал Мерсон, — и отыскал протокол допроса. Еще я встретился с одним из полицейских, что были с вами на месте… словом, у вашей машины. Все ваши слова подтвердились, за исключением самого инцидента. — Ну, тогда я, пожалуй, начну с того, на чем вчера остановился, — сказал Кэйн. — Итак, онтология изучает природу самой реальности. Начитавшись философских трудов, я сделался солипсистом. Солипсизм утверждает, что весь окружающий мир — всего лишь продукт воображения индивида… в данном случае — моего воображения. То есть, я — реален, а все прочие вещи и люди существуют лишь в моем мозгу. — То есть, — нахмурился Мерсон, — эта девушка на велосипеде сначала существовала только в вашем воображении, а потом, когда вы на нее наехали, перестала существовать, так сказать, ретроспективно? Исчезла и не оставила по себе никакого следа, если не считать ваших переживаний? — Вот и я рассуждал так же и надумал, наконец, поставить решающий опыт: убить кого-нибудь и посмотреть, что из этого выйдет. — Но ведь людей убивают каждый день, Ларри, а я что-то не слышал, чтобы они исчезали вместе со своим прошлым. — Поймите, тех людей убиваю не я, — истово объяснил Кэйн. Это совсем другое дело, если считать весь мир продуктом именно моего воображения. А девушку на велосипеде убил я, лично, сам. — Ну, ладно, — Мерсон глубоко вздохнул. — Значит, вы решили убить кого-нибудь, чтобы проверить вашу гипотезу, и застрелили Кинни Кин. А почему она не… — Да нет же! — перебил Кэйн. — Я убил совсем другого человека, и было это с месяц назад. Это был мужчина. Нет смысла называть его имя и прочее, потому что он с тех пор исчез так же абсолютно, как и девушка на велосипеде. Конечно, результат этого опыта я предсказать не мог и не стал в него палить чуть ли не у всех на глазах, как в ночном клубе. Я был очень осторожен. Даже если бы он не исчез, полиция никогда не вышла бы на меня. Итак, я убил его, обнаружил, что все его следы в прошлом исчезли, и решил, что моя теория подтвердилась. С тех пор я начал носить с собой револьвер. Я был совершенно убежден, что смогу убить кого угодно и когда угодно… совершенно безнаказанно. Моральная сторона дела меня не заботила: при чем тут мораль, если я убиваю не человека, а лишь плод собственного воображения? — Как сказать… — буркнул Мерсон. — Вообще-то, я человек спокойный, — продолжал Кэйн. — До вчерашнего вечера я ни разу не пустил револьвер в ход. Но эта дрянь хлестнула меня по лицу, причем очень сильно, что называется, от всей души. Я света не взвидел, автоматически выхватил револьвер и нажал курок… — …Но Кинни Кин оказалась не менее реальной, чем вы сами, — . подхватил адвокат, — и вас обвинили в убийстве, а теория разлетелась вдребезги. — Не совсем. Исключения лишь подтверждают правило. Со вчерашнего вечера я много передумал и решил, что если Кинни Кин была реальной, значит я — не единс