— Постой же ты, — вновь прошептал астроном, — если ты не хочешь подойти, так я подойду к тебе.
Животное начало взбираться по стене обсерватории. Видно было, как постепенно его темное тело закрывало отдушину, собираясь выбраться наружу. Вудхауз теперь забыл о двери и смотрел наверх, где купол вертелся и трещал. Теперь астроном несколько освободился от волнения, но в то же время почувствовал такое ощущение, точно он опускается куда-то все ниже и ниже. Резкое светлое пятно отдушины с темным в нем очертанием крылатого туловища становилось все меньше и меньше. Как странно!.. Вудхауз чувствовал сильную жажду, а между тем пить ему не хотелось. Ему казалось, что он скользит вниз по длинному узкому проходу…
Вудхауз ощутил страшное жжение в горле, и тут увидел, что уже светло, а один из служителей-даяков стоит перед ним и смотрит с каким-то странным выражением. Затем над ним мелькнуло лицо заведующего Седди в обратном положении. Смешной Седди, что это ему вздумалось принять такую позу! Но затем Вудхауз стал соображать яснее и, наконец, понял, что голова его лежит на коленях у Седди, а Седди льет ему в горло водку. А потом ему бросилась в глаза труба телескопа, вся в бурых пятнах. Он начал припоминать все случившееся.
— Однако, нечего сказать, в хорошенький вид привели вы нашу обсерваторию, — заметил Седди.
Даяк взбивал желток с водой. Вудхауз проглотил лекарство и сел. Он вновь почувствовал острую боль в ноге, которая теперь была перевязана так же, как рука и лицо. На полу валялись окровавленные осколки стекла; подставка телескопа была свернута на сторону, а у противоположной стены заметна была темная лужа. Дверь была открыта, и в нее виднелись серые очертания гор на сверкающем фоне лазурного неба.
— Бррр… — произнес Вудхауз. — Кто здесь резал телят? Уведите меня отсюда!
Он вспомнил о страшном существе, о своей борьбе с ним.
— Что это была… за вещь, с которой я дрался? — спросил он Седди.
— Вам лучше знать, — ответил Седди, — но лучше пока не старайтесь припоминать. После. Вам надо отдохнуть. — Выпейте-ка еще глоток, и идемте домой.
Хотя Седди было самому любопытно узнать, что произошло с его помощником, но пока он сдерживал свое любопытство, чтобы не беспокоить потрясенного и раненого товарища. Наконец, дав Вудхаузу хорошую порцию мясного бульона, Седди уложил его в постель, в которой тот сейчас же крепко заснул. Только хорошенько выспавшись, Вудхауз рассказал Седди все, что с ним произошло.
— По-моему, зверь больше всего был похож на большую летучую мышь, — говорил Вудхауз. — У него были острые короткие уши, мягкая шерсть, крылья кожистые, зубы маленькие, но чертовски острые, а челюсти, по-видимому, не особенно сильные, иначе он перекусил бы мне кость.
— Да почти что и перекусил, — ответил Седди. — Даяки толкуют о каком-то «большом колуго» или «кланг-утанге», кто их знает, и уверяют, что животное это не часто нападает на человека, не будучи раздраженным. Вы, вероятно, чем-нибудь раздразнили его. Даяки говорят: есть «большой колуго» и «малый колуго», и тот и другой — хищники, они летают только ночью. Что касается меня, то я знаю только, что здесь водятся летающие лисицы — лемуры, но они небольшие животные.
— Гм… Если фауне Борнео, — проворчал Вудхауз, — угодно будет как-нибудь напустить на меня еще одного из своих представителей, наподобие того, с которым я столкнулся, пусть уж это будет не в нашей обсерватории, и не ночью, и не с беднягой без всякого оружия…
М. СейлорАРАНЬЯ МЕКСИКАНСКИХ БОЛОТПеревод с англ. Из сб. «Борьба с химерами»
Человек, с которым я разговаривал, назвал себя Смитом. У него были молодые глаза и здоровое мускулистое тело, но на голове — совершенно седые волосы. И когда он мне сказал, что ему двадцать семь лет и совсем недавно его волосы были черны, как вороново крыло, — я понял, что с ним случилось нечто потрясающее.
Тоном слов, всем его поведением я глубоко убежден, что он говорил мне правду и только правду. Но, с другой стороны, все рассказанное им кажется настолько неправдоподобным, что при всем моем доверии к рассказчику я затрудняюсь поверить его повествованию.
В южном Техасе, на границе с Мексикой, существует масса еще совершенно не исследованных уголков, хотя эта территория присоединена к Соединенным Штатам больше шестидесяти лет назад, в то «доброе старое время», когда знаменитый романист Майн Рид участвовал в походе против мексиканцев.
Объяснить существование таких неисследованных уголков можно только природными условиями местности. Огромные пространства Южного Техаса представляют собою настоящую пустыню, где нет ни воды, ни каких-либо животных или птиц. Какой-то дикий хаос камней, обожженных беспощадным солнцем. А рядом с такой пустыней тянутся девственные лесные чащи, где лианы, переплетаясь, образуют непроходимую растительность стену-завесу, в тени которой на плодородной почве копошится богатейшая экзотическая фауна.
Если по такой чаще идет, с трудом прокладывая среди зарослей дорогу, беспомощно спотыкаясь, человек, то на каждом шагу его подстерегает грозная опасность — лес кишит хищными животными: на ветвях могучего дерева прячется свирепый кугуар; в кустах раздается злое шипение и характерный звук, похожий на звон, — там гремучая змея; ночью в ложе странника, если оно предварительно не осмотрено, залезет и расположится в складках одеяла или простыни ядовитый скорпион… Да не перечислить всех опасностей, грозящих человеку в этих дремучих лесах.
Итак, в нашей области сохранилось еще очень много уголков, о которых мы пока знаем мало.
Рассказы коренных обитателей страны, немногих краснокожих, еще уцелевших от прежних побоищ, — дело другое. Но… но им трудно верить. Они рассказывают о некоторых местностях столь невероятные истории, что поневоле начинаешь сомневаться в их правдивости.
Помимо всего прочего, у краснокожих существует манера нарочно запугивать белых россказнями о разного рода чудовищах, населяющих заветные уголки Южного Техаса. Может быть, там таятся какие-нибудь неизвестные нам храмы, к святыням которых суеверные индейцы не желают подпускать своих покорителей; может быть, там хранятся сокровища, скопленные во времена инков*… кто знает? * Инки — коренное население Мексики, уничтоженное испанцами-завоевателями при покорении их государства. Сохранившиеся следы позволяют утверждать, что жадные завоеватели XVI–XV11 вв. стерли с лица земли нацию, стоявшую на высокой ступени культуры.
Итак, рассказ злополучного юноши с волосами дряхлого старца, рассказ Смита, относится, по-виАимому, к одному из таких уголков. Местность эта находится милях в пятидесяти от ближайшего поселения и, по меньшей мере, в двенадцати милях от шоссейной дороги.
Но лучше я предоставлю слово самому Смиту.
— Нас было трое, — начал Смит глухим голосом, — Мортимер, Эндрью и я. Все здоровые, крепкие парни, потому что мы золотоискатели и трапперы. По совести сказать, мы были людьми, о которых говорят, что они не верят ни в сон, ни в чох, ни в кобылью голову, то есть не придают ни малейшего значения всяким приметам и предсказаниям, не верят в бабьи россказни. Но вот нам пришлось натолкнуться на нечто такое, при виде чего у любого волосы дыбом встанут.
Однажды мы должны были проехать в поселок Бодрильо по старой, проложенной еще испанцами дороге, по которой проходят только вьючные животные. Дорога находится в ужасном состоянии: ее не ремонтировали, надо полагать, со времен Кортеса и Пизарро, пресловутых «покорителей» Америки. Кроме того, скучна и однообразна эта дорога, проходящая по крутым скалам, до такой степени, что поневоле в голову лезут разные мысли.
В довершение удовольствия местами от дороги не осталось и следа. Поэтому тот, кто хочет добраться с этой стороны в Бодрильо, обыкновенно берет в проводники какого-нибудь краснокожего парня. Эти краснокожие — странные существа, стоящие на весьма низкой ступени развития, — они мало походят на обыкновенных людей. Речь их состоит из слов испанских, португальских, английских и еще каких-то; получается такая страшная мешанина, что приходится затыкать уши и вовсе не слушать, что лопочет ваш краснокожий проводник, или купить предварительно в аптеке полкило терпения, два кило снисхождения, три кило понимания… Вот такого-то проводника, подростка Педро, мы имели с собой.
Часа через два после того, как мы начали свое шествие по вьючной дороге, нервы у всех размотались до крайних пределов, а впереди еще чуть ли не сутки странствования по неведомым местам.
Проклятая дорога вьется туда и сюда, делает зигзаги, петли, словно прокладывал ее не род человеческий, а какой-нибудь представитель благородной заячьей породы, утикавший от борзых собак.
— К черту! Я поеду напрямик, — раздраженно ворчал Мортимер, неистово понукая своего мула.
— А я лягу в первую попавшуюся канаву и буду выть поволчьи, — поддакивал ему Эндрью. — Да, буду выть по-волчьи, покуда звезды с неба не посыпятся.
Тут мы обратили внимание, что с вьючной дороги, в сторону, спускаясь вниз, ведет тропка, а на ней следы конских копыт. Может быть, какой-нибуь мустанг проходил здесь на водопой.
— Я поеду по этой тропке, — решил Мортимер. — Куда-нибудь к человеческому жилью она должна же вывести. Я не я буду, если при помощи этой тропки мы не сократим наш путь километров на двадцать.
Эндрью тоже стал соблазняться подобной перспективой. Я же колебался, но и сам потом сдался:
— Если вы, то и я. Вперед не лезу, но и от товарищей не отстаю. Валяй, ребята!
Видели бы вы, что тут сделалось с нашим проводником, с этим подростком-краснокожим. Его коричневое лицо побелело, губы почернели, глаза из орбит вылезли, сам весь трясется. Схватил он под уздцы моего мула, оттягивает его с тропки в сторону.
— Нельзя! — кричит. — Нельзя! Там смерть!
— Что такое? Почему смерть? Ну-ка, пусть попробует кто напасть на трех бравых гамбузино, вооруженных скорострельными ружьями, браунингами и острыми испанскими ножами… Да мы раскатаем целую банду!