Забыться и уснуть.
Никогда еще Гарик, тридцатисемилетний жуир, не ощущал себя таким развалиной, как если бы ему было все восемьдесят или больше. Таким пассивным и скучным. Господи, что может подумать про него Лола, которой предложено было такое многообещающее начало?
Впрочем, она и сама сомлела – то ли от коньяка, то ли от все усиливающегося зноя и закручивающейся в воздухе пыли. Белые дома вокруг – как меловые отложения, как склоны известняковых карьеров. Между тем уж вечер и на улице становится многолюдней. Люди бегут от метро во дворы и исчезают в подъездах.
Рабочий день кончился. Время отдыха.
Они медленно бредут по длинной-длинной пыльной улице, которая ведет их не куда-нибудь, а к метро – малозаметный узкий лаз под землю с буквой М над ним. Возле входа Гарик записывает (непонятно зачем) Лолин телефон в записную книжку. Да-да, ему было очень приятно познакомиться, он ей скоро позвонит, и они непременно встретятся, непременно… Слово «непременно» Гарик пытается произнести с некоторым напором, но выходит все равно тягуче и необязательно, так что если Лола и не обижается, то только потому, что и сама пребывает в какой-то вязкой полудремоте. В завершении Гарик пытается неуклюже поцеловать Лолу, но вместо этого разражается таким сладким зевком, что ни о каком поцелуе речи уже быть не может (тревожная мысль: опоили их чем-то).
В метро он тоже дремлет или, точней, спит самым настоящим, крепчайшим сном, каким, может, не спал уже много лет. Это даже похоже не просто на сон, а на сонный обморок. Ему снятся пустыня, барханы, желтое солнце в черном небе (не исключено, что это луна)…
Просыпается он от того, что кто-то сильно и нетерпеливо треплет его за плечо – конечная. Надо выходить. Он и выходит, чуть пошатываясь, с трудом вспоминая, что же это такое с ним было и где.
Пустыня, одиночество, белые дома, славная девушка Лола (телефон в записной книжке)…
Цепь
С ней приходится особенно бережно, то есть непонятно как. Если бы не знали ее уже столько лет, как будто она нам родственница, все могло бы быть проще, а тут…
Она же – с нами, но не одна, а как бы вместе с Львом, которого теперь нет и уже никогда не будет. Эта мысль кажется странной и совершенно не умещается в голове. Чтобы Льва, нашего палочки-выручалочки по части всяких автомобильных заковырок, великого инженера и вообще всяческого делателя (золотые руки), не было – нет, не умещается.
Бывало, не заводится после зимы авто или еще что – кому позвонить? Конечно, Льву. Ему не в лом вскочить в свою столетней давности «субару», им же и восстановленную, и тут же примчаться на помощь. Если кто-то совершенно чужой голосует на дороге, Лев всегда (всегда, даже если торопился) остановится, залезет под чужой капот – и машина, как правило, зафурычит. Ни разу не было случая, чтобы у него не получилось.
Каждый помнил какой-нибудь случай в этом роде, а то и не один… И все смеялись, когда кто-то рассказал, как на одном из международных ралли Льва приняли за генерала (именно генерала) КГБ: он-то был просто переводчиком, а когда один «джип» испортился и французский механик повернул свою бейсболку козырьком вбок, как делал обычно, когда возникала нерешаемая проблема, именно Лев сказал ему: все дело в масле, там столько-то стоксов, а надо бы столько-то… Или когда при переезде какой-то очень уж глубокой и грязной лужи заглохла другая машина, опять же он посоветовал просто промыть чистой водой что-то там – и все путем… Сразу завелось. Тут уж его повысили до майора. А когда на очередном привале он починил чью-то видеокамеру, тут, естественно, его ранг сразу вырос до полковника. Ну а когда ему пришлось в какой-то момент сесть за руль, то вдруг стало ясно, что этот переводчик еще и лучше всех водит, причем именно в экстремальном режиме, – тут уж никак не меньше генерала…
Вот такой он был, наш Лев!
Авто были его коньком. Авто и стали его роком.
Уклониться от неожиданно вылетевшей на встречную полосу «девятки» (одиннадцатый вечера, темно), лоб в лоб, и ему оказалось не по плечу, вот и все… Не важно, был ли за рулем «девятки» пьяный, просто ли заснул или отвалилось колесо – Льва больше не было. Пять трупов, даже сообщение в газете: одно колесо убило пятерых…
Среди них – он.
Холодный, какой-то особенно промозглый мартовский день, морг в подмосковном городке, неподалеку от того места, где все произошло, черные сугробы и сизое небо… Ужасная такая несправедливость, никто не хотел верить (и у Льва в гробу на лице словно несогласие), да и теперь, спустя почти год верится с трудом.
Человек умел в этой жизни все и был не только никому не в тягость, наоборот, скольких поддерживал, на его помощь всегда можно было рассчитывать, на кого-на кого, а на него можно было положиться.
В тот роковой вечер, когда он возвращался, у Галины сердце было не на месте. Она звонила ему по мобильнику, в последний раз он даже рассердился: ну что ты дергаешь? А потом прошел и час, и два, и три – он давно уже должен был приехать, она снова звонила, но мобильник молчал. Дочь успокаивала: ремонтируется, наверно…
И только утром, после полубесонной ночи стало известно.
Так вот, о Галине.
Мы смотрели на нее и тут же рядом видели Льва. То есть даже не рядом, а в ней самой, словно она была не совсем Галина, а его отражение. Но в том-то и дело, что это не правда: она – его отражение. Вовсе не была она ни его отражением (хотя после долгой совместной жизни супруги, как известно, становятся похожими), ни его тенью.
Она была сама.
И Лев, с которым они, бывало, яростно спорили, а то и ссорились, ее уважал и даже, можно сказать, слушался.
В любой женщине мужчина подсознательно ищет мать или, скажем мягче, материнское начало, и он это начало, точно, находил в ней, в Галине. Хотя именно он, Лев, увел ее в свое время (отдельная романтическая история) у своего лучшего друга – просто взял за руку (рассказ Галины), властно сказал «Пойдем!», и она поняла, что все, другого пути нет, рядом с ней именно тот, кто ей нужен. А Виктор, ну что Виктор, все в жизни бывает, перемелется и это…
Льву же она сказала, когда друзья отвернулись от него (от них) из-за Виктора: ничего, все наладится, все еще вернется на круги своя. И в этом была жизненная (женская) мудрость.
Мы старались не дать ей выпасть из нашего круга, из нормальной жизни, какая была до гибели Льва (дни рождения, праздники, встречи, походы), хотя, положа руку на сердце, она, жизнь, была уже не такая, как раньше, при всем нашем желании (Лев был первой нашей потерей, всех ошеломившей). И была поначалу мысль, что горе заставит ее затаиться, лечь на дно, ни с кем не видеться и вообще…
Мы звонили ей, приглашали на наши тусовки, интересовались, не нужна ли какая помощь. Но, оказывается, не очень хорошо ее знали, в этом смысле они и впрямь похожи: она – сильная, как и Лев, без лишних сантиментов и предрассудков.
Голос ее по телефону – такой же, как всегда, приветливо-звонкий, немного недовольный, если отрывали от чего-то важного (как когда звонили Льву за какой-нибудь консультацией или помощью, а его либо не было, либо он только что пришел и его отрывали от ужина), или, наоборот, обрадованный, если хорошее настроение и никаких особых забот.
Она вовсе и не хотела отрываться. Все-таки одна (хотя и с семнадцатилетней дочерью), одной печально…
Впрочем, какой бы самостоятельной и независимой она ни была, все равно рядом как бы присутствовала тень Льва. Общаясь с ней, каждый невольно скашивал глаза чуть в сторону, словно разговаривал не только с ней, но и с ним. «Привет, Галина!» означало почти то же, что «Привет, Лев!», она догадывалась, мы знали это и оттого испытывали некоторую неловкость.
Если что и лечит, то – время, так, вероятно, и было: любое горе притупляется, особенно в наше шебутное время, отдаляется под бременем каждодневных забот. Тем более Галина вовсе не собиралась запереть себя в четырех стенах – ездила с нами на Кавказ, начала кататься на горных лыжах (они и раньше с Львом хотели, да все как-то не получалось, то одно, то другое, и потом Лев, хоть и любил попробовать что-то новенькое, все-таки предпочитал охоту и ралли, еще на байдарках или плотах по какой-нибудь уральской горной реке), в общем, почти все как прежде…
И улыбалась она как раньше, когда Лев был жив, не поддавалась горю (запросто же может вышибить из седла) – такая же красивая и решительная. И все реже можно было услышать от нее: мы с Львом, – как поначалу…
Ну да, другая жизнь.
Что мы, не понимали?
Тем более что была в ней какая-то особенная притягательность, чувственный такой магнетизм, который, вероятно, и Льва когда-то сподвигнул на страсть и чтобы перечеркнуть дружбу, увести Галину у Виктора (ни любимой, ни лучшего друга!). На такое ведь не из-за всякой женщины отважишься (это даже не по горной речке), тем более Лев был хорошим другом, он ведь и сам переживал из-за этой истории (вроде как предательство)…
«Не философствуй!» – так он однажды сказал Галине(та начала хныкать: ну вот, опять, дескать…), когда они во время очередного путешествия застряли на своей старенькой «субару» в какой-то топи: не философствуй! – и она, засучив рукава, по колени в грязи, стала собирать хворост и совать под колеса, а потом толкать машину.
Он и себе в истории с Виктором, вероятно, так приказал, а может, и не приказал – само собой получилось (в подкорке было), потому что никак иначе, и действительно – что толку рассуждать или сетовать?
Магнетизм в Галине чувствовался и тогда, когда Лев был с нами. Бывают такие женщины, от которых исходит. Но при Льве этого словно и не было. Всё, если так можно выразиться, уходило в него, поглощалось им и на нем замыкалось. А теперь цепь была разомкнута, и мы невольно оказывались в поле этих чувственных токов.
Было от чего смутиться. Тем более что она, как обычно, была очень вольна в своем обращении: ей, например, ничего не стоило вдруг закинуть руку тебе на плечо, как бы приобнимая, или положить на него подбородок; шепча, коснуться почти неощутимо, словно дыханием, губами твоего уха или кончиком носа щеки…