Свои отношения с Марьей Филипповной он мог бы сравнить с игрой в шахматы. Он вёл свою игру, она — свою. В том, что это была игра, сомнений у него уже не осталось. Mademoiselle Ракитина не была ни увлечена им, ни очарована, но старательно изображала то влюблённость, то холодность. Для чего? Вопрос этот не давал Куташеву покоя.
Чем больше времени Николай проводил в обществе Марьи Филипповны, тем больше она ему нравилась, и дело здесь было отнюдь не во внешней привлекательности, хотя mademoiselle Ракитина по праву считалась одной самых очаровательных барышень нынешнего сезона. Бывая в компании сослуживцев Куташеву уже не раз доводилось слышать разговоры о своей очередной победе на любовном фронте, и пусть говорилось о том в шутливой манере, но, тем не менее, трудно было не заметить оттенка лёгкой зависти в обращённых к нему словах, и сие невероятно льстило самолюбию.
То, что в обществе их считали парой, добавляло ситуации пикантности. Ни единым намёком он не дал понять, что его отношение к mademoiselle Ракитиной можно расценивать, как нечто большее, чем обыкновенный флирт, но добрая половина столичного света уже гадала о том, чем окончится сия романтическая история.
Николая влекло к ней ещё и по той причине, что общение с Марьей Филипповной было невероятно лёгким. От него не требовали объяснений, с ним не говорили о глубоких чувствах, его не изводили сценами ревности, и в ответ не клялись ни в вечной любви, ни в преданности. На его замечания, полные едкого сарказма, если и обижались, то недолго. А всё потому, что сии уколы хоть и болезненно задевали самолюбие, но не достигали души. Да, она не любила его — но тем и лучше, он не мог понять её мотивов, а потому был увлечён разгадыванием этой головоломки. С одно стороны, возникало желание добиться благосклонности, влюбить в себя, но с другой — жаль было бы утратить сию непринуждённость в отношениях. Иными словами, Марья Филипповна явно желала бы услышать из его уст предложение руки и сердца, но вовсе не потому, что была без памяти влюблена в него. Более того, Куташев был убеждён, что не получится с ним, она найдёт другого.
"Странно, — присел обратно в кресло Куташев, — отчего же она отказала Ефимовскому? Андрей ведь не единожды просил её руки. С какой стороны не погляди, а Ефимовский куда более выгодная партия".
Он хорошо помнил причину, по которой Андрей предпочёл необременительную службу в одном из самых привилегированных столичных полков опасным реалиям войны на Кавказе, он помнил пылкое признание Ефимовского в его чувствах к Марье Филипповне. Чтобы ни произошло между Ефимовским и mademoiselleРакитиной, но эта женщина имела поистине устрашающую власть над человеком, который самому Куташеву был бесконечно дорог. Ему было чертовски жаль, что Андрей, коего он считал человеком достойным во всех отношениях, пал жертвой чар особы столь далёкой от понятий о чести и достоинстве.
О да. Марья Филипповна была именно такова. И не исключено именно это ему в ней и нравилось. Её эгоизм, нарочитость и притворство находили отклик в нём. Ведь им обоим были чужды манерная добродетель и пропитанная пафосом приторная добропорядочность. Быть может, оттого они и наслаждались возникшей между ними обоюдной игрой. Куташеву уже сложно было определить, где заканчивается эта игра, а где начинается жизнь. И парадокс… он почти наслаждался ею. Пауки должны держаться вместе, ибо так они увеличивают шансы на выживание других — жертвенных видов. Что это как не гуманность? Но все же он не готов был сделать mademoiselle Ракитиной предложение. Он не видел будущего с ней. Рано или поздно она ему наскучит. И что тогда? Как бы низко он ни пал, он пока ещё не находил ничего привлекательного в планомерном и неумолимом уничтожении личности… бессмысленная и безыдейная растрата потенциала.
За окнами библиотеки в вихре сумасшедшего снежного танца бесновалась метель, под порывами ветра чуть слышно дребезжали стёкла, а в комнате было покойно и тепло. Так и собственная жизнь представлялась Николаю ныне покойной и уютной, но он смутно ощущал, что вскоре грядут перемены, что закружат его подобно вьюге за окном.
Дотянувшись до колокольчика на столе, Куташев позвонил. Тотчас из-за двери появился лакей.
— Пойди, скажи, что я закладывать велел? — приказал Николай.
— Да куда же, барин, в такую метель? — робко возразил слуга.
— Здесь недалече будет, — усмехнулся князь, поднимаясь из-за стола.
"Нынче воскресенье, — подумалось ему. — Стало быть, и Сергей Филиппович должен быть дома. Отчего бы и не сегодня? К чему медлить с объяснением?"
Дорога до особняка на Фонтанке не заняла много времени. Уже спустя полчаса Николай выбрался из саней. Взвесив ещё раз все доводы "за" и "против", он решительно ступил на крыльцо и легко поднялся по ступеням. Не успел он дойти до дверей, как услужливый дворецкий Ракитиных поспешил растворить их перед ним.
— Скажи, любезный, Сергей Филиппович нынче дома будут? — осведомился князь, снимая роскошную бобровую шубу и передавая её прислуге.
— Дома барин будут, — тотчас отозвался слуга. — Прикажите доложить.
— Доложи, голубчик.
— За мной пожалуйте, — в приглашающем жесте взмахнул рукой дворецкий.
Слуга проводил Куташева в уютную гостиную, где ему довелось бывать уже не единожды. Ракитин не заставил себя долго ждать, не успел Николай расположиться в кресле, как двери открылись, и хозяин дома решительным шагом вошёл в комнату.
— Николай Васильевич, рад вас видеть. Чему обязан вашему визиту? — улыбнулся Сергей Филиппович.
Куташев отметил, что хоть и держался Ракитин приветливо, но глядел притом настороженно.
— Сергей Филиппович, не стану ходить вокруг да около, — пожал протянутую руку князь. — Меня к вам привело дело весьма деликатного свойства. Вероятно, вас тревожит тот факт, что я провожу с вашей сестрой довольно много времени.
— Не стану скрывать, — кивнул Ракитин. — Мари, безусловно, сама вправе решать с кем ей видеться, но вы ведь должны понимать, что, не имея определённых намерений, вам не стоит столь часто появляться с ней на людях.
— В таком случае, я желаю заверить вас, что у вас нет повода для беспокойства. В отношении очаровательной Марьи Филипповны мои намерения совершенно серьёзны. Боюсь я не готов сделать предложение сию минуту, но, признаться, мысль о том уже не раз посещала меня.
Ракитин вздохнул с видимым облегчением. Улыбка его сделалась шире.
— Может быть, вы хотели бы сказать о том Мари? Я велю позвать её
— Не надобно, — остановил его Куташев. — С Мари я, безусловно, объяснюсь, но несколько позднее. Мне лишь хотелось уверить вас в серьёзности своих помыслов. За сим позвольте откланяться.
— Ну, раз вы не желаете увидеться с Машей… — пожал плечами Сергей Филиппович. — Может быть, ей передать что-нибудь на словах? — поинтересовался он.
— Нет нужды, Сергей Филиппович. Я сам объяснюсь с вашей сестрой, когда придёт время, — улыбнулся Куташев.
"Слово — не воробей, — усмехнулся Куташев, спускаясь по ступеням особняка на Фонтанке, — вылетит — не поймаешь!" Вероятно, Марья Филипповна будет весьма довольна подобным исходом, а он сам? Ежели он сам всё решил, так откуда сие гнетущее чувство? Откуда эта тяжесть на душе, будто ярмо на шею повесил? Возможно, подобным образом себя ощущает всякий, кто решил порвать с холостяцкой вольницей, а может быть, все было бы совсем иначе, коли он был бы влюблён в неё без памяти?
Забравшись в сани, Николай задумался.
— Куда едем, барин? — осведомился возница.
— А поезжай, голубчик, в Екатерингоф, к цыганам. Душа просит, — грустно улыбнулся князь.
С утра Марье Филипповне нездоровилось. Милка, смочив в холодной воде с растворённым в ней уксусом полотенце, приложила его к бледному покрытому испариной лбу барышни.
— Марья Филипповна, вы бы написали Андрею Петровичу, — тихо обронила горничная, убирая таз с водой. — Князь-то уже седмицу глаз не кажет. Как бы худо всё не обернулось.
— Молчи, дура! — в сердцах выдохнула Марья, поправляя примочку на лбу.
Девушка обиженно засопела и выскользнула в гардеробную, но спустя четверть часа вернулась обратно в спальню.
— Барышня, там его сиятельство пожаловали. С барином нашим в кабинете закрылись.
Торжествующая улыбка скользнула по бескровным губам Марьи.
— Одеваться, — коротко велела она, осторожно поднимаясь с постели.
Горничная вынесла из гардеробной муслиновое платье цвета спелого абрикоса. Марья одобрительно кивнула и уселась на банкетку перед зеркалом. Милка принялась торопливо водить щёткой по распущенным локонам, иногда цепляя спутавшиеся пряди. Марья морщилась, но не произнесла ни слова. Покусала губы, дабы вернуть им яркость, несколько раз ущипнула себя за щёки, стараясь вызвать румянец на бледном лице. Когда её туалет был почти полностью окончен, в двери постучали.
— Мари, можно войти? — услышала она голос брата.
— Входи, Серж, — разрешила девушка.
Сергей Филиппович остановился на пороге, прищурившись, окинул сестру цепким взглядом.
— Стало быть, знаешь уже, — заговорил он, наблюдая, как Милка завязывает на шеи Марьи кружевную горжетку.
— Знаю, что? — улыбнулась своему отражению Марья Филипповна, поворачивая голову из стороны в сторону и любуясь тем, как покачиваются маленькие капельки жемчуга в изящных ушках.
— Что Куташев приезжал? — отозвался Сергей.
— Приезжал? Он что же уехал? — отвернулась от зеркала Марья, сосредоточенно нахмурив брови.
— Уехал, — прошёлся по комнате Ракитин.
— И зачем же приезжал тогда? — настороженно поинтересовалась девушка.
— Желал заверить меня в серьёзности своих намерений в отношении твоей персоны, но сказал, что сам объяснится с тобой, когда сочтёт нужным.
Марья тяжело опустилась на банкетку. С одной стороны, вести были обнадёживающими, но с другой — ждать, когда князь сочтёт нужным объясниться с ней, не было времени. Каждый день неумолимо приближал её к катастрофе, что непременно случится, коли Куташев станет медлить с предложением.