— Мари, послушайте меня. С вами ничего не случится. Вы не единственная женщина, которой предстоит произвести на свет дитя. Генрих Карлович — очень хороший доктор и вы в надёжных руках, — принялся уговаривать плачущую жену Куташев, одновременно вытирая слёзы с её лица своим платком.
Княгиня перестала рыдать и только всхлипывала, цепляясь за рукав сюртука супруга. Минул почти час с того момента, как он отослал горничную с указанием послать за доктором, а Хоффманн так и не появился. Всё это время Николай не умолкал не на минуту, продолжая говорить тихим спокойным голосом.
— Вам лучше прилечь, Мари, — обратился он к жене, когда в очередной раз волна боли заставила княгиню мёртвой хваткой вцепиться в его запястье. — Я помогу вам, — протянул он ей вторую руку, предлагая опереться на неё.
— Господи, за что мне это, Nicolas? — прикусив губу, выдохнула Марья Филипповна, осторожно поднимаясь с кушетки.
В будуаре послышались шаги и тихий голос пожилого немца.
— Боже правый, Генрих Карлович, отчего так долго? — сердито осведомился Куташев, укладывая жену в постель.
— Простите, ваше сиятельство. Я был с визитом у пациента, — отозвался доктор без тени раскаяния в голосе, ставя на туалетный столик свой саквояж. — Принесите мне горячей воды и чистые полотенца, повернулся он к горничной.
Присев в книксене, Милка поспешила исполнить поручение Хоффманна.
— А вам, ваше сиятельство, лучше уйти, — обратился он к Куташеву.
— Нет! Не уходите! Не оставляйте меня! — приподнялась с подушек Марья.
— Ваше сиятельство, — повернулся к ней Хоффманн, — позвольте мне сказать вам несколько слов.
— Я хочу, чтобы он остался, — испытывая панический ужас перед предстоящим ей испытанием, не желала прислушаться к голосу разума княгиня.
Тяжело вздохнув, Генрих Карлович приблизился к широкой постели и склонился над Марьей Филипповной.
— Ваше сиятельство, поверьте моему многолетнему опыту. Появление на свет дитя не самое привлекательное зрелище. Вашему супругу не стоит видеть всё это, — тихо заговорил он, — коли вы не желаете, дабы в будущем он охладел к вам.
Марья жалобно взглянула на Хоффманна, но видя непреклонность в его серых выцветших очах, кивнула, соглашаясь с ним.
— Ступайте, Николай Васильевич, — вернулся к столу Хоффманн и знаком приказал горничной помочь ему вымыть руки.
Минула вторая половина дня, но Марья даже не заметила того. Приступы боли становились всё чаще, почти не давая ей передышки. Ей казалось, что она не переживёт ещё одной болезненной волны, что затопляла всё её существо.
— Я не могу более! Не могу! — шептала она пересохшими губами. — Сделайте же что-нибудь! Пусть это прекратится, — цеплялась она за руки Хоффманна, пытающегося успокоить её.
— Марья Филипповна, голубушка, дышите глубже, — увещевал её Генрих Карлович.
Мучительные стоны, крики, что доносились из спальни княгини, заставили Николая забыть о всех прочих дела. После полуночи Хоффманн, совершенно вымотанный столь длительными родами, вошёл в кабинет князя.
— Ваше сиятельство, — заметно нервничая, обратился он к Куташеву, — я не понимаю, что происходит, но дело приняло весьма скверный оборот. Я вынужден спросить вас, чья жизнь для вас важнее: матери или ребёнка?
Николай нахмурился и медленно опустился в кресло. Вспомнилось, как он сам думал о подобном исходе, и вот, кажется, настал тот час, когда Господь собрался испытать его.
— Вы знаете мой ответ, Генрих Карлович, — вздохнул он. — Спасайте ребёнка, в конце концов, сей брак и затевался только ради наследника.
Громко охнув, Милка, подслушавшая под дверью, метнулась обратно в спальню к хозяйке.
— Помните, это ваше решение, ваше сиятельство, — поклонился немец.
— Погодите, — остановил его Николай. — Обещайте, что сделаете всё возможное, дабы спасти и Мари, и ребёнка.
— Я не Господь-Бог, Николай Васильевич. Сделаю всё, что в моих силах. Молитесь, дабы мы не потеряли обоих.
После ухода Хоффманна Куташев попытался налить себе бренди, но руки тряслись столь сильно, что он никак не мог удержать графин в руках.
"Господи, Боже! Какое же я чудовище, коли вообще осмелился сделать подобный выбор!" — оставил он свои попытки, со злостью швырнув пустой стакан в стену.
Подслушав не предназначенный для ушей посторонних разговор, Милка опрометью бросилась в покои хозяйки.
— Барыня, родненькая, — запричитала она, — убьёт вас немец окаянный. Князь сказал, дабы дитя спасали.
Слова Милки доносились до затуманенного сознания Марьи, словно в бреду. Она слышала её, но не понимала смысла сказанного ей.
— Пить, — хрипло прошептала она, окидывая комнату безумным взором.
— Я сейчас, — бросилась девчушка к графину, стоящему на столе, но она не успела даже налить воды в стакан, как вернулся Хоффманн и выставил из комнаты заплаканную горничную, заперев за нею двери. Покопавшись в докторском саквояже, он извлёк из него пузырёк с тёмной жидкостью. Накапав в стакан несколько капель, он вернулся к измученной роженице и, приподняв её голову от подушки, влив в приоткрытый рот приготовленный настой.
— Потерпите, madame, — прошептал он, — вскоре вам станет легче.
Генрих Карлович перевёл взгляд на часы, прикидывая, сколько времени пройдёт, прежде, чем опий начнёт действовать.
Не зная, что ещё предпринять, Милка торопливо спустилась по лестнице и выскользнула из дома через чёрный ход никем не замеченная. Перекрестившись, она, что было духу, пустилась бежать по пустынным ночным улицам в сторону набережной Фонтанки. Свернув на Гороховскую улицу, она едва не попала под колёса наёмного экипажа. Выругавшись, возница остановил лошадей и с бранью напустился на глупую девку, бросающуюся по копыта лошади.
— Мил человек, Христом Богом, прошу, помоги, — жалостливо запричитала Милка.
— Пошла, пошла, окаянная! — замахнулся на неё кнутом возница.
— Отвези меня на Фонтанку, тамошний барин заплатит хорошо, — не отступала девчушка, встав перед лошадью прямо на дороге и молитвенно сложив ладошки.
— Заплатит, говоришь, ну, полезай, — кивнул мужик на коляску. — Дом-то какой тебе нужен, ведаешь? — спросил он.
— Ведаю, я покажу, — торопливо забралась в экипаж Милка.
В считанные минуты коляска оказалась у особняка Ракитиных. Подобрав юбки, Милка спрыгнула с подножки и бросилась вверх по лестнице.
— Стой, а платить, кто будет! — кряхтя, слез с козел возница.
— Заплатят! Обязательно заплатят, — оглянулась маленькая горничная и принялась, что было сил колотить в тяжёлую дубовую дверь.
Заспанный дворецкий, разбуженный адским шумом, что подняла поздняя посетительница, поспешил открыть, дабы выяснить, в чём дело.
— Дядя Степан, — не давая опомниться, бросилась к нему на грудь заплаканная девчушка, — надобно Сергею Филипповичу сказать, — с трудом перевела она дыхание, тут же всхлипывая и утирая слёзы рукавом.
— Погоди, Милка! — пришёл в себя дворецкий. — Толком говори, чего стряслось-то?
— Барыня помирает, Марья Филипповна, — судорожно вздыхая, выдавила из себя девушка.
Пока она объяснялась с дворецким Ракитиных, возница поднялся вслед за своей пассажиркой на крыльцо. Переминаясь, он нерешительно заговорил:
— Мне пигалица эта сказала, что заплатят мне за извоз-то.
Молча сунув в мозолистую ладонь пятак, Семён помахал рукой, мол, уходи, без тебя тошно. Проводив девушку в дом, дворецкий перекрестился и поднялся на второй этаж, остановившись перед дверью в покои Сергея Филипповича. Набравшись смелости, слуга постучал. Ответа не последовало. Тогда он постучал ещё громче, разбудив камердинера барина.
— Сдурел! — прошипел слуга, гневно взирая на дворецкого.
— Милка там прибежала, говорит, Марья Филипповна помирает, — сбивчиво принялся объяснять Семён. — Ты бы барина разбудил, Василий.
Милке казалось, что с момента её побега из дома Куташевых минула целая вечность, но прошло не более часа, как она вернулась вместе с Сергеем Филипповичем. По дороге маленькая горничная поведала ему о своих страхах, заставившись её очертя голову бежать к нему посреди ночи. Невзирая на протесты прислуги, пытавшейся остановить его, Ракитин поднялся к покоям сестры и дёрнул ручку запертой изнутри двери.
— Откройте! — потребовал он. — Или клянусь Богом, я вынесу эту чёртову дверь!
Ему открыл уставший пожилой человек.
— Что же вы так шумите, молодой человек? — укоризненно покачал он головой. — Не знаю кто вы, но вам здесь совершенно не место. Я немедленно иду к князю.
— Что с моей сестрой? — бесцеремонно ухватил его за плечо Сергей. — Она жива?
— Жива княгиня, — вздохнул доктор. — Может быть, вас мне сам Господь послал. Мне нужна помощь, а на князя, боюсь, надежды мало.
Пропустив в комнату Сергея, Хоффманн вновь захлопнул двери перед самым носом у Милки.
Глядя на мертвенно-бледное лицо сестры, Сергей торопливо осенил себя крёстным знамением.
— Это опий, — пояснил Хоффманн. Я вынужден был дать его. Сядьте на кровать и держите её за плечи, как можно крепче, — велел доктор. — Ежели вы, конечно, хотите, чтобы она выжила.
— Что вы собираетесь делать? — расширившимися от ужаса глазами Серж наблюдал, как доктор принялся закатывать рукава рубахи и протирать руки водкой.
— Вам лучше не смотреть, — тихо ответил Хоффманн. — Я и сам боюсь, но иного пути нет. Помните, чтобы не случилось, держите её, как можно крепче и не давайте шевелиться. Княгиня хоть и одурманена, но я даже представить не могу, какие муки придётся ей перенести.
Ракитин обнял за плечи сестру, стараясь не смотреть на то, что делал доктор. Марья застонала, дёрнулась в его руках.
— Крепче держите, — сквозь зубы выдохнул доктор. — Господи, ножками вперёд, — пробормотал он.
Нечеловеческий вопль разорвал тишину спальни, что было сил, Сергей навалился всей тяжестью на плечи и грудь сестры, не позволяя ей подняться. Зажмурившись, Ракитин принялся шептать молитву. Он не сразу понял, что слабый писк, похожий на мяуканье котёнка — плач ребёнка.