— Мальчик, — выдохнул Хоффманн. — Впустите горничную, — велел он Ракитину, вновь склоняясь над роженицей.
— Всё хорошо, madame, — легонько похлопал он её по щеке. — Всё хорошо, — повторил он. — Всё позади.
Открыв затуманенные опием очи, Марья что-то неразборчиво пробормотала и вновь провалилась в небытие.
Глава 39
Удостоверившись, что жизни сестры более ничего не угрожает, Сергей Филиппович вышел в коридор, где собралась встревоженная прислуга. Среди обращённых к нему в немом вопросе лиц, он разглядел бледное взволнованное личико княжны Куташевой.
— Сергей Филиппович? — не скрывая удивления, обратилась к нему Софья. — Вы, как здесь? Впрочем, неважно, — спохватилась она. — Что с Марьей Филипповной?
— Всё хорошо, — рассеянно улыбнулся Ракитин перепуганной девушке. — Где ваш брат?
— Должно быть, у себя в кабинете, — пробормотала Софи.
— Проводите меня, — попросил Ракитин. — Мне надобно поговорить с ним.
Mademoiselle Куташева послушно кивнула и поспешила к лестнице. Она настолько разволновалась, что позабыла о том, что одета неподобающим образом, но, проходя мимо зеркала и мельком бросив взгляд на своё отражение, сдёрнула с головы нелепый ночной чепец. Брат Марьи Филипповны всегда казался ей очень привлекательным молодым человеком, и даже в такой необычайно волнительный момент, Софи вдруг пожалела, что выглядит, как пугало в глазах Сержа. Нет, она вовсе не была тщеславна, но женское самолюбие оказалось задето.
— Это здесь, — остановилась она перед дверью в кабинет князя Куташева.
— Ступайте, Софи, — вздохнул Ракитин.
То, что он собирался сказать своему зятю, отнюдь не предназначалось для ушей неискушённой барышни. Убедившись, что Софья ушла, а не осталась подслушивать под дверью, Сергей Филиппович решительно потянул на себя дверную ручку.
В полумраке комнаты, где на столе горела единственная свеча, он разглядел хозяина кабинета. Николай Васильевич стоял спиной к нему, уставившись в серый сумрак наступавшего летнего утра.
Звук открывшейся двери заставил обернуться. Николай недоумённо уставился на незваного гостя, не сразу сообразив, кого видит перед собой.
— Серж? — взлетела вверх густая тёмная бровь. — Ты как здесь? — повторил он вопрос сестры.
— Тебя вовсе не заботит, что сталось с твоей женой и ребёнком? — обманчиво спокойно осведомился Сергей Филиппович, плотно прикрывая дверь за собой.
— Ежели бы всё окончилось печально, мне бы уже сообщили, — холодно отозвался Куташев.
— Жива, вопреки твоим чаяньям, — ощущая, как в душе закипает неукротимая чёрная волна гнева, отозвался Сергей Филиппович.
— Тогда я не пойму, отчего ты исходишь ядом, Серж, — пожал плечами князь, усаживаясь в кресло. — Выпьешь со мной? — равнодушно осведомился он, наполняя стаканы бренди.
Вместо ответа Сергей Филиппович, не сдержав кипевшей в нём злости, схватил зятя за лацканы сюртука и, выдернув его из кресла, припечатал к стене. И откуда только силы взялись?
— Не могу поверить, что ты… — он не договорил, отвернулся не в силах произнести тех слов, что вертелись на языке.
Николай отцепил судорожно сжатые пальцы шурина от сюртука и, надавив на его плечи, усадил его в кресло.
— Сядь, Серж! Хоффман — лучший врач во всей столице, коли бы он не смог ничего сделать, не сделал бы более никто, — ровным тоном заговорил князь. — Так или иначе, Господь решает, кому жить, а чьё время уже пришло. Коли твоя сестра жива, то тому радоваться надо, а не бросаться на меня с кулаками.
— Как ты мог? — Сергей задыхался от переполнявших его чувств.
— Не могу понять, о чём ты толкуешь, — провёл ладонью по лицу Куташев. — Ночь, знаешь ли, бессонная выдалась, голова, как в тумане.
— Мне известно, о чём ты немца просил, — злобно бросил Ракитин.
— Вот как? Поди прислуга расстаралась. Горничная твоей сестры. Как там её? Милка кажется? — догадался князь.
Ракитин кивнул, подтверждая его догадку.
— С ней у меня разговор короткий будет, — присел в кресло напротив Ракитина Куташев. — А за сестру свою не тревожься. Я никогда не желал ей смерти. Не буду лукавить. Не всё у нас гладко, но жизнь впереди долгая, — поднял свой стакан Куташев. — Ну, так кто? Мальчик? — поинтересовался он.
Сергей кивнул, протянув руку ко второму стакану.
— Хвала Господу, что всё не напрасно, — выдохнул Куташев, поднося к губам стакан.
Но выпить он так и не успел. В двери настойчиво постучали.
— Entrez! — опустил стакан на стол Куташев.
Вошёл Хоффман.
— Николай Васильевич, спешил сообщить вам радостную весть, но как вижу, опоздал, — устало улыбнулся немец.
— Мне остаётся только поблагодарить вас, Генрих Карлович. Вы совершили чудо.
— На всё воля Божья, — скромно потупил взор Хоффман. — Я бы посоветовал вам окрестить младенца, как можно скорее, уж больно слаб здоровьем, — вздохнул немец.
— Я непременно последую вашему совету, — тотчас согласился Куташев. — Генрих Карлович, вы, видимо, очень устали. Я распоряжусь, чтобы вас доставили домой, — позвонил в колокольчик князь.
— Буду весьма признателен, — склонил седую голову немец. — Я и в самом деле очень устал. Простите, господа, что помешал вашей беседе.
— Вы нисколько не помешали, — возразил Ракитин. — Примите и от меня сердечную благодарность.
— Это мне следует благодарить провидение, что вы оказались рядом, молодой человек, — откланялся доктор.
Ежели Куташев и был удивлён словами Хоффмана, то виду он не подал. Проводив эскулапа до вестибюля, Николай вернулся в кабинет, где оставил шурина.
— Сергей Филиппович, вы слышали всё, о чём сказал Хоффман. Вы не откажете мне в просьбе стать крёстным отцом наследника рода Куташевых?
— Разумеется, я согласен, — отозвался на его просьбу Ракитин.
— Тогда нынче после полудня жду вас здесь, — протянул ему руку Куташев, намекая на то, что желал бы остаться один.
За окном совсем рассвело. Погасив свечу, Николай взял было стакан с бренди, но, повертев его в руках, поставил обратно, так и не пригубив. Стараясь не шуметь, князь прошёл в покои супруги. Марья спала. Уходя, Хоффман предупредил, что княгиня, вероятнее всего, проспит до самого вечера. Устроившись в кресле у окна, румяная круглолицая баба укачивала маленького барчука, что-то тихо напевая.
— Покажи, — велел Куташев.
Женщина поднялась и протянула младенца барину. Николаю даже не надобно было долго вглядываться в маленькое сморщенное личико, дабы удостовериться в отцовстве Ефимовского.
— На вас, барин, похож, — прошептала женщина, принимая обратно дитя.
Куташев только усмехнулся в ответ. Мальчик родился темноволосым, как и он сам, стало быть, есть шанс, что тайну рождения маленького князя Куташева удастся сохранить, ежели, конечно, княгиня Анненкова, да и сама Марья будут хранить молчание. В том, что Ирина ни словом не обмолвится, Николай был уверен, но вот, чего ожидать от собственной супруги, он не знал.
Он уже собирался уйти, когда в комнату робко заглянула Софья.
— Можно мне взглянуть? — осветила её лицо сияющая улыбка.
Кормилица широко улыбнулась барышне в ответ и поднесла дитя. Софья в отличие от брата долго всматривалась в крошечные черты. Чистый высокий лоб княжны прорезала морщинка, густые тёмные брови сошлись к переносице. Наблюдая за сестрой, Николай несколько встревожился. Намётанному глазу художника может открыться многое из того, что не заметит взгляд человека неискушённого и ненаблюдательного.
Словно ощутив пристальный и напряжённый взгляд, младенец проснулся, заворочался в неловких руках княжны, и та поспешила вернуть его кормилице.
— Как ты собираешься назвать мальчика? — поинтересовалась Софья, выходя вслед за братом из покоев княгини.
Николай отметил про себя, что сестра спросила о мальчике, а не о сыне.
— Сегодня по святкам Михаил именинник, — ответил Куташев. — Стало быть, будет Михаилом.
— Ты будто не рад, — тихо заметила Софья.
— Полно, Сонечка. Рад, очень рад, устал только, — поспешил развеять её подозрения Николай.
Как и предсказывал Хоффман, в себя Марья Филипповна пришла только поздним вечером. Едва очнувшись от тяжёлого забытья, княгиня попросила принести ей дитя. Разглядывая ребёнка в своих руках, она никак не могла поверить в то, что это маленькое сморщенное существо и есть её сын. Её и Андрея.
— Да, вы барыня не глядите так, — забрала раскричавшегося младенца кормилица, — две-три седмицы минует, не узнаете, — улыбнулась женщина.
— А где Николай Васильевич? — осведомилась она.
— Барин-то? Дома. Где ж ему быть? — пожала полными плечами кормилица. — Позвать велите?
— Нет, не надобно, — вздохнула княгиня, откидываясь на подушки. — Звать тебя как?
— Марфой, — отозвалась женщина. — Ну, так я пойду тогда? Михаила Николаевича кормить пора, — добавила она, укачивая дитя.
— Михаила Николаевича? — нахмурилась Марья.
— Так окрестили сыночка вашего нынче днём, — пояснила кормилица. — Братец ваш — крёстный ему.
— Ступай, Марфа, — отпустила кормилицу Марья.
Оставшись в одиночестве, женщина закрыла глаза. Из-под сомкнутых век выкатилась слезинка и побежала по щеке. Марья не стала вытирать её. Руки её безвольно лежали поверх одеяла. Несмотря на духоту, стоявшую в конце августа, ей было холодно. Невообразимо холодно. Она подумала о том, как бы отреагировал Андрей на известие о рождении сына, и, сравнивая свои мечты с тем, что происходило воочию, горько разрыдалась. Вся жизнь отныне виделась ей бессмысленной. Что дальше? Как жить? Вставать каждое утро, причёсываться, одеваться, есть, пить, для кого? Для кого ей всё это делать? Для себя? А для себя не надобно более! Одна пустота впереди и нет ничего более, ни любви, ни ненависти. Всё выжжено, пустыня осталась.
Молодая княгиня оправилась на удивление быстро. Никаких видимых причин для того, чтобы целыми днями оставаться в постели в самом скором времени у неё не осталось, да только возвращаться к прежней жизни у Марьи Филипповны не было никакого желания. Весь день она проводила в своих покоях, не спускаясь даже к трапезе. Она ничего не просила, не требовала, не капризничала, а просто лежала в постели или сидела в кресле у окна, подперев щёку кулаком. Не проявляла она интереса и к ребёнку. Единственный раз взглянув на дитя, она более не просила принести его и не спрашивала о нём.