Шарли права. Картина была прекрасна. Казалось, она притягивала весь свет и возвращала его обратно. Бледная кожа девушки светилась словно исходившим от ангела сиянием.
– Бог его знает. – Марш был сбит с толку. Неужели этот ящик всего-навсего продолжение сокровищницы Булера? – Ты хоть немного разбираешься в искусстве?
– Не очень. Но это что-то знакомое. Дай-ка. – Она взяла картину и стала разглядывать, держа на вытянутых руках. – Думаю, итальянской работы. Видишь ее костюм – квадратный вырез на груди, покрой рукавов. Я бы сказала, эпоха Возрождения. Очень старая и, несомненно, подлинная.
– И несомненно, украденная. Положи на место.
– А надо ли?
– Само собой. Если, правда, не придумаешь занятную сказочку для пограничников в берлинском аэропорту.
Еще одна картина – только и всего! Ругаясь про себя, Марш ощупывал клеенку, проверял картонную коробку. Поставил на попа ящик из сейфа и потряс его. Пустой металл смеялся над ним. А на что он надеялся? Сам не знал. Однако на что-то такое, что могло дать ключ к разгадке того, над чем он бился.
– Надо уходить, – сказал он.
– Еще минутку.
Шарли прислонила доску к ящику. Присела и сделала полдюжины снимков. Затем снова завернула картину, положила в коробку и заперла ящик.
– Мы закончили, герр Цаугг. Спасибо.
Появились Цаугг с телохранителем. Чуточку раньше, чем следовало бы, подумал Марш. Он догадывался, что банкир старался подслушать их разговор.
Цаугг потер руки:
– Надеюсь, полностью удовлетворены?
– Абсолютно.
Телохранитель задвинул ящик в углубление, Цаугг запер дверцу, и девушку с горностаем вновь погребли в темноту. «У нас здесь есть сейфы, к которым не притрагивались лет пятьдесят, а то и больше…» Неужели и ей придется столько ждать, прежде чем она снова увидит свет?
Они в молчании поднялись в лифте. Цаугг проводил посетителей до самой улицы.
– А теперь попрощаемся. – Он по очереди пожал им руки.
Марш подумал, что надо сказать кое-что еще, попробовать напоследок еще один тактический ход.
– Считаю своим долгом предупредить вас, герр Цаугг, что двое из совладельцев этого вклада на прошлой неделе были убиты и что сам Мартин Лютер исчез.
Цаугг и глазом не моргнул.
– Ну и ну! Старые клиенты уходят, а новые, – жест в сторону Марша и Мэгуайр, – занимают их место. Так уж, видно, устроен мир. Можете быть уверены, герр Марш, только в одном: когда рассеется дым сражений, банки швейцарских кантонов, кто бы ни победил, останутся стоять, как и стояли. Доброго вам дня.
Они уже были на улице и дверь закрывалась, когда Шарли окликнула его:
– Герр Цаугг!
Лицо банкира появилось в дверях, и, прежде чем он успел ретироваться, щелкнул затвор фотоаппарата. Широко раскрытые глаза, возмущенно разинутый рот.
Цюрихское озеро, словно волшебное, плавало в голубой дымке: пожелай – и станешь свидетелем битвы сказочных героев с морскими чудовищами. Если бы только мир был таким, каким его нам обещали, подумал Марш. Тогда бы в этой дымке поднялись замки с устремленными вверх башнями.
Он облокотился о влажный каменный парапет рядом с гостиницей, с чемоданом у ног, ожидая рассчитывавшуюся Шарли.
Ксавьеру хотелось пожить здесь подольше – покататься с ней по озеру, побродить по городу, полазать по горам, ужинать в старом городе, каждый вечер возвращаться к себе в номер, заниматься любовью под плеск озера… Мечты, всего лишь мечты. В полусотне метров левее в своих машинах позевывали его стражи из швейцарской полиции.
Много лет назад, когда Марш был еще молодым детективом в крипо Гамбурга, ему поручили сопровождать отбывавшего за грабеж пожизненный срок заключенного, которому в порядке исключения дали отпуск на один день. О суде над ним писали в газетах, прочла об этом и его первая любовь. Она написала осужденному, навещала его в тюрьме и пожелала выйти за него замуж. Эта любовная история затронула струны сентиментальности, характерной для немецкого духа. Началась общественная кампания за разрешение свадебного обряда. Власти уступили. Так что Марш доставил его на бракосочетание и в течение всей службы, и даже во время фотографирования, стоял, прикованный к нему наручниками, как необычайно заботливый шафер.
Свадьбу устроили в мрачном зале рядом с церковью. Ближе к концу жених шепнул, что там есть кладовка с половиком, что священник не возражает… И Марш, сам тогда молодой муж, проверил кладовую, убедился, что она без окон, и на двадцать минут оставил мужа с женой наедине. Священник, тридцать лет проработавший капелланом в Гамбургском порту и много повидавший, одобрительно подмигнул Маршу.
На обратном пути, когда показались высокие тюремные стены, Марш ожидал, что новобрачный впадет в уныние, будет просить подольше побыть на воле, может быть, даже попытается улизнуть. Ничего подобного. Он, улыбаясь, докуривал сигару. Здесь, у Цюрихского озера, Марш понял, как тот себя чувствовал. Достаточно было узнать, что есть и другая жизнь. На это хватило одного дня.
Он ощутил спиной, что подошла Шарли. Она чуть коснулась губами его щеки.
Киоск в Цюрихском аэропорту был доверху наполнен ярко раскрашенными сувенирами – тут были часы с кукушкой, игрушечные лыжи, пепельницы с видами альпийских вершин, коробки с шоколадом. Марш выбрал одну из кондитерских музыкальных шкатулок с надписью на крышке: «Поздравляю с днем рождения нашего любимого фюрера, 1964 год» – и положил на прилавок перед полной продавщицей средних лет.
– Не могли бы вы завернуть и послать?
– Пожалуйста, никаких проблем. Куда вы хотите ее отправить?
Она вручила ему бланк с карандашом, и Марш написал фамилию и адрес Ханнелоре Йегер. Ханнелоре была еще толще своего мужа и очень любила шоколад. Ксавьер надеялся, что коллега оценит шутку.
Ловкие пальцы продавщицы быстро завернули коробку в коричневую бумагу.
– Много продаете?
– Сотни коробок. Вы, немцы, определенно любите своего фюрера.
– Что верно, то верно. – Марш поглядел на сверток. Он был завернут точь-в-точь как тот, который он достал из почтового ящика Булера. – Вы, конечно, не регистрируете, куда их посылаете?
– Это было бы просто невозможно. – Она написала на посылке адрес, наклеила марку и положила на гору таких же коробок позади себя.
– Разумеется. А вы не помните пожилого немца, который был здесь в понедельник, примерно в четыре часа? У него еще сильные очки и слезятся глаза.
На ее лице промелькнуло подозрение.
– Кто вы такой? Полицейский?
– Не важно. – Он расплатился за шоколад и за кружку с надписью: «Я люблю Цюрих».
Лютер приезжал в Швейцарию не для того, чтобы положить картину в хранилище, думал Марш. Даже в качестве отставного чиновника Министерства иностранных дел он ни за что не смог бы пронести мимо пограничников сверток таких размеров, да еще со штампом «Совершенно секретно». Он приезжал сюда забрать что-то обратно в Германию. И поскольку он впервые за двадцать один год посетил хранилище, поскольку существовало еще три ключа, а он никому не доверял, то у него, должно быть, возникли сомнения, на месте ли еще та, другая вещь.
Оглядывая зал ожидания отлетающих пассажиров, следователь пытался представить пожилого человека, с бешено бьющимся слабым сердцем спешащего в аэровокзал, прижимая к себе драгоценный груз. Шоколад, вероятно, извещал об успехе: пока что, мои дорогие товарищи, дела идут хорошо. Что бы такое он мог везти с собой? Конечно, не картины и не деньги: и того и другого у них было полно в Германии.
– Бумага.
– Что? – Ожидавшая его в зале Шарли удивленно обернулась.
– Их должно было что-то связывать. Бумага. Все они были государственными служащими. Жили бумагами.
Он представил их в Берлине военного времени сидящими по ночам в своих кабинетах, в бесконечном бюрократическом круговороте воздвигающими вокруг себя бумажную крепость из служебных записок и протоколов. Миллионы немцев были на войне: в мерзлой степной грязи, в ливийской пустыне, в чистом небе Южной Англии или, подобно Маршу, в море. А у этих стариков была своя война: они отдавали свои зрелые годы бумаге.
Шарли в сомнении покачала головой:
– Не вижу в этом смысла.
– Не знаю. Возможно, ты и права… Это тебе.
Она развернула кружку и засмеялась, прижав ее к груди.
– Буду ее беречь.
Они быстро прошли паспортный контроль. Марш в последний раз обернулся. От билетной стойки на них смотрели оба швейцарских полицейских. Один из них, тот, что выручил их у виллы Цаугга, поднял руку. Марш махнул в ответ.
В последний раз объявили номер их рейса: «Пассажиров рейса 227 „Люфтганзы“, следующего в Берлин, просят немедленно явиться…».
Он опустил руку и двинулся к выходу.
На этот раз никакого виски, только кофе – много черного крепкого кофе. Шарли взялась было за газету, но задремала. Марш был слишком возбужден – не до отдыха.
Он вырвал из записной книжки десяток чистых листков, разорвал их пополам и еще раз пополам. Разложил перед собой на пластиковом столике. На каждый нанес фамилию, дату и происшествие. С сигаретой в зубах, окутанный дымом, Марш без конца менял их местами: эту – в конец, эту – с конца в середину, эту – вперед. Пассажирам, а некоторые бросали на него любопытные взгляды, видимо, казалось, что он раскладывает лишенный всякого смысла пасьянс.
Июль 1942 года. На Восточном фронте вермахт начал операцию «Синее небо» – наступление, которое в итоге приведет Германию к победе. Америка получает трепку от японцев. Англичане бомбят Рур, ведут бои в Северной Африке. В Праге Рейнхард Гейдрих поправляется после покушения.
Итак: хорошее время для немцев, особенно на завоеванных территориях. Роскошные апартаменты, девочки, взятки. Домой идут посылки с награбленным. Коррупция сверху донизу, от ефрейтора до комиссара, тащат все – от спиртного до церковных алтарей. Булеру, Штукарту и Лютеру досталось особенно выгодное дельце. Булер реквизирует произведения искусства в генерал-губернаторстве, тайно переправляет их Штук