От прошлой жизни Тангай отмывал Нанку основательно. Старался ничего не пропустить. Шептал, как полагается, заговоры и тер гибкое Нанкино тело лисьей шкурой. А иногда и пальцами. Отмывал обстоятельно и долго. Может, даже слишком долго. Уж больно нравилось Тангаю прикасаться к Нанке. Да и Нанка была не против. Закрыла глаза и улыбалась. И сердце стучало часто-часто. Ну, как говорится, долго – не коротко. Все-таки Тангай ведьму делал, а не колбасу из заячьих потрохов.
Очистив Нанку от скверны, от сглаза, от порчи, от ночных шептаний и злых мыслей, Тангай отвел ее в пещеру. Развел жаркий костер, положил голую Нанку на медвежьи шкуры и долго ею любовался.
– Ну, скоро ты? – сбивчиво прошептала Нанка.
Женщины. Что на супружеском ложе, что на Пороге Духов, а ведут себя одинаково. Скоро бывает во время брачной ночи, да и то, если не повезет. «Надо же быть настолько нетерпеливой», – думал Тангай. Хотя на мгновение ему показалось, что Нанка имела в виду совсем не Ритуал Посвящения, а что-то другое. Эта мысль была приятна, но сильно мешала. А дело предстояло ответственное. Рисунки надо было наносить всю ночь, а может, и еще день.
Потому Тангай отогнал такие приятные, но неуместные мысли, и дал Нанке сонного отвара. Немного, ровно столько, чтобы Нанка была и здесь, и в мире духов. Подождал, пока ее дыхание станет ровным и глубоким, и принялся за дело.
Тангай разводил краску с барсучьим жиром, вдувал смесь в полую кость тайменя и потом долго, точка за точкой, наносил на тело Нанки узоры. Могучие вечные деревья, благородные олени, бегущие по небу, круторогие архары и волшебные птицы появлялись на смуглом Нанкином теле. Тангай пел и рисовал.
Прошла ночь и еще день. Иногда Нанка просыпалась и рассказывала о том, что видела в мире духов. О железных людях, которые дышат огнем. О духах, которые управляют звездами. О прекрасных городах, где живут белые великаны. Города те, говорила Нанка, стоят в местах, где никогда не бывает зимы. А люди там ходят голые, как безумный Гоки. Но они не глупые, а напротив, мудры и возвышенны. Их святилища сделаны из камня и бронзы, и они могут говорить с небом и морем. И дерьмом они, как Гоки, не мажутся, а поливают себя цветочным маслом.
Тангай слушал, дивился, как оно все в мире духов устроено, давал Нанке отвара и продолжал рисовать. А когда закончил, завернулся вместе с Нанкой в шкуру, обнял ее и заснул.
Спал Тангай долго. А проснулся оттого, что было ему очень жарко. Поначалу Тангай удивился, откуда такой жар. Костер давно погас. Что может так жарко гореть? А потом понял. Горела Нанка.
Нанка была такой горячей, что к ней было страшно прикасаться. Тангай бросился ее будить. Толкал, шептал что-то, потом кричал, даже уронил котел. Но Нанка не просыпалась.
Тогда Тангай развел костер. Огонь заплясал на стенах, осветил Нанку, и Тангай замер от ужаса. Духов перехитрить не удалось. Они распознали обман и страшно отомстили за неуважение. Прекрасные птицы на теле Нанки расплылись и превратились в ужасных драконов. Олени скрутились, скукожились. Казалось, что они уже не бегут по небу, а на полном скаку рушатся в глубокую пропасть.
Но страшнее всего было смотреть на ноги Нанки. На ногах Тангай рисовал деревья-жизни, чтобы укрепить Нанкины силы. Но прекрасных деревьев больше не было. Вместо них появилась страшная сумеречная роща. Нанкины вены стали черными и оплетали деревья, не давая им расти. И каждая черная вена по краям словно горела красным. От этого на ногах Нанки разгорался пожар, без пощады пожирающий деревья-жизни. Да и саму Нанку.
Тангай закричал, завыл и бросился к Нанке. Он тормошил ее тело, внезапно ставшее таким легким. Уже не шептал – дико кричал заговоры, сбивался, начинал сначала. Метался по пещере, пытался окурить Нанку травами. Но Нанка с каждым мгновением все глубже уходила в мир духов. И как бы Тангай не тряс ее тело, ухватить ее душу у него не получалось.
Тогда Тангай схватил кинжал и раскалил его на огне. Раз он – Тангай – такой глупый, пусть он и пострадает. Вонзит раскаленный кинжал себе в живот, омоет Нанку своей кровью и обменяет ее душу на свою жизнь. Зачем нужна жизнь такому глупому Тангаю, если больше не будет Нанкиных песен? И пусть он сам больше этих песен не услышит, зато их услышат другие. Потому что Нанка снова будет петь. Петь и плести бисерную нить. И все будет, как всегда. Даже лучше. Потому что глупого Тангая больше не будет.
Тангай уже занес было горящий, словно зимнее солнце, кинжал. Замер… И полетел на землю, сбитый увесистой затрещиной.
Посреди пещеры стоял Говорящий-с-Духами. Он был мрачен и не стал тратить время на ругань. Не стал суетиться и творить бесполезные заклинания. На то он и Говорящий, что всегда знал, что делать. Выдал Тангаю еще одну затрещину, пригрозил скормить его дикой рыси, если он, Тангай, не подберет сопли, и послал его за старой травницей Лайдой. Потом завернул Нанку в шкуру и потащил в свою хижину.
Всю осень Говорящий-с-Духами и Лайда пытались спасти Нанку. Каждую ночь Говорящий камлал, пока не падал без чувств. Надеялся умилостивить духов. Старая Лайда долго стояла у котла, делая целебные отвары. Так долго, что от жара кожа на ее руках распухла и потрескалась. А сам Тангай уже просто не понимал, в каком мире он находится. Каждый день он мыл Нанку, вливал в нее целебные зелья старой Лайды, пытался кормить похлебкой из тетерева. Снова и снова. Опять и опять. Изо дня в день. У него даже не осталось сил винить себя. Хотелось только одного – чтобы Нанка снова очнулась и запела.
Когда закончились осенние дожди, а с севера задули холодные ветра, Нанка пришла в себя. Начала говорить и двигаться. Тангай радовался и даже не думал о том, что после такого обмана духов шаманом ему уже не быть. Главное, Нанка очнулась.
Каждый вечер Тангай садился рядом с Нанкой и пел ей колыбельную:
Бай, балам, бай, бай,
Уйта, балам, бай, бай…
Нанка подпевала тихим шепотом и улыбалась. Травница Лайда сказала, что, видать, теперь Нанке долго жить, раз уж духи ее отпустили.
– Если, конечно, муж не дурак попадется, – бросала Лайда уничтожающие взгляды на Тангая.
Тангай краснел. Краснела и Нанка.
– Ты посмотри на них, – возмущалась травница, – только, считай, родились заново. Только духов смерти обманули, а одно на уме. Видать, и вправду долго жить будут.
Говорящий был с Лайдой не согласен. Он говорил, что и сам бы не прожил рядом с Тангаем достаточно долго. Куда уж Нанке. А замуж за своего ученика он отдавать даже каменную бабу не посоветует. Тот ее либо сломает, либо потеряет. Да и вообще надо ждать зимы, чтобы понять, будет ли Нанка жить и как долго.
Тем не менее с каждым днем Нанке становилось все лучше, и Тангай был счастлив. Потому на бурчание Говорящего внимания не обращал. А зря. Старый шаман знал духов. Духи мстительны: кто знает, какую плату они потребуют за такой обман. А в том, что плату они потребуют, Говорящий не сомневался. Нанка-то в себя пришла, а вот черные вены, оплетающие деревья на ее ногах, никуда не делись. Так быть не должно. Неправильно это. Если духи отпускают, то отпускают совсем. Значит, не отпустили Нанку духи. Кружат где-то рядом, выжидают. А чего выжидают, даже Говорящему было непонятно. В конце концов он решил не мучить себя тревожными мыслями и дождаться зимы. А там видно будет.
Зима пришла быстро. Слишком быстро. Не успели еще пожелтеть листья на Старом Тополе, как землю накрыло покрывало морозных метелей. Метели принесли с собой такую стужу, которой даже старики не помнили.
Злой северный ветер Сивай, напившись силы у Моря Холода, обрушился на беззащитное селение. Целыми днями, опьяненный морозом, он плясал на улице, поднимая полами своего белого халата облака ледяной крошки. Днем и ночью в селении жгли костры, силясь прогнать страшного гостя, но Сивай только заливисто хохотал и продолжал свою дикую пляску, выдувая последнее тепло из деревянных жилищ.
Люди кутались в меховые одеяла и ждали, когда же придет добрый Хомэ-Снегопад, чтобы укутать селение в теплую белую шубу и не дать людям погибнуть от безумного ледяного ветра. Но вслед за Сиваем пришел Холод, не Имеющий Имени. Тихий Убийца, как прозвали его люди. Дело это было невиданное. Холод никогда не приходил раньше доброго Хомэ.
А еще через пол-луны через селение прошли люди Тундры. Суровые северные кочевники, живущие возле владений Колдуньи Зимы, уходили из родных земель на юг. Уходили со всем скарбом. На деревянных санях, запряженных белыми волками, люди Тундры везли целые семьи со стариками, детьми и племенными деревянными идолами. Рассказывали они страшные истории. С их слов выходило так, что на исходе осени Холод, Не Имеющий Имени зарезал своим ледяным кинжалом доброго Хомэ и выпил из него всю кровь. Так что теперь на Тихого Убийцу совсем нет никакой управы. А потому хорошей зимы не жди. Останавливаться кочевники не стали. Принесли страшные вести и двинулись дальше темными тенями в ледяной пурге.
В ночь после ухода людей Тундры Тангай высунул нос на улицу, чтобы справить нужду, и увидел две огромные нескладные черные фигуры, идущие через лес вслед за кочевниками. Они бесшумно двигались между деревьями, едва не волоча угловатыми длинными руками по земле. Байнэ-Болезнь и Нарлак, Несущий Неудачу спешили вслед за людьми. Тангаю стало страшно. Раз Байнэ и Нарлак уходят из Тундры, значит нет там больше никого, кто мог бы болеть, и некому там больше нести неудачу.
Говорящий, выслушав сбивчивый рассказ Тангая, совсем помрачнел. Долго шептался о чем-то с Мьелом-Охотником, а потом отправил того копать яму на окраине селения. Копали в спешке – старались успеть, пока Холод совсем не проморозил землю. Для чего копали, никто не говорил. На все вопросы Тангая старики лишь мрачно сплевывали да зябко передергивали плечами. Отчего Тангаю становилось еще страшнее. Черная яма на присыпанной белым крошевом земле выглядела, как беззубый рот вечно голодного духа, жадно тянущийся к людям. А еще думалось Тангаю, что если уж такое началось с приходом Сивая и Холода, то что же будет, когда явится сама Белая Королева, Колдунья Зима.