Женщины на Луне — ослепительную даму на серпе Луны — и назвали это заброшенное болотистое убежище Raketenflugplatz — Ракетный аэродром.
И со временем, в значительной степени благодаря усилиям Риделя, им действительно удалось построить ракету. Они назвали её «Репульсор» — в честь космического корабля из одного из любимых научно-фантастических романов общества, Две планеты. Она была уродливым устройством, ничего общего не имевшим с изящными аэродинамическими красавицами, которые они построят позже — название «Repulsive» (Отталкивающий) подошло бы куда больше. Фюзеляж представлял собой тонкую металлическую трубу длиной три метра и диаметром всего десять сантиметров, с двигателем в яйцевидном отсеке в носовой части и с контейнером в хвосте, содержащим сигнальную ракету и парашют. Главной инновацией стала схема подачи топлива, которую они придумали — в точности такая, какую впоследствии применят в Фау-2: спирт и жидкий кислород в раздельных баках, установленных один над другим, подававшиеся в камеру сгорания под давлением сжатого азота. Удивительно, что они тогда не взорвались. Они открывали подачу топлива и начинали обратный отсчёт с десяти — драматический элемент, позаимствованный из «Женщины на Луне», — после чего кто-то выбегал вперёд, подносил горящую тряпку к соплу и бросался в укрытие. В удачные дни 160 фунтов тяги поднимали Репульсор на высоту до тысячи метров, и парашют мягко опускал её обратно на землю. Конечно, были и неудачные дни. Часто эта длинная металлическая «метла» не срабатывала или улетала на уровне деревьев; однажды они угодили прямо в казарму полиции.
Формально старшим инженером был Ридель, а номинальным руководителем — бывший пилот Рудольф Небель. Но уже тогда главным центром притяжения оставался фон Браун: всегда с улыбкой — его прозвали Sonny Boy, в честь хита Эла Джолсона, — он быстро учился, умел работать руками не хуже, чем головой, и горел жаждой стать первым человеком в космосе. Летом 1932 года его отец, аристократ и помещик, был назначен министром сельского хозяйства в правительстве фон Папена. Похоже, за ужином он замолвил словечко перед кем-то важным из военного ведомства, потому что вскоре Общество пригласили провести демонстрацию их ракеты на армейском полигоне в Куммерсдорфе. Испытание обернулось фиаско: струя выхлопа прожгла сварной шов, и ракета рухнула через несколько секунд после старта. Но офицеры были очарованы фон Брауном — они сразу разглядели потенциал двадцатилетнего юноши: вежливый, живой, с лёгкостью находил общий язык со старшими. Через пару месяцев он влетел в клуб Общества на Ракетном аэродроме с новостью: он договорился. Армия будет финансировать их исследования. Было лишь одно условие — работу придётся продолжить в обстановке строжайшей секретности, за стенами Куммерсдорфа.
Никто из остальных не хотел туда идти. Небель симпатизировал нацистам и презирал консервативную армию. Рольф Энгель, тоже двадцатилетний, был коммунистом и не желал иметь дело с военными. Клаус Ридель — утопист, противник любой войны. Отец Графа был отравлен газом в Первую мировую и всю жизнь поддерживал Лигу Наций. Фон Браун убеждал их, что упускать такой шанс — безумие:
— Мы даже не знаем, как измерить результаты испытаний — расход топлива, давление сгорания, тягу. Как мы можем двигаться вперёд, не имея для этого оборудования? А где мы его ещё достанем, кроме как через армию?
«Ваши родители были коммунистами, так?»
Нет, они состояли в Социал-демократической партии.
Один из гестаповцев закатил глаза. Социалисты, коммунисты, пацифисты — для него это было одно и то же.
Споры в Ракетном аэродроме о том, что делать дальше, быстро переросли в ссору. Прозвучали резкие слова. В итоге никто, кроме фон Брауна, не отправился в Куммерсдорф — теперь он был связан правилами военной тайны. Это был последний раз, когда Граф разговаривал с ним почти за два года.
А за эти два года произошло многое. Граф оказался в центре Берлина в ту ночь, когда нацистское факельное шествие прошло через Бранденбургские ворота к Рейхсканцелярии в честь прихода Гитлера к власти. В следующем месяце он видел зарево в небе — горел Рейхстаг. Когда режим воспользовался всеобщей паникой, чтобы начать преследование оппонентов, его родители оба потеряли работу. Осенью гестапо провело обыск на территории Ракетного аэродрома, сняло отпечатки пальцев со всех участников и заставило членов общества подписать обязательство не делиться своими разработками с «иностранными державами» — документ, не имевший особой ценности, так как эксперименты к тому моменту практически прекратились из-за нехватки средств. В это время Граф уже покинул Технический институт и учился в Берлинском университете, готовясь к защите диссертации.
Иногда он мельком видел высокий силуэт фон Брауна в коридоре или на улице поблизости, а однажды, гуляя в парке неподалёку от Александрплатц, ему показалось, что он увидел его верхом на лошади. Но всадник был слишком далеко, к тому же на нём была форма СС, и Граф отбросил мысль, сочтя это невозможным.
Как бы то ни было, они снова встретились только летом 1934 года — к сожалению, Граф не мог назвать гестаповцам точную дату, хотя помнил, что это было ближе к вечеру. Он сидел у себя в мрачной однокомнатной квартире в районе Кройцберг, писал диссертацию «Некоторые практические проблемы жидкостной ракетной тяги», когда услышал, как на улице за окном кто-то давит на клаксон. Звук был такой громкий и не прекращался, что в конце концов он поднялся посмотреть, что происходит. На тротуаре стоял фон Браун, с рукой на клаксоне, и смотрел прямо на окна дома. Ничего не оставалось, как спуститься и сказать ему, чтобы он замолчал.
Он совершенно не обиделся.
— Руди! Мне сказали, что ты живёшь в этом доме, но я не знал номер квартиры. Садись, я хочу тебе кое-что показать.
— Уходи. Я работаю.
— Ну же, ты не пожалеешь. — его неотразимая улыбка и рука на плече.
— Нет, это невозможно.
Но, разумеется, он пошёл.
В те дни фон Браун ездил на крохотном, потрёпанном двухместном Ханомаге, который купил за сто марок. Машина выглядела как моторизованная детская коляска: без крыши, а местами и без дна. Граф видел, как дорога мелькает под его ногами, пока они мчались на юг, прочь из города, в сельскую местность. Говорить было слишком шумно. Он догадывался, куда они направляются. Через полчаса они свернули с шоссе. Фон Браун показал охраннику пропуск, и они проехали мимо кирпичного административного корпуса армейского испытательного полигона в Куммерсдорфе, пересекли плоскую пустошь и подъехали к скоплению бетонных построек и деревянных бараков.
— Вернер...
— Просто выслушай.
Снаружи это выглядело довольно заурядно. Но внутри фон Браун провёл его сквозь настоящий рай — по крайней мере, в глазах Графа: выделенная конструкторская мастерская, рабочие помещения, фотолаборатория, диспетчерская, полная измерительной аппаратуры, и наконец, лучшее из всего — бетонный бункер под открытым небом, в центре которого возвышалась А-образная рама из тяжёлых металлических балок, высотой около трёх метров. На ней, закреплённый на жёстких кронштейнах, висел ракетный двигатель. По его бокам тянулись топливопроводы и кабели. Внизу торчало сопло. Фон Браун жестом показал укрыться за низкой стенкой, затем обернулся и поднял вверх большой палец.
Мужчина в комбинезоне — Граф понял, что это был Хайни Грюнов, механик с Ракетного аэродрома — повернул пару массивных маховиков. Под двигателем появился прозрачный белёсый туман. Другой человек, в защитных очках, подошёл с длинным шестом, на конце которого была прикреплена горящая жестяная банка с бензином. Отвернув голову, он осторожно ввёл пламя в облако.
Из сопла вырвался столб пламени — голубовато-красный, чистый и чёткий. Лёжа в своей тёмной комнате в Схевенингене, Граф до сих пор мог вспомнить каждую из тех десяти секунд, пока двигатель работал. Глухой рев струи в замкнутом пространстве; вибрации, с которыми мотор пытался вырваться из креплений; жар на лице; всепоглощающий сладковатый запах сгорающего топлива; головокружительное ощущение мощи — будто они на мгновение подключились к самому солнцу. Когда всё закончилось, бункер погрузился в темноту, и в ушах стояла звенящая тишина. Он замер, не двигаясь, почти полминуты, глядя на отработавший двигатель, пока фон Браун не повернулся к нему. На его лице — впервые — не было улыбки, только полная, сосредоточенная серьёзность.
— Послушай меня, Руди, — сказал он. — Это чистая правда: дорога на Луну идёт через Куммерсдорф.
В тот же самый день днём Граф подписал контракт с армией: «оказывать содействие, под руководством Wa Prw 1/I, в разработке и проведении экспериментов на испытательном стенде для жидкостных реактивных двигателей на Главной батарее Запад, Куммерсдорф». В обмен ему полагалось жалованье — четырнадцать марок в день. Деньги, которые он мог отдавать родителям.
Вернувшись в Берлин, они пошли отметить это дело в баре.
— Скажи, это ты был в форме СС не так давно? Верхом? — не удержался Граф.
— А, это? — фон Браун небрежно махнул коктейлем. — Я просто записался в школу верховой езды СС в Халензе — не в само СС. Уже и то бросил. С этими людьми неплохо быть знакомым. К тому же, я люблю ездить верхом.
Точно с таким же тоном он говорил и в 1937 году, когда Граф впервые заметил у него в петлице значок со свастикой.
— Ты вступил в партию?
— Технически — да. Я номер пять миллионов с чем-то. Ну же, Руди, не смотри так! Сейчас, если хочешь чего-то добиться, надо хоть какую-то лояльность показать. На собрания, впрочем, ходить не нужно.
А потом — снова, в 1940-м, когда в Пенемюнде принимали высоких гостей из СС, и фон Браун появился в чёрной форме унтерштурмфюрера — светловолосый, широкоплечий, с выдающимся подбородком, словно сошедший с иллюстрации из Das Schwarze Korps.
— Это чисто почётное звание. Гиммлер настоял. Не волнуйся — как только эти господа уедут, форма снова отправится в шкаф.