То утро навсегда осталось в памяти Графа: как визит в рай до грехопадения. Вековые дубы, сосны в сто футов, торфяники и белый песок, камышовые заросли, ни души — только лебеди и утки, выдры, певчие птицы, громадные олени с чёрными рогами среди вереска, спокойные и не пуганые. Они шли больше часа вдоль берега до устья реки Пеене. Вернер, с лицом к солнцу и развевающимися волосами, раскинул руки:
— Это же чудо, правда?
Он начал жестикулировать, словно стирая природу с карты: тут — стенды, там — стартовые площадки, здесь — лаборатории, заводы, ТЭЦ, аэродром, железная дорога, посёлок для рабочих.
— Но ведь тебе придется привезти сюда тысячи людей, — возразил Граф. Он не удержался от смеха — звучало как детская фантазия. — Кто вообще станет за это платить?
— О, они заплатят.
— Кто — «они»?
— Наши господа в мундирах. У них сейчас столько денег на перевооружение, что они, похоже, сами не знают, куда их девать.
— Да брось. Это обойдётся в миллионы.
— Не беспокойся об этом, вот увидишь. Я пообещаю им такое оружие, от которого они не смогут отказаться.
Вернувшись в Куммерсдорф, фон Браун вместе с Папой Риделем и начальником отдела вооружений, полковником Дорнбергером, принялся за наброски самой совершенной баллистической ракеты, какую только позволял замысел и достигнутый ими уровень технологий. Граф всегда хорошо ладил с Дорнбергером — приятный в общении артиллерист лет сорока, умён и честолюбив, он был одержим идеей Парижской пушки, обстреливавшей французскую столицу в Великую войну. Фон Браун умело «играл» им, как своей виолончелью: льстил, иногда уступал, всегда оставлял тому иллюзию контроля. Вместе они наметили параметры реального оружия — такого, которое можно было бы транспортировать в собранном виде по железной дороге к месту запуска. Необходимость мобильности ограничивала длину ракеты пятнадцатью метрами. Даже при этом она должна была нести боеголовку весом в тонну — либо с обычным взрывчатым веществом, либо с отравляющим газом — на расстояние до 275 километров. Для этого, подсчитал Ридель, потребуется двигатель с тягой в двадцать пять тонн — в семнадцать раз мощнее всего, что они создавали прежде. Так появился проект «Агрегат-4».
Одним апрельским утром в начале месяца Дорнбергер и фон Браун поехали в Берлин, в Министерство авиации, чтобы представить свои планы генералу Кессельрингу из люфтваффе. Граф смотрел им вслед — они сидели на заднем сиденье «Мерседеса» с портфелями на коленях, точно два коммивояжера. Что именно они там обсуждали, он не знал, но к обеду офицер штаба люфтваффе уже мчался на автомобиле в Узедом, а к вечеру Министерство авиации позвонило Дорнбергеру с сообщением: сделка состоялась. Участок в Пенемюнде был выкуплен у местного муниципалитета за три четверти миллиона марок, и люфтваффе согласились оплатить половину стоимости строительства.
С самого начала всё было почти безумием. Иногда, вспоминая допрос в Штеттине, Граф готов был признаться честно: фон Браун не построил оружие, чтобы основать Пенемюнде — он построил Пенемюнде, чтобы создать оружие. Его дерзость кружила голову.
На третий день допроса ему наконец задали главный вопрос:
Признаёте ли вы, что вечером 17 октября 1943 года, на пляжной вечеринке в Цинновице, в компании профессора фон Брауна, доктора Грёттрупа и доктора Риделя, вы сказали, что война проиграна, ракета Германию не спасёт, а ваша цель с самого начала была — полёт в космос?
В ту секунду, когда сердце сжалось, а горло перехватило, инженерная часть его разума искала самый безопасный ответ. Что сказали другие? Если одно — то так, если другое — иначе…
— Господа, я не припоминаю, чтобы говорил подобное. Должно быть, это какая-то ошибка…
Слушай меня, Руди. Это правда. Дорога на Луну начинается в Куммерсдорфе.
Нет, дорогой Вернер. При всём твоём гении — дорога из Куммерсдорфа привела нас не на Луну. А прямо сюда.
Он услышал шум за спиной. Суставы закоченели от холода, и, с трудом выпрямившись, он повернулся. Кто-то поднимался по тропинке через лес. Сквозь деревья мелькали лучи фонарей. Залаяла собака. Сначала появился один охранник СС, нацелив винтовку с плеча, затем другой, и наконец — кинолог с большой немецкой овчаркой, рвущейся с поводка. Граф поднял руки. Один из фонарей ослепительно ударил ему в лицо. Он попытался заслониться.
Одна из силуэтных фигур выкрикнула:
— Не двигаться!
— Я доктор Граф. У меня есть допуск. — Он поморщился и отвернул голову. — Можете убрать эту штуку от моих глаз?
Второй эсэсовец сказал:
— Это гражданский из Пенемюнде, штурмман. Не узнаёшь его?
— Да, знаю. Документы!
С усталой тяжестью Граф полез во внутренний карман.
— Раз уж вы меня узнали, зачем вам мои бумаги?
Вдалеке завыла сирена.
Он протянул пропуск.
— Это запуск. Мне нужно быть там.
— Тогда что вы здесь делаете?
— Просто проверьте, ладно? — Он бросил взгляд в сторону деревьев, пока охранник неуклюже перекидывал винтовку за спину, перекладывал фонарик в другую руку и наконец осветил его удостоверение. Чувствуя раздражение Графа, тот нарочно не торопился.
— Я задал вам вопрос, доктор: что вы делаете в закрытой зоне?
Гул запуска первой ступени Фау-2 прокатился сквозь лес. Граф повернулся в сторону звука. За ним обернулись и эсэсовцы. Невозможно было определить, насколько далеко находилась стартовая площадка. В темноте появилась светящаяся полусфера, осветившая заострённые верхушки елей, которые будто бы тянулись волнами под лунным светом. Над ними медленно поднималась огненная колонна. Она достигла высоты примерно в пятьдесят метров, затем замерла. Несколько секунд она висела, пульсируя красным и синим, затем как будто начала уходить вбок. Всё ещё вертикальная, она медленно опустилась по диагонали и исчезла из виду. Лес озарился, словно в полдень летнего дня. Спустя мгновение раздался рёв — взорвались топливные баки.
Никто не произнёс ни слова, не издал ни звука — по крайней мере, так это запомнилось Графу — и тогда он вышел из оцепенения, оттолкнул эсэсовцев, спрыгнул на песчаную тропу и побежал сквозь лес.
Он бежал пару минут, пока впереди не увидел огненный шар. Только бы не боеголовка, молился он, только бы не боеголовка. Люди кричали. Фигуры метались туда-сюда. Ему хотелось закричать, чтобы все держались подальше, но он был слишком далеко. Позади него, с грохотом ломая кусты, гнались охранники. Собака лаяла. Один из них без толку свистел в свисток — действие столь же бесполезное, сколь раздражающее. Он уже собрался обернуться и прикрикнуть на него, как вдруг деревья будто наклонились в его сторону, и он врезался головой в нечто похожее на стену из земли. Рот и глаза наполнились песком. Почва ушла из-под ног. Он повис в воздухе. Руки беспомощно разметались. Спина ударилась о что-то твёрдое.
Когда он открыл глаза, лес вокруг полыхал. В дыму кружились горящие листья и обрывки бумаги. Он пополз на четвереньках, затем поднялся и, пошатываясь, двинулся сквозь обугленные деревья к дымящемуся кратеру. Почти у самого края его обогнала собака, гордо неся в зубах нечто, что, как он понял лишь позже, оказалось человеческой рукой.
8
На территории Данесфилд-Хауса, в спальне на дальнем конце арочного металлического барака типа ниссен, воскресенье переходило в понедельник под аккомпанемент не более громкого звука, чем негромкое посапывание спящих. Из четырёх женщин только Кэй не спала — лёжа на боку, она разглядывала светящиеся зелёные деления своего дорожного будильника с такой сосредоточенностью, что ей казалось, будто она действительно видит, как минутная стрелка сдвигается вперёд на бесконечно малую долю.
Рядом с тихо тикающим будильником, на стуле, служившем ей прикроватной тумбочкой, лежали бумаги, которые должны были стать её пропуском из этого места. Первая гласила, что офицер женского вспомогательного авиационного корпуса (WAAF) Э. В. Кэйтон-Уолш из Центрального интерпретационного отдела Королевских ВВС Медменхэм временно переведена в 33-е крыло 2-й тактической авиации. Перевод был запрошен командиром крыла К. Р. Ноузли, одобрен её непосредственным начальником, командиром крыла Л. П. Старром, и санкционирован авиационным коммодором М. С. Темплтоном, кавалером ордена «Крест за лётные заслуги». К этому рапорту скрепкой был прикреплён второй документ: грубо отпечатанный и размноженный приказ о передвижении, предписывавший ей явиться на базу ВВС Нортолт к 09:00 следующего дня. Строчки для имени, звания и номера службы были небрежно заполнены неразборчивым каракулями, сделанными синей ручкой.
Она гадала, сколько хлопот стоило Майку использовать своё положение, чтобы сделать ей это одолжение — похоже, немало, судя по тому, как Старр прошёл мимо неё, когда она ждала в холле Министерства авиации, и уехал, даже не предложив подвезти обратно в Данесфилд-Хаус. Командир крыла Ноузли, задумавшись, тоже её проигнорировал. Офицер с густыми бровями из Бомбардировочного командования подмигнул ей с понимающей ухмылкой. И только спустя полчаса лейтенант авиации, адъютант Майка, спустился по лестнице и вручил ей документы:
— Авиационный коммодор просил передать вам это.
Его манера была холодной, почти презрительной — словно лакей, которого послали расплатиться с уличной девкой.
Об этом, думала она, скоро все узнают. Старр уж постарается. Ей очень хотелось уйти до того, как проснутся остальные, но она не решалась завести будильник — вдруг разбудит их. Перевернувшись на спину, она дремала остаток ночи, временами различая крики водоплавающих птиц на Темзе или уханье сов в больших вязах. Когда в очередной — казалось, уже двадцатый — раз посмотрела на часы и увидела, что почти шесть, наконец решилась рискнуть. Осторожно выбралась из-под одеяла и зажгла спичку. Её шорох показался ей выстрелом. Она зажгла свечу.
На ней с вечера была надета половина формы, так что за пару минут она натянула юбку и куртку. Села на край матраса и всунула ноги в туфли. Скрипнула половица. Кто-то пошевелился. Из колеблющихся теней свечи донёсся шёпот: