— Чёртовы эсэсовцы!
— Кого-нибудь нашли?
— Нет. Придурки!
На улице стояло человек двадцать эсэсовцев — с пулемётами, с собаками, входили и выходили из гостиниц. Прожектор был установлен на грузовике, его луч методично скользил вверх-вниз по фасадам. Граф свернул за угол. Из пансионата, служившего борделем для рядового состава, выводили женщин. Они дрожали в своих лёгких платьях, несли чемоданы. По одной, иногда подталкиваемые прикладом, они забирались в кузов грузовика.
— Господи, — пробормотал Граф. — Господи, Господи…
Он развернулся и направился к набережной. Отель «Шмитт» был оцеплен. Чтобы пройти, пришлось показать пропуск. В офицерской столовой Хубер стоял у окна с Зайделем, Кляйном и ещё парой человек, наблюдая за улицей.
— Они обыскивают всё, — сказал Хубер. — Приказ Каммлера, передан Дрекслеру по телефону. Даже мою комнату обшарили! Будто я прячу под кроватью шпионку!
— Они совсем спятили, — сказал Зайдель, всё ещё глядя в окно. — Вон партийный товарищ Бивак, раздаёт указания, будто выкуривает красных с Восточного фронта!
— Они уводят всех девушек из борделя, — сказал Граф. — Что с ними будет?
Несколько секунд все молчали.
Хубер покачал головой:
— Дело скверное.
Граф повернулся к Зайделю:
— Машина у тебя снаружи?
— Да.
— Можно я возьму её?
Зайдель уставился на него:
— Даже не думай!
— Пожалуйста. — Он протянул руку.
Лицо лейтенанта выразило крайнее недоверие. Он вздохнул, затем с неохотой полез в карман и достал ключи.
СС впервые начала проявлять серьёзный интерес к Пенемюнде, как только стало ясно, что ракета работает. Через два месяца после успешного испытательного пуска, в декабре 1942 года, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер отправился на Балтику, чтобы лично присутствовать при запуске. Граф тоже был там. Это оказалось фиаско — ракета упала через четыре секунды, — но Гиммлера это не смутило. «Как только фюрер решил поддержать ваш проект, — сказал он генералу Дорнбергеру, — ваша работа перестала быть делом Артиллерийского управления или вообще армии. Теперь это дело всего немецкого народа. Я здесь, чтобы защитить вас от саботажа и измены».
«Я чрезвычайно заинтересован в вашей работе, — добавил он, уже садясь в самолёт на обратный путь в Берлин. — Возможно, я смогу вам помочь. Я приеду снова, один, и останусь здесь на ночь, чтобы поговорить с вами и вашими коллегами с глазу на глаз. Я вам позвоню».
Так, по крайней мере, передал слова Гиммлера Дорнбергер фон Брауну, а тот — Графу на следующий день. «Всё было очень вежливо, по словам Дорнбергера. Но у меня, честно говоря, ощущение, будто к нам пожаловал рэкетир и предлагает "крышу"».
— Значит, СС будет участвовать в производстве?
— Это уже не остановить. Сейчас они суют нос во всё подряд.
И Граф, по правде говоря, тогда не возражал против помощи СС. Он был так же заинтересован, как и все остальные, в строительстве испытательных объектов и ракетных заводов. Тем не менее, это стало для него настоящим потрясением в мае, когда в лесу внезапно вырос лагерь из бараков, окружённый электрическим забором из колючей проволоки; и ещё большим шоком — увидеть через несколько дней колонну из пятисот заключённых в тяжёлых полосатых пижамах и фуражках, которых гнали по дороге эсэсовцы с пулемётами. Рабство — в середине двадцатого века? Что с нами стало? — такова была его первая, инстинктивная реакция тем утром. Но к концу дня — Господи, прости его, — он был настолько поглощён устранением дефектов в конструкции ракеты, что едва ли замечал этих рабов, так же как почти не обращал внимания на растущее число чёрных мундиров, которые вскоре начали расползаться по острову, как плесень: на КПП, на патрулировании, на стройках. Сотни новых заключённых — в основном французы и русские — прибывали постоянно.
В июне Гиммлер снова приехал — как и обещал, один, за рулём своего бронированного, но скромного автомобиля. Дорнбергер устроил ужин в офицерском клубе, чтобы познакомить его с ведущими инженерами. Граф был приглашён. Возразил ли он теперь, наконец? Отказался ли пойти? Нет. Он даже не был шокирован, когда фон Браун для этого случая надел форму СС. День выдался жаркий, недалеко от дня летнего солнцестояния, и балтийские сумерки растянулись на долгие часы. Гиммлер потел обильно — худощавый, влажный, розовый в своём плотном чёрном мундире, как моллюск в панцире. Говорил негромко, много слушал, а после ужина, когда все перешли в комнату с камином, устроился в кресле, отказался от алкоголя, сложил пальцы домиком и начал неспешный обзор послевоенного мира после победы Германии.
«Фюрер мыслит и действует во благо Европы. Он считает себя последним защитником западного мира и его культуры…»
И всё в таком духе: о необходимости для Германии возглавить Западную Европу, об угрозе со стороны Советского Союза, если тот перейдёт от вооружения к производству товаров народного потребления, о том, что Германия может прокормить лишь шестьдесят процентов населения, а оставшиеся сорок нужно переселить в Украину. «Очевидно, потребуется каким-то образом снизить рождаемость на тех территориях. У нас достаточно поселенцев. Мы организуем браки между молодыми немецкими крестьянами и украинскими девушками из крепких, работящих семей, чтобы создать новое здоровое поколение, приспособленное к местным условиям. Фюрер рассчитывает, что через десять лет население Германии достигнет ста миллионов. Мы должны помнить о величии своей миссии и просто принудить людей принять свою удачу. Вся европейская промышленность должна служить великому делу. Весь трудовой ресурс, который мы сейчас контролируем, должен быть мобилизован в этой борьбе не на жизнь, а на смерть…»
Всё это произносилось в тоне спокойного благоразумия. К моменту, когда он закончил, было уже четыре часа утра, и всё ещё не совсем стемнело. По дороге обратно к жилому корпусу фон Браун снял китель и перекинул его через плечо:
— Мне это приснилось, или это было безумие?
— Не просто безумие, это — чудовищно.
— Да, пожалуй, ты прав.
Первый запуск, устроенный для Гиммлера на следующее утро, обернулся очередной катастрофой. Ракета не смогла правильно наклониться и пролетела на высоте двухсот метров через весь остров, пока не врезалась в аэродром, разрушив три самолёта. Второй запуск, днём, прошёл идеально. Гиммлер произвёл фон Брауна в штурмбаннфюреры.
Через два месяца британцы разбомбили Пенемюнде, и спустя неделю, когда расчистка ещё не была завершена, фон Браун вызвал Графа к себе в кабинет. Он выглядел измождённым от недосыпа, слишком усталым, чтобы даже встать из-за стола. Махнул Графу рукой — садись.
— Только что звонил Дорнбергер из Берлина. Гиммлер доложил фюреру, и, похоже, мы сворачиваем планы по производству ракет на острове — из-за уязвимости к авиаударам.
— То есть всё? Конец?
— Ничего подобного. Производство будет перенесено под землю. У СС есть горный объект в Тюрингии, который, по словам Гиммлера, идеально подходит под наши задачи. Общую ответственность за строительство завода будет нести их начальник по строительству. — Он взглянул в блокнот. — Бригадефюрер доктор Ханс Каммлер.
Граф повернул ключ зажигания, «Кюбельваген» дёрнулся вперёд и заглох. Он выжал сцепление и попробовал снова. На этот раз машина сдвинулась, но при попытке включить вторую передачу он не смог её найти. Скрежет коробки был настолько громким, что из тени за отелем вышел эсэсовец и жестом приказал остановиться.
— Никому не разрешено покидать здание.
— Я доктор Граф из Специального отдела вооружений армии, — он достал удостоверение личности и поднял его. — Мне немедленно нужно попасть в Вассенар. Срочная ситуация.
— Всем сотрудникам предписано оставаться на месте до окончания операции по обеспечению безопасности.
— Горит ракета! Вы хотите потом нести ответственность за катастрофу? — Граф высунулся из окна и осмотрел набережную. На углу группа эсэсовцев наблюдала за происходящим. — Где оберштурмбаннфюрер Дрекслер?
— Не знаю.
— Его нужно найти. Как вас зовут?
Солдат замялся:
— Шумахер.
— Отлично. — Граф потянулся через сиденье и открыл пассажирскую дверь. — Садитесь, Шумахер.
— Зачем?
— Я хочу, чтобы вы объяснили своим товарищам, что это экстренный случай. Быстрее.
Солдат послушно сел на переднее сиденье.
Граф велел себе не гнать. Группа эсэсовцев шагнула перед машиной, размахивая руками.
— Говорите с ними быстро, Шумахер.
Один из мужчин наклонился к товарищу:
— Кто это?
— Говорит, инженер по ракетам. Ему срочно нужно в Вассенар. Пожар.
— Ладно, — солдат отступил и пропустил их.
То же самое произошло через сотню метров:
— Ему нужно проехать, это чрезвычайная ситуация.
Эсэсовец, казалось, наслаждался своей значимостью. Граф проехал мимо вокзала. Дальше дорога была чиста. Он остановился:
— Можете выйти здесь, Шумахер. Спасибо. Обязательно упомяну вас перед оберштурмбаннфюрером.
Он уехал. В зеркале заднего вида солдат стоял у обочины и смотрел ему вслед. Граф свернул налево, в сторону Вассенара.
В конце августа 1943 года Граф полетел вместе с фон Брауном и парой инженеров осмотреть предполагаемое место строительства ракетного завода. Самолёт вёл фон Браун лично: он спустился над лесами и горами Гарц и с точностью хирурга посадил машину на травяную взлётную полосу у живописного городка Нордхаузен, над которым возвышались стройные церковные шпили. Вдали голубоватой полосой поднимался Конштайн — оказавшийся не столько горой, сколько длинным, пологим холмом, поросшим лесом. Каммлер предусмотрительно прислал за ними машину.
Стояла поздняя летняя жара, время сбора урожая. Они ехали на заднем сиденье открытого «Мерседеса», отмахиваясь от мошек, что роились над полями, через маревo зноя — к квадратному устью огромного туннеля. Машину накрыла тень. Температура резко упала. После ослепительного золотого света дня потребовалась минута, чтобы глаза привыкли к тусклому мерцанию электрических ламп.