— Никто не против, если я открою окно?
Никто не ответил. Все уставились на улицу, изуродованную бомбёжками. Он опустил стекло. Там, где середина ряда домов была разрушена, на соседних стенах остались призрачные отпечатки прежних интерьеров — пятна краски, выцветшие обои, срезанные полы, рваные зубцы исчезнувших лестниц.
Фон Браун сказал по-английски водителю:
— Как называется этот район Лондона, пожалуйста?
— Уондсуэрт.
— Сюда попадали Фау-2?
— Да, — мрачно ответил тот. — Часто. — Они остановились на светофоре рядом с обширным пустырём, заросшим сорняками. Граф заметил лежащую на боку коляску без колёс. — Вон то — результат удара «Фау-2» в ноябре прошлого года, раз уж вы спросили. Девять домов — в щепки. Тридцать четыре погибших.
Ноябрь, подумал Граф. Это, возможно, была моя ракета.
Фон Браун вытянул шею, чтобы разглядеть.
— Всё уже убрали, — сказал он с оттенком разочарования в голосе. — Не видно, от чего именно случились эти повреждения.
Они переехали мост и поехали вдоль Темзы. Широкая река была серой и неспокойной, как Северное море. Впереди показалось здание Парламента с большим Юнион Джеком, ярко развивающемся на фоне желтовато-серого неба.
— Я помню, Каммлер говорил, что его разрушили, — сказал Граф. Он наклонился вперёд и обратился к водителю. За три месяца допросов у американцев его английский заметно улучшился:
— Правда, что Пикадилли-сёркус уничтожен?
— Сегодня утром он ещё был на месте.
— Лестер-сквер? Тауэр? Три моста через реку? Разве не по ним пришлись удары?
Водитель посмотрел на него в зеркало заднего вида.
— Кто-то вас водит за нос.
Штайнхофф выглядел профессионально оскорблённым — слишком целым оказался правительственный квартал.
— Что он говорит?
— Похоже, что мы в основном попадали по жилым домам.
— Не может быть! Мы выпустили по Лондону больше тысячи ракет, все были нацелены на центр!
— Успокойся, Штайнхофф, — сказал фон Браун. — Война окончена. Всё к лучшему. Думаешь, они были бы так любезны, если бы мы попали в Букингемский дворец и убили короля?
Они остановились у массивного здания на углу широкой изогнутой улицы.
— Приехали, джентльмены, — объявил водитель. — Министерство авиации. — А затем, себе под нос, добавил: — А теперь идите вы к чёрту.
Кэй находилась в коридоре, когда они поднялись по лестнице в сопровождении помощника Майка — четверо мужчин в несколько потрёпанных гражданских костюмах. Двое держали шляпы в руках и нервно теребили их поля, озираясь по сторонам, словно не могли поверить, куда попали. Учёные из Пенемюнде за последние пару лет стали таким важным элементом её жизни, почти мифическими фигурами в её воображении, что видеть их теперь такими обыкновенными было странно. Лейтенант постучал, открыл дверь в конференц-зал, и они вошли. Последний из них, прежде чем переступить порог, обернулся и взглянул на неё — мгновение человеческой связи в унылом свете — и исчез.
Она несколько раз прошлась по коридору взад-вперёд, прислушиваясь к гулу мужских голосов. Порой доносился смех. Казалось, они прекрасно ладят. Кэй вернулась в кабинет и разложила на столе фотографии, карты, схемы и стереоскоп, который она привезла из Мэдменхэма тем утром, затем села и стала ждать.
Фон Браун полностью завладел вниманием. Он стоял у доски, левая рука зацеплена за карман пиджака, в правой — мел. Говорил без записей. Время от времени поворачивался, чтобы записать химическую формулу или набросать схему, и британские технические специалисты старательно делали пометки. В комнате становилось жарко. Слишком много потеющих мужских тел в плотной форме цвета хаки и сине-серого сукна, а чиновники — в своей собственной униформе: чёрные пиджаки и брюки в тонкую полоску. К полудню окна распахнули, и внутрь хлынул шум уличного движения.
Граф наблюдал за фон Брауном бесстрастно, не вслушиваясь в слова. Он почти наверняка обязан ему жизнью. В конце февраля фон Браун вновь надел форму СС и повёл их колонной машин и грузовиков — сначала из Пенемюнде в Нордхаузен, потом дальше на юг, в Баварские Альпы, постоянно отслеживая, где проходит линия фронта американцев. Они находились в горнолыжном отеле на австрийской границе, когда узнали сначала о самоубийстве Гитлера, а затем о гибели Каммлера: тот велел водителю остановиться, вышел на дорогу и застрелился.
Неделей позже инженеры сдались американцам, и фон Браун указал им, где спрятал архив Пенемюнде — в шахте. Переговоры прошли гладко. Сделка была заключена. Более сотни учёных, включая Графа, получили предложение начать новую жизнь в США. Вскоре первая группа должна была отплыть из Гавра в Нью-Йорк, а затем отправиться в Нью-Мексико. Это выступление перед британцами было лишь формальностью — хотя, глядя на фон Брауна, этого нельзя было бы заподозрить. Он обольщал в манере Дон Жуана. В тот момент он всегда говорил искренне.
Они прервались на обед. Граф пил тёплое выдохшееся пиво и стоял в углу, отвечая на технические вопросы.
— Говорите свободно, — инструктировал их фон Браун накануне вечером, прогуливаясь в саду, чтобы избежать подслушки британцев. — Рассказывайте им всё, что они хотят знать, — кроме одного: что мы собираемся в Америку. Не хотелось бы, чтобы нас задержали здесь по какому-нибудь надуманному обвинению в военных преступлениях.
Двадцать тысяч человек погибли в Нордхаузене, производя «Фау-2» — в четыре раза больше, чем от их ударов. Этим вопросом уже занималась объединённая комиссия по военным преступлениям. Тем более важно было поскорее оказаться в безопасности — в США, пока правда не стала достоянием общественности.
Ближе к середине дня фон Браун поманил Графа. Он разговаривал с авиационным коммодором, и тот, заметив приближение Графа, чуть сдвинулся, стараясь преградить ему путь, чтобы не мешал разговору.
— Правительство Его Величества было бы весьма признательно, — тихо говорил офицер, — если бы вы и ваши коллеги согласились поработать с нами над дальнейшим развитием ваших технологий — как европейские партнёры.
— Звучит весьма привлекательно, — кивнул фон Браун и обернулся. — А, Граф. Авиационный коммодор хотел бы, чтобы кто-то из нас ответил на несколько вопросов о Пенемюнде. Ты не возражаешь?
Кэй стояла у окна, когда он вошёл. Она уже начала думать, что зря приехала в город. Лейтенант сказал:
— Это доктор Граф. Доктор Граф, это офицер Кэй Кэтон-Уолш из нашего Центрального интерпретационного подразделения. Хотите, чтобы я остался?
— Думаю, мы справимся, — ответила Кэй. — Это не должно занять много времени.
Когда дверь закрылась, она спросила:
— Вы говорите по-английски?
Он пристально смотрел на фотографии Пенемюнде, разложенные на столе.
— Я, боюсь, не очень хорошо говорю по-немецки.
Он словно не услышал. Она жестом указала на дверь:
— Я могу позвать переводчика...
— Нет. — Он впервые посмотрел на неё. У него были очень светлые голубые глаза — она заметила их ещё в коридоре — тёмные волосы и обкусанные ногти. — Я говорю по-английски.
— Как видите, у нас есть обширная фотосъёмка объекта в Пенемюнде. Но, к сожалению, русские не пускают нас на саму территорию, а американцы, похоже, никак не могут найти нужные чертежи. Поэтому мы надеялись, что вы могли бы восполнить некоторые пробелы в наших знаниях.
— Разумеется.
— Пожалуйста, присаживайтесь. Вы раньше пользовались стереоскопом? Всё очень просто. — Она наклонилась над ним. — Одно изображение вставляется сюда. А другое — рядом, сюда.
— Боже мой, — он отпрянул. — Оно оживает.
— У всех такая реакция.
Он снова заглянул в окуляры:
— Это седьмая испытательная площадка.
Она села напротив и делала пометки:
— А эти огромные овальные кольца вокруг — это, вероятно, защитные валы из земли?
— В основном из песка.
— Сколько времени занимала полная подготовка ракеты на этом стенде?
— В начале? Минимум восемь дней.
— А это большое здание рядом — какой оно высоты?
— Тридцать метров. Оно должно было быть высоким — мы хранили ракеты в вертикальном положении.
— В центре испытательного стенда — какой-то канал…
— Канал для отвода выхлопных газов. Ширина — семь метров.
Через десять минут она подвинула к нему ещё одну пару снимков:
— Может, перейдём к этим?
Они проработали больше часа, снимок за снимком. Сначала он был просто заинтересован, потом охвачен ностальгией, а под конец — словно преследуем. Его жизнь лежала перед ним такой, какой она была в тот момент, когда он в последний раз по-настоящему чувствовал себя счастливым. Всё было в идеальной перспективе. Вот лаборатория двигателей, где он работал с Тилем. Вот аэродинамическая труба. Вот его жилой дом. Вот стартовая площадка. Вот старый отель, где жила Карин, и пляж, где он плавал в тот самый последний вечер.
Он откинулся на спинку стула и потер глаза.
— Вы устали? — спросила молодая англичанка. — Хотите сделать перерыв?
— Когда именно были сделаны эти снимки?
Она подняла одну из фотографий и перевернула её.
— Двадцать первое июня 1943 года. Два часа дня.
Она протянула снимок ему. Он поднёс его к свету.
— Помню, в июне я видел самолёт — точнее, его инверсионный след — очень высоко в небе. Возможно, это и был тот, что сделал этот снимок.
— Вполне возможно. На той неделе над Пенемюнде было три разведывательных вылета.
— Чтобы потом разбомбить нас?
— Именно так. Вы тогда были там?
Он кивнул.
— Если увеличить этот снимок достаточно сильно, вы могли бы увидеть меня вот здесь. — Он постучал по фотографии. — На дороге, выходящей из территории Экспериментального центра, на краю леса, я смотрел в небо.
Он вернул фотографию, откинулся назад и посмотрел на неё. Она была красива — рыжеволосая, в синей форме. Его «ангел-летописец».
— Это была ваша работа? Следить за нами?
— Одна из них, да. Сначала фотоаналитика, потом — радиолокация.