Судьба рукописи этого перевода «Фауста» показательна для советской России. Перевод был закончен в конце 1918 года, но пролежал без движения почти век. И только благодаря кафедре немецкой филологии Санкт-Петербургского государственного университета, прежде всего доценту Ирине Сергеевне Алексеевой, а также издательству «Имена», перевод увидел свет.
Все дело было в связи переводчика с царем.
Моему деду Константину Алексеевичу Иванову, известному в свое время поэту, историку, исследователю средневековья, а по службе — учителю и директору гимназии, посчастливилось последние восемь лет жизни быть еще и учителем истории в царской семье, вплоть до ее высылки из Петрограда. Можно сказать «посчастливилось», а можно и так: «угораздило»…
Обратимся к архивным документам, которые я обнаружил, когда они еще находились в зданиях Сената и Синода. В формулярном списке о службе действительного статского советника Константина Алексеевича Иванова, в то время директора 12-й Петроградской гимназии, читаем:
«С соизволения ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ ФЕДОРОВНЫ назначен с 1 октября 1908 г. преподавателем истории ИХ ИМПЕРАТОРСКИХ ВЫСОЧЕСТВ ВЕЛИКИХ КНЯЖЕН ОЛЬГИ НИКОЛАЕВНЫ И ТАТЬЯНЫ НИКОЛАЕВНЫ» (письмо от 4 декабря 1908 г., № 11057).
Затем, с того же соизволения, к преподаванию истории была подключена еще и география, а список учениц пополнился Марией и Анастасией, по мере их взросления. И позже:
«Всемилостивейше поручено преподавание географии ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЫСОЧЕСТВУ НАСЛЕДНИКУ ЦЕСАРЕВИЧУ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ АЛЕКСЕЮ НИКОЛАЕВИЧУ с 1914—1915 учебного года».
Конечно, это не значит, что Константин Алексеевич был с Николаем II в дружеских отношениях, но знакомы они были хорошо. Отец рассказывал мне, что Николай уже из Тобольска дважды писал деду, просил выслать написанные им учебники: как известно, после отречения бывший царь взял на себя преподавание истории сыну. Оба письма потом мой отец сжег. И, скорее всего, правильно сделал…
Домашнего адреса деда Николай, разумеется, не знал, писал на Царскосельскую Николаевскую гимназию. И тем самым волей-неволей «подставлял» адресата в те смутные дни, когда правило Временное правительство. С 1 сентября 1917 года Константина Алексеевича уволили из гимназии. Нет худа без добра, он получил возможность все свое время отдавать переводу «Фауста».
Рукописи моего деда хранились в двух свертках, упакованные в тряпку и перевязанные бечевкой. Мой отец Константин Константинович, художник Александрийского театра, привез их из Царского Села в Ленинград в 1930 году, после смерти бабушки. Привез даже не с ее, а еще с дедовым напутствием: «Не трогать до лучших времен».
Мы жили в доме № 6 по Лиговке, на Греческой площади (этот дом не сохранился, он был взорван вместе с изумительной Греческой церковью Дмитрия Солунского; в 60-е годы на этом месте построили концертный зал). Рукописи были помещены отцом на нижнюю полку книжного шкафа с перекрещенными стрелами, «онегинского», как его называли. Там они пролежали и три года блокады, пока мы были в эвакуации. Просто поразительно, как сохранился дедов архив! Стекла в квартире были выбиты взрывной волной, две зимы комнату заметал снег. Но рукописи остались нетронутыми. Случайный осколок снаряда наискось срезал оболочку пакета, но не задел бумаг.
Только в 1954 году я развязал эти свертки, чтобы показать содержимое моему другу Симону Маркишу. Мы с ним увидели тетради со стихами, средневековыми легендами, рукописи книги «Средневековый театр», перевода «Фауста». Симон мне сказал: «Не показывай никому. Опубликовать не опубликуешь, а неприятностей не оберешься. Ведь ты станешь внуком учителя детей царской семьи, а таких, как показала практика, принято расстреливать».
Он знал, что говорил. Всего за два года до того был расстрелян его отец Перец Маркиш, известный поэт и член еврейского антифашистского комитета, а сам Симон только-только прибыл с матерью и братом из ссылки, из Караганды.
Вскоре я защитил диссертацию по радиотехнике и уехал по распределению в Таганрог, в радиотехнический институт. Все шло хорошо, я уже заведовал кафедрой. Но вскоре партия решила укрепить кадрами сельское хозяйство, и мне предложили стать председателем колхоза. По молодости я восстал против этой нелепости, позволил себе пошутить насчет «золотой заклепки», вспомнил рассказ Марка Твена «Как я редактировал сельскохозяйственную газету». Разразился скандал, мне говорили, что дело дошло до Хрущева, и он будто бы сказал: «Гнать этого моего тезку в три шеи!» Так я вернулся в Ленинград, в квартиру с дедушкиными рукописями. И снова ждал «лучших времен». Жизнь проходила, а они все не наступали…
Все настойчивее я интересовался личностью своего деда, рылся в архивах и библиотеках, расспрашивал родственников и знакомых нашей семьи.
Константин Алексеевич родился в 1858 году. В 1881 году окончил историко-филологический факультет Петербургского университета. Четверть века проработал в 5-й гимназии, она находилась у Аларчина моста, в Коломне (так называется один из исторических районов Петербурга). Потом два года был директором гимназии в Нарве.
В 1906 году его вновь переводят в Петербург. Он становится директором гимназии Императорского Человеколюбивого общества, затем 12-й гимназии, наконец, Царскосельской Николаевской.
И сейчас довольно хорошо известны заслуги К. А. Иванова в медиевистике, истории средних веков. Главные его труды: «Средневековый замок и его обитатели» (1898); «Средневековый город и его обитатели» (1900); «Средневековая деревня и ее обитатели» (1903); «Средневековый монастырь и его обитатели» (1902); «Трубадуры, труверы и миннезингеры» (1901); «История древнего мира» (1902); «История средних веков» (1902); «Новая история» (1903); «Восток и мифы» (1904); «Элементарный курс истории древнего мира» (1903). Учебники многократно переиздавались, на них выросли целые поколения. Упомянутые «Трубадуры…», а также книга «Многоликое средневековье» были переизданы несколько лет назад.
Константин Алексеевич был блестящим педагогом, убежденным противником схоластических традиций и устарелых педагогических методов. Свои взгляды на педагогику он высказал в книге «Пятидесятилетие Санкт-Петербургской пятой гимназии» и многих статьях, напечатанных в журнале «Русская Школа».
А кроме того, что сейчас известно несколько менее, был он поэтом. В списке его книг значатся «Стихотворения К. А. Иванова, роскошное издание на веленевой бумаге, стр. 510…», «Лепестки. Новый сборник стихотворений К. А. Иванова».
Об одном из эпизодов, связанных с работой в царской семье, Константин Алексеевич рассказал своему сослуживцу Карлу Галлеру в присутствии его дочери Лидии, которая много позже пересказала мне. Однажды, придя домой после уроков из Александровского дворца, дед обнаружил в своем портфеле множество ломтиков хлеба. На следующем занятии к нему подбежал маленький цесаревич Алексей и тихо сказал: «Папа говорит, что народу недостает хлеба. Вот вы ему передайте, только по секрету»…
Получив возможность наблюдать жизнь царской семьи с близкого расстояния, Константин Алексеевич в то же время следил за политической жизнью страны, обыденной реальностью в России. То, к каким чувствам приводил его такой, можно сказать, стереоскопический взгляд, нетрудно понять из стихотворения, написанного в октябре 1915 года. Мне же оно дорого еще и потому, что некоторым образом обращено ко мне, своему тогда еще не родившемуся внуку.
Чем больше знать, тем больше мук
Для огорченного сознанья,
И не поймет счастливый внук.
Как дед его страдал от знанья.
Переходя из слоя в слой
По воле рока, без желаний,
Обогащал я опыт свой
И умножал запасы знаний.
Так я добрался до вершин.
Дав пищу зависти двуликой.
Но стал страдать как гражданин,
Как малый свет Руси великой.
Как он принял перемены в стране? Вот стихотворение, датированное 11 августа 1917 года:
Не отвращай святого лика,
Свобода чистая, от нас!
Мы жили рабски, жили дико;
Не то же ль самое сейчас?
Ты пронеслась по небосводу
С корзиною цветов своих.
Но ты не скинула народу —
Увы! — ни одного из них.
Ты скрылась ярким метеором,
И воцарился произвол,
И разрослись живым укором
Чертополохи всяких зол.
А вот свидетельство уже послеоктябрьского времени. 1918 год. Константин Алексеевич стоит у окна своего кабинета в доме № 74 на Магазейной улице в Царском селе. Мимо проходит отряд матросов. Дед говорит, ни к кому не обращаясь, но его слова слышит двенадцатилетняя дочь Надя, которая мне потом и перескажет этот эпизод: «Коммунизм есть абстрактный идеал, придуманный честными, но наивными людьми с чистыми помыслами. Предполагается самозабвенный труд, доверие к ближнему и самодисциплина. Иначе, это обман для невежд, равенство в нищете. Грабь награбленное!.. Броско сказано. Но большевики сами себя перегрызут, ведь у них нет ничего святого. — Заметив стоящую за его спиной дочь, он обращается к ней: — Я у тебя, Надюша, полный коммунист. Я вырос из нищих и голодных, всю жизнь честно трудился «по способностям», получая «по потребностям». А сейчас другие дикие и нищие отнимут все, что я для себя и для вас заработал. И пропьют. Лишь бы вас не расстреляли… Вот закончу перевод «Фауста», на него не позарятся».
«Фауст» стал главным делом всей его жизни. Он начал работу над переводом студентом, закончил — свидетельство тому в рукописи — на рубеже 1918—1919 годов. А через полгода скончался от инсульта.
Еще в 1910 году, когда умерла его любимая семнадцатилетняя дочь Лиза, Константин Алексеевич поставил склеп на Никольском кладбище в Александро-Невской Лавре. Но самому ему не пришлось там лежать. Его похоронили на Казанском кладбище в Царском Селе, напротив могил Белосельских-Белозерских.