Акт первый
Живописная местность
Фауст (распростерт на цветущей мураве, беспокойно ищет сна). Сумерки. Хор духов парит подвижно, милые малютки.
Ариэль[122]
(пение, сопровождаемое эоловыми арфами)
Как весна свой дождь цветочный
Надо всеми пронесет,
Как в полях зеленый, сочный
Всход на радость всем блеснет,
Малых эльфов дух высокий
Помогать спешит всему,
Будь святой он, будь жестокий,
Несчастливца жаль ему.
Вокруг его чела вы, рой свободный,
Исполните долг эльфов благородный,
Уймите пыл, которым он томим,
От стрел его спасите вы упрека,
Развейте ужас, пережитый им.
В ночной тени четыре вам урока[123],
Пройдите их вы ласково над ним.
Сперва его вам уложить удастся,
Затем пускай он росы Леты[124] пьет;
Упорство членов судорожных сдастся,
И, стихнув, он навстречу дню пойдет.
Свершите эльфов долг прямой,
Верните в свет его святой!
Хор
(отдельно, вдвоем и во множестве, по очереди и вместе)
В час, когда весь злак поляны
Теплотой еще объят,
Ароматы и туманы
Ниспускает в них закат.
Тихо шепчет; сном влюбленным
Ищет сердце усыпить,
И пред оком утомленным
Двери дня опять закрыть!
Ночь в долинах глубочайших.
Звезды вечные взошли,
Крупных искр средь искр мельчайших
Ближний блеск и свет вдали
Прыщет, в озере мигая,
Светит с тверди голубой,
И, покой наш завершая,
Правит месяц золотой.
Унялось часов теченье,
Боль и счастье устраня.
Ты предчувствуй исцеленье!
Верь грядущей силе дня!
Холм пышней, тенистой мглою
Расцвеченный дол одев,
И сребристою волною
К жатве движется посев.
Пробудись с мечтой заветной,
В дальнем блеске все твое.
Ты объят лишь незаметно,
Сон — скорлупка, сбрось ее.
Не замедли ты решеньем,
Где порыв толпы смущен, —
Благородным исполненьем
Быстрый подвиг награжден.
(Необычайный гул возвещает приближение солнца.)
Ариэль
Слушай, как бушуют Оры[125]!
Слуху духов заявляясь,
Новый день идет, рождаясь;
Мрачных скал скрипят затворы,
Колеса гремят Авроры[126].
Что за гул приносит свет!
Трубный треск дрожит, дробится,
Глаз мигает, уху скрыться
От неслыханного след.
Вглубь цветов скорей спасайтесь!
Глубже, глубже, зарывайтесь
Под скалы, под листья, в мох!
Кто заслышал, тот оглох.
Фауст
Трепещут пульсы жизни вожделенно,
Встречая час, когда заря блеснула.
И в эту ночь, земля, ты неизменно,
У ног моих почив, опять вздохнула;
Ты принесла мне снова наслажденья,
Ты мощно пробудила и вдохнула
К высокой жизни вечные стремленья.
Ночной покров уж снят до половины,
Стогласное в лесу возникло пенье,
Туман струей вливается в долины,
Но отблески небес и вглубь запали;
Приподнялись все ветви до вершины
Из ароматной мглы, в которой спали.
Уж красками оделась грудь земная,
Где цвет и лист слезами задрожали;
Вокруг меня отверсто царство рая.
А в вышине! Нагих вершин колоссы
Уже горят, о торжестве вещая,
К ним прежде всех с сияньем льются росы,
Что позже в дол нисходят усыпленный.
А вот и Альп зеленые откосы
Приемлют свет и вид определенный,
И постепенно сходит день горючий.
Оно взошло. Увы! Уж ослепленный,
Я взоры отвращаю с болью жгучей.
Вот точно тож и в нас, когда стремленья
Окрылены надеждою могучей,
Врата находят настежь исполненья.
Но вот из недра, привлекавшей цели,
Избыток пламени — и мы в смущеньи.
Мы факел жизни лишь зажечь хотели —
Вдруг море пламени, какое пламя!
Любовь? Иль ненависть? Чем закипели
Мы вдруг, что страшно овладело нами?
Так что опять, со мглой мирясь земною,
Завесой мы укрыться рады сами.
Так оставайся ж солнце за спиною.
На водопад, в ущелье гор гремящий,
Взираю я с восторженной душою:
С уступа на уступ он с силой вящей,
На тысячи дробясь потоков, мчится,
Наполнив воздух пеною кипящей.
Но как чудесно в этой мгле родится,
Меняясь вечно, та дуга цветная,
То тает вдруг, то снова загорится,
Росою все душистой обдавая.
Как в зеркале людское в ней стремленье;
Обдумав все, ты скажешь, постигая
Тот пестрый отблеск жизни уясненье.
Императорский дворец
Тронная зала. Государственный совет в ожидании императора. Трубы. Входят придворные всех чинов, в великолепных одеждах. Император вступает на трон. По правую его руку — астролог.
Император
Всем мой привет, кто здесь явился,
Я верность их ценю сердечно! —
Вот и мудрец, при мне конечно.
Куда же шут запропастился?
Юнкер[127]
Сейчас за мантией твоею
На лестнице свернул он шею.
Вот туша! Еле унесешь.
Пьян пли умер? Не поймешь.
Другой юнкер
Сейчас откуда что берется,
Другой на это место рвется.
Великолепно он одет.
Но рожа! И подобной нет!
Алебардистам[128] не сдается.
Те, бердыши скрестивши, ждут.
Да вот и он — отважный шут.
Мефистофель
(склоняя колени у трона)
«Что ненавидят и ласкают?
Что изгоняют и манят?
Что постоянно защищают?
Что обвиняют и бранят?
Что глухо к твоему глаголу?
Что всем приятно так назвать?
Что близко к твоему престолу?
Что лишь само могло отстать?»
Император
Такие речи нам известны,
Но здесь загадки неуместны,
Пусть господа их разрешат[129].
Вот разреши! — Я слышать рад.
Мой старый шут навек исчез из края,
Иди ко мне, его мне заменяя.
(Мефистофель входит и становится слева.)
Говор толпы
Уж новый шут, — для новых мук!
Откуда он явился вдруг?
Тот прежний пал — навек ушел.
Тот бочка был, — а этот кол.
Император
Итак, привет вам за участье,
Все верные, мне близкие душою!
Вы под счастливой собрались звездою:
Начертаны нам в небе мир и счастье.
Зачем же в дни, скажите сами,
Когда заботы за горами,
И с подвязными бородами
Мы все желаем веселиться,
Нам совещаньями томиться?
Но коль исхода вы другого не нашли,
Исполним то, зачем пришли.
Канцлер
Горит добра высокий ореол
Вкруг царского чела; его глагол
Один всем правит человечно:
То правосудие, что вечно
Всем нужно, всем необходимо,
В глазах народа, в нем хранимо.
Увы! Что может в человеке ум,
А в сердце благость? Что отвага дум,
Когда весь край в какой-то лихорадке,
И злу вослед другое зло в зачатке?
Кто поглядит с той высоты, где трон,
На царство — словно видит тяжкий сон,
Где над уродством тешится уродство,
Где в беззаконье есть с законом сходство,
И заблуждений общее господство.
Тот крадет стадо, тот жену,
Алтарный крест, подсвечник, чашу,
Затем, позоря слабость нашу,
Вкушает мир и тишину.
Тут челобитчики толпятся,
Судья сидит в своей цепи,
А между тем, чтоб разливаться,
Восстанье все растет в степи.
Тот только чист и безгреховен,
Кого сообщники спасут;
И разве слышится: «Виновен»
Там, где невинный стал на суд.
Так все готово распадаться,
То разрушая, что блюдет.
Как может смысл тут развиваться,
Который к должному ведет.
Пришлось и честному склонять
Чело перед льстецом, злодеем,
Судья, бессильный покарать,
Примкнет невольно к лиходеям.
Картина мрачная. Готов
Я на нее спустить покров.
(Пауза.)
Взять меры тут необходимо;
Коль всяк вредит всем нестерпимо,
В ущербе даже царский дух.
Главнокомандующий
Какое буйство в эти дни-то:
Всяк иль убийца, иль убитый,
А на команду каждый глух!
И горожанин за стенами,
И рыцарь на своем гнезде,
Прижавшись, тешится над нами,
Нам нет пособников нигде.
Хоть взять наемного солдата,
Просить он дерзко жалованья стал,
И если б не за нами плата,
Он и совсем бы убежал.
Кто пикнул, что они буяны,
Тот на гнездо наткнулся ос.
Стране от них бы ждать охраны,
А стать добычей их пришлось.
Мы терпим эти буйства злые,
Промотан чуть не целый свет;
Хоть короли и есть другие —
Но никому до нас и горя нет.
Казначей
Вот на союзников пеняют!
Субсидий только обещают,
Их как воды в засуху нет.
Ты государь больших владений.
Кто ж собственником стал имений?
Куда ни глянь, дом новый восстает, —
И независимы все стали;
А ты гляди, как он дела ведет.
И столько прав мы пораздали,
Что ни на что нам прав недостает.
От партий, как их называют,
Поддержки ждать нельзя давно;
Они хоть хвалят, хоть ругают,
А равнодушны все равно;
Что гвельфы, что и гибеллины[130]
Спешат укрыться, отдыхать,
Помочь соседу нет причины,
Хоть бы себя-то отстоять.
Нам дверь к богатству затворяют;
Все шарят, роют и скопляют, —
А мы при сундуке пустом.
Кастелян[131]
И я, в каком я затрудненье!
Толкуем мы о сбереженье,
И больше тратим с каждым днем;
Беда растет, и мне видна.
У поваров пока достаток:
Оленей, зайцев, куропаток,
Гусей и уток, кур оброчных,
То депутатских, то и срочных
Хоть можно понабрать сполна;
Но не хватает нам вина.
Бывало, в погребах едва терпели стойки,
У бочек — бочки как постройки, —
Теперь больших господ попойки
До капли выбрали запас.
И ратуша свой склад спустила на пирушки.
Пьют чашами, хватают кружки, —
И под столом весь пир как раз.
А я плати за все как знаешь;
Жида никак не уломаешь,
Антиципаций[132] нахватаешь,
И бейся из году ты в год.
Свиней мы не дождемся в теле,
В залоге даже все постели,
И хлеб кладут нам съеденный вперед.
Император
(после некоторого размышления к Мефистофелю)
Ты, шут, не знаешь ли еще каких забот?
Мефистофель
Я — никаких. Я вижу блеск чудесный
И твой, и этих дам. Сомненья неуместны
Там, где величество всю совмещает власть,
Где все враждебное должно пред силой пасть,
Где воля добрая, направлена умом,
Многообразнейшим окружена трудом.
Возможно ль, чтобы там судьба бедой грозила,
Затменьем, — где горят подобные светила?
Говор толпы
Вот это плут — свое возьмет,
Пошел на лесть — пока берет,
Я понял, — ловкий человек то.
Что ж будет дальше? — Жди проекта.
Мефистофель
Где без нужды бывает белый свет?
В том иль другом; здесь просто денег нет.
На мостовой валяться их не будет,
Но мудрость их из-под земли добудет.
По жилам гор, по стенкам скрытно
Есть просто золото и слитно.
Спросите ж, кто его для нас откроет вдруг?
Природный дар ума и мужа мудрый дух.
Канцлер
«Природа, дух». Для христиан неистов
Такой язык! Сжигают атеистов
За речь, что к пагубе ведет.
Природа — грех, дух — дьявол черный;
Меж ними ряд сомнений спорный,
Таков чудовищный их плод.
У нас не так. В твоем владенье
Возникло два лишь поколенья,
Чтоб защищать достойно трон:
Лишь рыцари, да лишь святые
Стоять способны в бури злые,
За то им храм и суд вручен.
А черни смутные затеи
Упорства развивают дух;
Еретики да чародеи
Разносят гибель лишь вокруг!
Ты шуткой дерзкою без меры
Мрачить и выше хочешь сферы;
В сердцах дурных твои примеры,
Шуту порочный, близкий друг.
Мефистофель
О, как легко признать ученого сейчас!
Чего на ощупь нет, то далеко от вас;
Что не в руках у вас, того искать не след;
Чего вы не сочли, того и вовсе нет;
Чего не взвесили, в том весу нет нисколько;
Что не чеканили — бесценно, да и только.
Император
Злу не поможет этот спор несносный.
Чего ты ждешь от проповеди постной?
Как, да когда б, — приелась это дрянь.
Нет денег: что ж — скорее их достань!
Мефистофель
Достану все, что нынче далеко.
Хоть и легко; но трудно, что легко.
Лежит оно готово, да достать
Задача вся; кто знает, как начать?
Подумай сам, в дни страха и печали,
Когда людские волны затопляли
Страну, — как тот и этот в страхе тоже
Туда, сюда скрывал, что подороже.
Так с римских дней все это началось,
И так затем по этот день велось.
И это все лежит в земле зарыто —
В земле ж имперской все твое, что скрыто.[133]
Казначей
Для дурака неглупые слова;
То древние имперские права.
Канцлер
Здесь золотые дьявол ставит петли,
Каких-нибудь греховных каверз нет ли?
Кастелян
Лишь ко двору бы он даров доставил,
Я б отступить немножко рад от правил.
Главнокомандующий
Дурак умен, он всем пообещал;
Солдат не спросит, кто откуда взял.
Мефистофель
Не думайте, что я налгал вам много,
Вот мудрый муж, спросите астролога!
В своих кругах он видит час и дом…
Скажи-ка, что на небе там твоем?
Говор толпы
Два проходимца с двух сторон —
Шут и фантаст обстали трон.
Все песнь одна не удивит —
Дурак шепнет — мудрец гласит.
Астролог
(говорит, Мефистофель нашептывает)
Из золота все солнце создано;
Слуга Меркурий ждет наград давно;
Венера всех пленить успела вас,
С утра и в ночь с вас не спуская глаз.
Луна стыдливо прячет скорбный луч.
Марс не грозит, но силой он могуч.
Юпитер всех затмил, как воссиял,
Сатурн велик, хотя на глаз и мал.
Мы, как металл, его не очень чтим,
Ценой он мал, но весом взял своим.
Вот если б к солнцу да луна скорей,
Сребро да к злату — всем бы веселей.[134]
А там уже всего б добыли люди:
Дворцов, садов, ланит и пышной груди.
Многоученый муж достанет вам
Все то, чего нет сил достигнуть нам.
Император
Я слышу речь его вдвойне,
А все доверья нет во мне.
Говор толпы
Что пользы тут? Баклуши бьют
Календари — черт их дери!
Пришлось слыхать — да тщетно ждать.
А выйдет, глянь! — Так это дрянь.
Мефистофель
Теперь пошли болтать о вздоре,
Как клад достать, для них вопрос.
Один бурчит о мандрагоре,
Другому снится черный пес.[135]
Что пользы, если тот хохочет,
Другой волшебников бранит,
У самого ж в подошвах уж щекочет.
Иль ног он не пошевелит?
Полны влияний вы тончайших,
Природы вечной то завет,
И из пределов глубочайших
Живой к нам выбегает след;
Коль в членах защепит порой,
Коль месту станешь ты не рад,
Скорей берись! Копай и рой!
Тут жди удачи, тут-то клад!
Говор толпы
Легло мне на ноги свинцом,
Мне руку сводит — видно, лом,
У пальца слышу зуд в следу —
Никак спины не разведу.
По этим признакам, кажись,
Сюда все клады собрались.
Император
Скорей! Шутить я не желаю,
Придай ты лживой пене вес-то,
Кажи сейчас обещанное место!
Я скипетр свой и меч слагаю,
И собственными здесь руками,
Коль ты не лжешь, все дело справлю;
А лжешь, так в ад тебя отправлю.
Мефистофель
Туда дорогу сам бы мог сыскать я.
Но трудно дать о всем понятье,
Что как ничье лежит везде.
Мужик горшок на борозде
Находит полный золотыми.
Селитра в глине, мыслит он,
И вот руками трудовыми
Вскрыл золото, — испуган он и рад;
В какие пропасти и своды,
В какие склепы, переходы
Копать искатель должен ходы,
В подземный этот мир сходя!
В подвалах древних кубки, чаши,
Тарелки видят взоры ваши,
Кругом ряды их находя;
Бокал рубиновый сверкает,
Кто из него испить желает,
На влагу древнюю напал.
Но верьте знающему смело, —
Лотков все дерево сотлело,
И винный камень бочкой стал!
Но не одно вино такое,
Во мраке золото литое
И самоцветы видит взор.
Для мудреца в ночи не жутко.
Днем познавать — пустая шутка;
Во мгле мистериям простор.
Император
Возьми себе их, что нам мраки эти?
Что ценно пусть появится при свете.
Как разглядеть плута во мгле ночной?
Бык черен, кошки серы до одной.
Горшки то те, что полны золотых, —
Пусти свой плуг, да выпаши нам их!
Мефистофель
Бери сам заступ, рой как надо,
Трудом крестьянским став велик,
И золотых тельцов все стадо
Из-под земли предстанет вмиг.
Уж тут восторга не загасишь,
Себя ты сам и милую украсишь.
Каменьев блеск достоин высоты,
Величества и красоты.
Император
Скорей! Скорей! Что длить тут обещанья?
Астролог
(как прежде)
Монарх! Уйми столь пылкие желанья;
Сперва ты пестрый праздник свой отбудь!
Смешавшись, мы упустим что-нибудь.
Сначала мы решимость обнаружим,
То, что внизу, здесь наверху заслужим.
Кто ждет добра — добра готовь;
Ждешь радости — смири свою ты кровь;
Вина ты ждешь — жми грозди в той же мере,
А чуда ждешь — так укрепляйся в вере.
Император
Так станем дни в веселье провождать!
Поста уж, кстати, будем ждать.
А между тем, хочу, чтоб всяк встречал
Повеселей наш пышный карнавал!
Мефистофель
Что счастье и заслуга — братья,
Не лезет в голову глупца,
Им хоть бы мог и камень мудрых дать я,
Не сыщешь к камню мудреца.
Маскарад
Просторный зал с примыкающими покоями, украшенный и убранный для маскарада[136].
Герольд[137]
В пределах вы немецких, но не верьте,
Что лишь шуты здесь, мертвецы да черти.
Веселый праздник подоспел.
Наш государь, поход свершив на славу,
Себе на пользу, вам в забаву,
Отбыв чрез Альпы переправу,
Веселым царством овладел.
Главой склонясь к святому трону,
Он право испросил на власть,
Но для себя приобретя корону,
Для нас колпак он не забыл припасть.
Переродились все мы сами:
Приятно светским людям всем равно
В него засунуть голову с ушами.
Хоть в нем легко считать их дураками,
Они умны, насколько им дано.
Уж вижу, как они толпятся,
То разойдутся, то сдружатся;
К кружку прибиться ищет всяк;
Войдет и выйдет преотлично.
Что было и осталось так,
Пускаясь в шутки безгранично,
Весь мир один большой дурак.
Садовницы
(пение, сопровождаемое мандолинами)
Похвалы стяжать живые
Разоделись на заре
Флорентийки молодые,
При немецком мы дворе;
Мы цветов, убранства ради,
В черных кудрях принесли,
Шелк в кусочках, шелк как пряди
Место здесь свое нашли.
И чего ж искать вам краше!
Похвалите от души —
И искусственные наши
Целый год цветы свежи.
Симметричными кружками
Дали вид мы лоскуткам.
Издевайтесь над кусками,
В целом это мило вам.
Милы мы как новость, мода,
На садовниц ты взгляни;
Наша женская природа
Ведь искусству так сродни.
Герольд
Взглянем в те корзины сами,
Что вы на головы взяли
Или держите руками;
Чтоб по вкусу мы избрали.
Ну, скорей, чтоб превратились
Входы, выходы — в теплицы!
Стоят, чтобы к ним теснились,
И товар, и продавщицы.
Садовницы
Веселье по обнове,
Но без торгу покупай!
И в коротком тонком слове,
Что досталось, понимай.
Оливковая ветка с плодами[138]
Не завидую цветку я,
Вовсе споров не терплю я,
Так природой мне дано.
Все же почвенная сила
Вся во мне, и я служила
Мирной вестию давно,
Нынче жду с мечтой безгласной
Украшать чело прекрасной.
Венок из колосьев (золотой)
Дар Цереры[139] мил отменно,
Приспособленный к венцу.
Что в полезности так ценно,
Будь прекрасно вам к лицу!
Фантастический венок
То, что мальв напоминает,
В мох искусно можно вплесть,
Хоть в природе не бывает,
Но у моды это есть.
Фантастический букет
Кто б назвать меня решился?
Теофраст[140] бы сам смутился.
А надеюсь, что найдутся
Те, кому б мне приглянуться.
У такой я может статься
Мог бы в волосы вплетаться,
Иль она б местечко мило
Мне у сердца уступила.
Вызов
Цвет фантазии блестящей
Служит моде преходящей;
Пусть же чуден он бывает,
Как природа не рождает
Ветки, листья золотые
Впейтесь в кудри молодые,
Только…
Почки роз
Скромность в нас живет.
Счастлив тот, кто нас найдет!
В летний вечер благовонный
Почка розы воспаленной
Для кого же не отрада?
Обещанье и награда
Покоряет в тот же час
Чувство, взор и сердце в нас.
(В галереях, украшенных зеленью, садовницы красиво размещают свой товар.)
Садовники
(пение, сопровождаемое теорбами[141])
Пусть цветы благоухают,
Ваши кудри украшая;
Но плоды не обольщают,
Их мы ценим лишь вкушая.
Вишни, персики созрели:
Покупайте, кто желает!
Где язык да нёбо в деле,
Глаз плохим судьей бывает.
Вот созревшими плодами
Наслаждайтесь, как ведется;
Розы можно петь стихами,
А плоды кусать придется.
Нам дозвольте стать под пару
С вашим блеском молодым,
И созревшему товару
Вид мы придадим.
В расцвеченном повороте,
Что к беседке нас ведет,
Вы совместно все найдете:
Почки, листья, цвет и плод.
(Под чарующее пение, сопровождаемое гитарами и теорбами, оба хора продолжают расставлять по ступенькам и предлагать свой товар.)
Мать и дочь[142].
Мать
Родилась ты, дочь, — тебя
В чепчик я убрала.
Так мила ты из себя,
Крошечка, лежала.
Уж тебя я под венцом
За первейшим богачом
Увидать мечтала.
Ах! Умчались все года
И с мечтою сладкой.
Волокит уж ни следа
После встречи краткой.
Танцевала ты с одним,
Подавала знак другим
Локотком украдкой.
Скольким праздникам у нас
Приходилось длиться;
Фанты, игры каждый час,
Смотришь, не клеится.
Нынче праздник дураков,
Милка, фартук свой готовь,
Может, кто ввалится!
(Подруги, юные и прекрасные, присоединяются к ним, слышна задушевная болтовня. Рыбаки и птицеловы с сетями, удочками, силками и прочими снастями появляются, смешиваясь с прекрасными девицами. Взаимные попытки захватить, поймать, избежать и удержать дают повод к приятнейшим диалогам.)
Дровосеки
(появляются стремительно и неуклюже)
Эй! Расступитесь!
Простор мы любим.
Деревья рубим,
Свалить желаем,
А как таскаем,
Толчков страшитесь.
Пойми сугубый
Смысл неизбежный:
Ведь если грубый
Спины не гнул бы,
Ну, как тут нежный
Себя соблюл бы
Назло затеям?
Что ж рассудили?
Чтоб вы не стыли,
Так мы потеем.
Полишинели[143]
(ребячески, почти глупо)
Глупцы трудятся,
Горбясь родятся;
Не от ума ли
Мы нош не знали.
Ведь колпаки-то
Уж как легки-то,
И в куртках вольно.
Самодовольно
Мы дни проводим
И в туфлях ходим,
Иль без запинок
Влетим на рынок,
Да крикнем сами
Вдруг петухами,
Затем свободно
Там, где народно,
Скользнем как змеи,
И вновь затеи,
И шум, и пляска;
Хоть брань, хоть ласка
К нам долетела:
Нам что за дело.
Паразиты
(ласкательно-сластолюбиво)
Вы там с дровами,
Нам любо с вами,
Нам уголь тоже
Всего дороже!
Ведь все сгибанье
И все киванье,
Все фразы лести,
Что дует вместе,
Студя и грея,
Вся их затея —
Пустое дело.
Хотя бы пламя
К ним языками
С небес слетело,
Все дров немало,
Да углей нужно,
Чтоб запылало
На кухне дружно.
Там парят, варят,
Пекут и жарят,
И запах — чудо
Для лизоблюда.
Он рыбу чует,
Узнал жаркое, —
Вот запирует,
Где ждет чужое.
Пьяный
(бессознательно)
Нынче мне весь свет чудесен!
Так свободно я дышу,
Ведь веселости и песен
Я с собою приношу;
Вот и пью я. Лейте! Лейте!
Чокнись! Чокнись! Пейте! Пейте!
Ты чего отстал от нас?
Чокнись, вот тебе весь сказ.
На меня жена бранилась,
Пестрым мой камзол нашла,
Я заважничал, — озлилась,
Палкой в маске назвала.
Но я пью! Так лейте! Лейте!
Чокнись! Чокнись! Пейте! Пейте
Палки в масках все зараз!
Чок да чок! Вот вам и сказ.
Сумасбродом не считай-ка
Ты меня, я сам ходок.
Скуп хозяин, даст хозяйка,
Даст служанка на мелок;
Вот и пью я! Лейте! Лейте!
Чокнись! Чокнись! Пейте! Пейте
Каждый так-то! В добрый час!
Чок да чок! Вот вам и сказ.
В чем приятность нахожу я, То не должно изменять:
Где свалился, пусть лежу я, Не хочу уж я стоять.
Хор
Дружно, братцы, лейте, лейте,
На здоровье пейте! Пейте!
На скамье держись у нас!
Кто под стол, — тут весь и сказ.
(Герольд возвещает о различных поэтах, певцах природы, придворных и рыцарских певцах, то нежных, то энтузиастах. В толпе всевозможных соискателей никто другого не допускает до песни. Один проскальзывает с немногими словами.)
Сатирик
Вы знаете ль, что мне, поэту,
Всего б отрадней было?
Когда б твердить и петь я свету
Мог то, что всем постыло.
(Певцы ночи и гроба просят извинения, так как они в настоящую минуту заняты интереснейшим разговором с только что воскресшим вампиром, из чего, может быть, разовьется новый вид поэзии. Герольд должен на это согласиться, и вызывает греческую мифологию, которая в модных масках даже не теряет своего характера и приятности.)
Появляются грации[144].
Аглая
Прелесть в жизнь мы вносим, знайте;
С той же прелестью давайте!
Гегемона
Будь прелестно полученье!
Мило мыслей исполненье.
Евфросина
В тихой жизни повсеместно
Благодарность будь прелестна!
(Появляются парки[145].)
Атропос
Старшей мне пришлось явиться
Прясть с заботой неизбежной.
Сколько всяческих роится
Дум над нитью жизни нежной.
Чтобы мягче ей сгибаться,
Я тончайший лен сыскала,
Чтобы ей не запинаться,
Ловким пальцем я ровняла.
Если вам при вашей прыти
Очень шибко жить придется,
Не забудьте этой нити,
Берегитесь! Ну, порвется!
Клото
Этих ножниц управленье
Мне на днях передано.
Нашей старшей поведенье
Ропот вызвало давно.
Все сплетения пустые
Бережет, дает нам жить;
А надежды дорогие
Режет, чтобы хоронить.
И со мной не раз случится:
Промахнусь, — таков наш пол.
Ныне, чтоб не ошибиться,
Прячу ножницы в чехол.
Эта связа мне не бремя,
Мило мне глядеть на вас:
Так в свободное вы время
Веселитесь в добрый час.
Лахезис
Я одна благоразумна,
И порядок я люблю,
Целый век трудясь бесшумно,
Ничего не тороплю.
Нити льются, нити вьются,
Я на путь их навожу;
У меня уж не собьются,
Все как должно укружу.
Ошибись я, — кто поверит
Мира жизнь я прекращу.
Час сочтет, а год отмерит,
И моток идет к ткачу.
Герольд
В тех, что идут, вы ошибетесь сами,
Как чтенье бы вас книг ни просветило.
Взглянув на них, которым зло так мило,
Вы б их сочли приятными гостями.
То фурии[146], вот странные затеи!
Прелестны, юны, сложены прекрасно;
Но с ними вам сближение опасно,
И из таких голубок жалят змеи!
А в наши дни к чему же им коварство,
Когда пороком и дурак кичится,
Не ангелам, — им нечего стыдиться,
Что бич они страны и государства.
Алекто
Спасенья нет; доверье мы возбудим,
Мы вкрадчивы и юны, и прекрасны.
Коль между вами есть любовник страстный,
То все ему наушничать мы будем,
Ему глаз на глаз выскажем свободно,
Что и другим порой она кивает,
Умом тупа, горбата и хромает
И как невеста — ни на что не годна.
Да и к невесте мы пристанем смело:
Ведь друг ее недавнею порою
О ней с презреньем говорил с другою.
Мирись потом, — а злое прикипело.
Мегера
Все это вздор! Хоть брак их сочетает,
А я берусь, с моей обычной властью
В причудах их найти отраву счастью.
Не ровен всяк, не ровен час бывает,
Никто не льнет к желанному тому же,
Глупцу другое более желанно,
Он, тяготясь, что счастье постоянно,
Бежит от солнца, ждет тепла от стужи.
Всем этим я руковожу коварно,
И тут зову я друга Асмодея,
Чтоб вовремя вредил он, злобу сея,
И так-то я людей гублю попарно.
Тизифона
Яд и меч, не злое слово,
На коварство берегу я.
Изменил, — подстерегу я,
Рано ль, поздно ль — месть готова.
Если самый миг сладчайший
Превратится в пену яда,
Нет уступок, прочь пощада,
Над виновным суд кратчайший.
Вы не пойте мне; помилуй!
Я спрошу у скал решенье.
Слышишь! Эхо вторит: мщенье.
Изменил, — иди в могилу!
Герольд
Угодно ли вам в сторону раздаться;
С тем, что теперь идет, вам не ровняться. —
Вы видите, гора идет пешком,
Коврами вся увешана кругом,
Змеится хобот, два клыка огромных:
Загадочно; но ключ есть для нескромных.
Там на хребте красавица видна,
И ею правит палочкой она.
Другая выше там стоит за ней;
Блеск от нее, — что больно для очей.
А сбоку две жены идут в цепях,
Веселье видно в той, а в этой страх,
В той дух свободен, эта ждет скорбя.
Пусть сами скажут про себя.
Боязнь
Сколько факелов туманных,
Ламп, свечей я узнаю;
А к среде личин обманных
Я прикована стою!
Прочь, смешные ротозеи!
Что вы скалитесь — все прочь!
На меня все лиходеи
Напирают в эту ночь.
Стал врагом, кто другом звался,
Маской он не проведет;
Тот убить меня сбирался,
Но открыть — сейчас уйдет.
Ах, как рада бы была я
Убежать куда-нибудь;
Только сверху угрожая,
Не дают мне отдохнуть!
Надежда
Вас приветствую, сестрицы;
Хоть сегодня эти лица
Вас в собранье не смущали,
Все, однако, утверждали,
Что вы маски снять готовы.
И хотя в подобном месте
Словно чувствуем мы бремя,
Но в счастливейшее время
И, расторгнув все оковы,
В одиночку или вместе,
Чтоб гулять в широком поле,
Выйдем мы по доброй воле.
Все заботы мы забудем,
Без лишений все добудем.
Всюду встречи, с каждым шагом
Станет радостней наш путь.
Нет сомненья, с высшим благом
Мы сойдемся где-нибудь.
Благоразумие
Двух врагов людского рода,
Вот, надежду при боязни
Заковав, — я от народа
Отвожу такие казни.
Здесь живым колоссом смело,
Нагрузив его, я правлю;
Хоть шагает неумело,
А идет, куда заставлю.
Наверху же над зубцами
Та богиня, что стремится
С распростертыми крылами
Приобретений добиться.
Зоило-Фирсит[148]
У! У! Попал я в добрый час!
Я дрянью выбраню всех вас.
А главная-то цель моя —
Вон госпожа Виктория.
Она, что крылья подняла,
Себя считает за орла
И думает, что весь народ,
Весь свет к ногам ее падет!
А я, где на успех наткнусь,
Так и сейчас вооружусь;
Высоким — вниз, низ — вверх тяни,
Что криво — правь, что прямо — гни,
Вот только этим и живешь;
И в мире я хочу того ж.
Герольд
Так вот, собака, не уйдешь!
Жезла попробуй и смирись!
Теперь покорчись, повертись!
Как быстро этот карлик мог
Свернуться в мерзостный комок!
Ах! Не комок — яйцо у нас!
Раздулось, лопнуло сейчас,
Вот из него ползут вдвоем
Ехидна и с нетопырем:
Одна во прахе прочь бежит,
Другой под потолок летит.
Спешат на воле жребий слить —
Я не хотел бы третьим быть.
Говор толпы
Живо! Там пустились в пляс.
Нет, бежал бы я сейчас —
Как пристала к нам, ты глянь,
Эта призрачная дрянь!
У волос моих вилась —
Мне к ноге подобралась.
Хоть никто не пострадал,
Только страх на всех напал.
Шутка вся омрачена, —
Это бестий цель одна.
Герольд
С той поры, как я в наряде
Быть герольдом в маскараде,
Я блюду у этой двери,
Чтобы вас, по крайней мере,
Не смущали здесь нисколько;
Вот стою, смотрю и только.
Но боюсь я, — в зал наш душный
В окна рвется рой воздушный.
Волшебство подозреваю,
Чем же тут помочь, не знаю.
Если карлик был противен,
То уж этот рой как дивен.
Объяснить всех лиц значенье,
Я хотел бы без сомненья;
Непонятного же дела
Толковать вам не могу я.
Помогите все, — прошу я!
Вон в народ уже влетело!
Колесница четвернею
Пронеслася над толпою;
Никого она не тронет,
Давки нет, — никто не стонет.
Блеск вдали, с зарницей сходно,
Пестрых звезд каких угодно,
С фонарем волшебным сродно.
Мчится ближе с быстротой, —
Места! Вы! Мне страшно!
Мальчик-возница[149]
Стой!
Кони, крылья задержите,
Верный повод ощутите!
Покоряйтесь, коль велю я;
Мчитесь вдаль, коли гоню я!
Это место чтите строго.
Оглянитесь, как уж много
Удивленных к нам приспело. —
Ну, Герольд, берись за дело.
Опиши, пока мы в сборе,
Расскажи, кто мы такие.
Мы собранье аллегорий,
И тебе мы не чужие.
Герольд
Я назвать тебя стесняюсь;
Описать же постараюсь.
Мальчик-Возница
Так попробуй!
Герольд
Я не лгун,
И прекрасен ты, и юн;
Ты полувзрослый мальчик, впрочем, дамам
Ты был бы мил и в полнолетье самом.
На мой ты взгляд, искатель, искуситель —
Ну, прирожденный соблазнитель.
Мальчик-возница
Недурно начал. Продолжай,
Загадку весело решай!
Герольд
Блеск черных глаз и ночь кудрей густая.
Какой венец на ней блестит!
Какой ты мантией увит,
С плеча до пят она спадая,
Каймой пурпурною горит!
Тебя счесть девочкою можно;
Но ты и их бы не смущал,
У девочек ты осторожно
А. Б. В. бы узнал.
Мальчик-возница
А этот, что, блестя безмерно,
На колеснице там сидит?
Герольд
Богатый, добрый царь он верно;
Блажен, кого он отличит,
К чему еще стремиться доле!
Он ищет сам нужде подать,
И помогать он любит боле,
Чем всем богатством обладать.
Мальчик-возница
Но этим кончить неудобно,
Ты опиши его подробно.
Герольд
Как описать все до конца.
Но этот лунный вид лица,
И губы полные, и щеки
Под пышною чалмой, высокой,
И роскошь дорогого платья!
Что про осанку б мог сказать я?
Как властелин, знаком он нам.
Мальчик-возница
Герольд
Но кто ты сам, узнать хотел бы я?
Мальчик-возница
Я расточительность, поэзия,
Я тот поэт, что сам преуспевает,
Когда свой дар он расточает.
Неизмеримо я богат
И с Плутосом поспорить рад,
Его пирам я пышность придаю,
Чего в них нет, то я даю.
Герольд
Ты похваляться молодец;
Блесни своим искусством, наконец!
Мальчик-возница
Смотрите, я щелкну сначала:
Уж колесница засверкала —
Здесь нить жемчужная ползет.
(Продолжая щелкать.)
Вот ожерелье, серьги вот;
Коронки, гребни в жемчугах,
И камни яркие в перстнях.
И огоньками я дарю,
Не загорится ль где — смотрю.
Герольд
Вот как накинулись, пристали!
И раздавателя-то сжали;
Дарами он как бы во сне щелкает,
И всякий на лету хватает.
Но тут — опять я вижу штуки;
Чьи как ни жадно ловят руки,
Награды нет таким трудам:
Подарок улетает сам.
Рассыпались все жемчуги,
В руках копошатся жуки,
Он их швырнул, они уж, глядь,
Вкруг головы пошли жужжать;
Другие ждут даров правдивых,
А ловят бабочек игривых.
Плутишка много насулит,
А раздает, что лишь блестит!
Мальчик-возница
Ты ловок масок объяснять значенье;
Но в сущность проникать явленья
Герольдам видимо трудней:
Тут надо зренье поострей.
Но я боюсь противоречий.
К тебе, владыко, обращаю речи.
(Обращаясь к Плутосу.)
Не мне ль вручил ты пред тобой
Крылатой править четверней?
Что ж плохо правил я, ты скажешь?
Иль я не там, куда укажешь?
Иль не успел я возноситься,
Чтоб пальмы для тебя добиться?
Коль за тебя я рвался к бою,
Так все к победе нас вело:
И если лавр венчал твое чело,
Не я ли сплел его искусною рукою?
Плутос
Чтоб о тебе не отозваться глухо,
Скажу при всех: дух моего ты духа.
Ты верен был моим мечтам,
И ты богаче, чем я сам.
Из всех моих венцов, чтя дар твой редкий,
Я больше горд твоей зеленой веткой.
И выскажу я правду без сомненья:
Мой сын, тебе мое благоволенье.
Мальчик-возница
(к толпе)
Дарами лучшими из рук
Своих я наделил вокруг;
На многих головах, взгляни,
Мной засвеченные огни.
С того на этого летят,
К тем пристают, с других скользят,
Лишь изредка над кем на миг
Пылает огненный язык,
У многих огонек сейчас
Как долетел, так и погас.
Бабья болтовня
Вся колесница-то обман,
На ней, наверно, шарлатан.
Там сзади тощий шут присел,
Должно быть, он ни пил, ни ел;
Таких и видеть не пришлось,
Щипнуть, так не проймешь, небось.
Исхудалый
Прочь бабы, нечего зудить!
На вас мне век не угодить.
Как дом-то был одна семья
Звался я avaritia[151],
Но всем жилось отлично в нем:
Несли не из дому, а в дом;
Всего тащил я в склад да впрок,
Нашли и в этом, вишь, порок!
Но как в новейшие-то годы
У женщин завелись расходы,
И у хозяев бестолковых
Желаний больше, чем целковых,
Тут мужу дни плохие стали:
Куда ни глянет — задолжали.
Она, хоть что успел собрать я,
То на дружка, а то на платье,
И лучше ест она и пьет,
Когда поклонников сзовет.
Тут я уж алчен стал вконец.
Мужского рода я — скупец.
Главная баба
С драконом пусть дракон скупится;
Ведь это призрак, знает всяк!
Дразнить мужей он лишь годится —
Они несносны нам и так.
Бабы толпой
Вот чучело-то! Да трезвону
Ему проклятому задать!
Он рожей хочет запугать?
Драконы эти из картону.
Скорей, и станем напирать!
Герольд
Сейчас жезлом! Чтоб отходили!
Да тут и жезл не нужен мой.
Они страшилищ разозлили.
А те с обычной быстротой
Двойные крылья распустили;
И вот, полны огня и гнева,
Раскрылись два огромных зева —
Толпа рассеялась кругом.
(Плутос сходит с колесницы.)
Герольд
Вот он сошел. Как царствен он!
Кивнул — покорствует дракон;
Вот с колесницы ящик сняли,
В котором злато охраняли,
Уж он у ног его стоит:
Как скоро дело-то кипит.
Плутос
(к вознице)
Ты ношу сбыл, теперь, по крайней мере,
Ты волен стал; спеши к своей ты сфере!
Она не здесь; здесь только сброд один
Уродливо пестреющих личин.
Туда! Где ясность видит ясный взор,
Где сам ты свой, где для тебя простор,
Где красота и благо, ты ступай
В уединенье — там свой мир создай!
Мальчик-возница
Твоим послом я верным пребываю;
Тебя ж родным ближайшим почитаю.
Где ты, там полнота, где я,
Там всех поит чистейшая струя;
Иному в жизни трудно так решаться:
Тебе ль ему, иль мне вполне отдаться?
Твоих, конечно, отдых ждет везде,
Но кто со мной, тот навсегда в труде.
Мои труды под спудом не бывают,
Я чуть вздохну — уж все про это знают.
Итак, прощай, — ты пестун благ моих;
Но лишь шепни, я возвращуся вмиг.
(Улетает, как появился.)
Плутос
Теперь пора, чтоб клад был обнаружен.
Замка коснусь герольдовой лозою;
Раскрылось все! Глядите! Как запружен
Котел чугунный кровью золотою.
Короны, кольца, цепи тут сверкают,
Того гляди расплавятся, растают.
Крик толпы
Смотри, о, глянь! Как разлилось,
В край сундука уж поднялось!
Златые кубки тают вмиг,
Катятся свертки золотых,
Червонцы скачут — погляди,
Что за восторг в моей груди!
Все, что лишь грезилось в пылу,
Вот раскатилось на полу.
Ведь вам дарят, — чего стоят?
Нагнись и станешь ты богат!
А мы как молния — сейчас
Захватим весь сундук зараз.
Герольд
Куда, глупцы! Чего хотят?
Ведь это шутка, маскарад,
Желать богатств не место тут;
Иль деньги впрямь вам раздают?
В такой игре, чтоб вас занять,
Жетонов было б жалко дать.
Вот дурни! Милый призрак, вмиг
Стань грубой правдою для них!
На что вам правда? Бред и вздор
Ловить вы рады за вихор!
Ты, Плутос, маскарадный бог,
Гони всю сволочь за порог.
Плутос
Твой жезл к тому готов вполне,
Дай ты его на время мне.
Его я в пыл-то окуну, —
Ну, маски, вас теперь пугну!
Как затрещало, так кипит!
И жезл-то сам уже горит,
Начну, кто станет налезать,
Немилосердно припекать!
Вот начинаю я как раз.
Крик и давка
Увы, настал последний час!
Бегите, сколько хватит сил!
Ты что дорогу заслонил!
— В лицо мне брызнуло огнем,
Меня он опалил жезлом.
— Пропали все мы, всех спалят.
Назад, назад, весь маскарад!
Назад, назад! Вы, толкотня!
О, будь-ка крылья у меня!
Плутос
Отброшен круг со всех сторон.
Никто, я чай, не опален.
Толпа бежит,
Как страх велит.
Но чтоб порядок был иной,
Незримой обведусь чертой.
Герольд
Ты чудо совершил, ей-ей.
Спасибо мудрости твоей!
Плутос
Терпенье, друг мой, — погоди,
Довольно шуму впереди.
Скупец
Так можно, значит, дух отвесть,
На всех покойно озираться.
Ведь женщины всегда вперед теснятся,
Где что смотреть, чем лакомиться есть.
Заржавел я пока наполовину:
Что ж краше женщин кто нашел?
И нынче я на даровщину
Пущусь пленять прекрасный пол.
Но где толпа и суматоха,
До уха речь доходит плохо,
Так я потщусь получше ухитриться
И мимикой понятной объясниться.
Руки, ноги, ухватки мало мне,
А надо штуку ясную вполне.
Я золото лепить как глину буду;
Такой металл на все пригоден всюду.
Герольд
Вот нищий шут-то, — я смотрю!
Острить такому сухарю?
Все золото он изведет,
В своих руках его он мнет.
Но как его ни жал, ни мял,
Все вид какой-то гнусный дал.
Стал что-то женщинам казать;
Те с криком рады убежать,
Их корчит ужас всепобедный.
Мошенник, видимо, зловредный,
И радость в том его видна,
Что нравственность оскорблена.
Молчать, терпеть уж не могу я;
Дай жезл сюда, — его турну я!
Плутос
Не знает он, что близится беда.
Пускай дурачится на воле,
Для глупостей его не хватит места боле;
Закон могуч, еще сильней нужда.
Гам и пение
Сюда стремится дикий хор,
С лесных долин, с высоких гор,
На праздник свой, из разных стран,
Их всех созвал великий Пан[152].
Ведь все же им известно то,
Чего не ведает никто.
Плутос
Вы здесь — знаком мне ваш великий Пан;
Вам вместе с ним отважный подвиг дан.
Я знаю то, что знать не всем дано,
И тесный круг раздвинул я давно.
Пускай найдут, чего желают!
Тут могут выйти чудеса;
Куда идут они не знают,
И не предвидят их глаза.
Дикое пение
Народ разряженный, — смотри!
Несутся в шкурах дикари,
Большим прыжком, бегом бегут,
Иль тяжкой поступью идут.[153]
Фавны[154]
Где фавнов хор,
Там пляс и свист,
Кудрей убор
Дубовый лист!
А уха тоненький конец
Торчит в кудрях, теснит венец;
И нос тупой, и ширь лица
Не портят фавна молодца.
Фавн лапу протянет красавицу брать.
Едва ль не пойдет она с ним танцевать.
Сатир[155]
Сатир за ними следом — прыг,
На козьих ножках-то своих,
Хоть тонки, много силы в них,
И он как серна по скалам,
Он всю окрестность видит там;
Он волен — и корит один
Детей и женщин, и мужчин,
Что дым и чад долины пьют,
Воображая, что живут,
А с высоты своей меж тем
Он властелин над миром всем.
Гномы[156]
Малютки ножками дробят.
Ходить попарно не хотят;
С лампадками, одеты в мох,
Друг перед дружкой кто как мог,
У каждого дела свои,
Они кишат как муравьи.
Взад и вперед везде бегут,
И вдоль, и поперек снуют.
Мы добрым гениям сродни,
Хирурги скал по все мы дни,
Из гор высоких мы берем,
Из полных жил мы достаем,
Кричим, надсаживая грудь:
Тяните вверх! Счастливый путь!
Привет глубокий от души:
Мы к добрым людям хороши.
Но золото мы им дарим,
Чтоб крали, сводничали с ним.
Пусть и железо, наконец,
К убийству всех найдет гордец.
Кто этих заповедей трех
Не чтит, тот всеми пренебрег.
Не нами это завелось,
Так вам, как нам, терпеть пришлось.
Великаны[157]
Вот люди дикие идут,
На Гарце так-то нас зовут;
Гордясь могучей наготой,
Подходит великанов строй.
Сосновый ствол у них в руке,
На чуть заметном кушаке
Лишь фартук из ветвей с листвой.
У Папы стражи нет такой.
Нимфы Хором
(обступая великого Пана[158])
Идет! Призван!
Весь мир вместил,
Изобразил
Великий Пан.
Повеселей носись кругом,
Ему пропляшем, пропоем!
Затем что добр, хотя суров,
Веселье видеть он готов.
Он и под сводом голубым
Бессонным сторожем ночным,
Но с ветерком ручей порой
Нашепчут и ему покой.
И если в полдень он заснет,
На ветке листик не дрогнет,
Стихает воздух, травы спят,
Целебный дышит аромат;
Резвиться нимфа устает,
А где стояла, там заснет.
Но если вдруг, в нежданный миг,
Его раздастся грозный крик,
Как гром небес, как шум морской,
Тут всяк бежит и сам не свой.
Войска рассеются в конец,
И в битве задрожит храбрец.
Так честь тому, кто честь блюдет!
Хвала тому, кто нас ведет!
Депутация гномов
(к великому Пану)
Если нитью блестящей
Льется в безднах благодать,
Может только прут всезрящий
Лабиринт ее сыскать;
Под тяжелыми скалами
Троглодитски мы живем,
Ты ж в сиянье дня дарами
Оделяешь всех кругом.
Вот открыли ключ пожильный
Мы у самых этих скал,
Обещает он, обильный,
То, чего никто не ждал.
Завершится все тобою.
Ты — владыка, так бери ж!
Каждый клад своей рукою
В общий дар ты превратишь.
Плутос
(герольду)
Теперь должны мы с мыслями собраться,
Смотря на то, что станет тут сбываться,
Ведь ты всегда на все отважно шел.
Сейчас должно здесь страшное случиться,
В чем мир и все потомство усомнится;
Ты запиши все верно в протокол.
Герольд
(хватаясь за жезл в руках Плутоса)
Знать Пана карлики-то тут
К источнику огня ведут.
В нем, то края начнут вскипать,
А то на дно спадет опять,
И станет мрачный зев зиять;
Вот снова яркий пыл вскипел.
Великий Пан не оробел,
Смотреть на это чудо рад.
А пузыри кипят, дрожат.
Вверяться там кому-нибудь!
Согнулся он на дно взглянуть.
Его сварилась борода.
Кто безбородый?.. Вот беда!
Рукой закрылся он от нас.
Другое бедствие зараз,
С горящей бороды сейчас
Его венок и грудь зажгло;
Веселье в горе перешло!
Толпа тушить, гасить спешит;
Огня никто не избежит,
Чем больше хлопают и бьют,
Огни все новые растут.
Стихией ярою объят,
Весь загорелся маскарад.
Но что я слышу, мчится вдруг
Из уст в уста, из слуха в слух?
О, вечно горестная ночь!
Как эту скорбь нам превозмочь!
Грядущий день расскажет то,
Чего не слушал бы никто!
Отвсюду крик я услыхал:
«Сам государь как пострадал!»
О, если б это было вздор!
И государь сгорел, и двор!
Проклятье той, что увлекла
Его, с венком вокруг чела,
В ревущем хоре бушевать
И гибель общую создать!
О, юность, юность! О, когда ж
Найдешь ты радости границу?
О, власть величия! Когда ж
Направит разум твой десницу?
Уж загорается и лес,
И острый пламень уж долез
Под деревянный потолок;
И все сгорит в кратчайший срок.
Несчастье меру превзошло.
Не знаю, что бы нас спасло.
И завтра грудой пепла тут
Величье царское найдут!
Плутос
Страх успел распространиться;
Нужно помощи добиться.
Так ударь своим жезлом,
Чтоб дрогнуло все кругом!
Ты, о, воздух, нам скорей
Влажным холодом повей!
Проноситесь, как волненья,
Вы, туманы, испаренья,
Скройте роющий огонь.
Сейтесь, лейтесь, в тучки вейтесь,
Завиваясь, удушайтесь,
Всюду пламя укрощайте!
Вы смягчите, окропите,
И в зарницы превратите
Злого пламени игру.
Там, где духи нас пугают,
Силы магии спасают.
Императорский сад
Утреннее солнце. Император, его придворные, мужчины и женщины. Фауст и Мефистофель, прилично, не странно, а по обычаю одеты; оба на коленях.
Фауст
Простишь ли мне с огнями всю игру?
Император
Желаю впредь таких забав двору. —
Вдруг весь в огне, кругом распространенном,
Себя готов я был считать Плутоном[159];
В ночи горячих угольев костры,
Все в огоньках; дрожащи и остры
С них языки бессчетные взвивались
И трепетно в единый свод сливались;
А этот свод все выше возрастал,
И то вставал, то снова исчезал.
За огненно-извитыми столбами
Я видел, как народ мелькал рядами,
Объемистым он кругом напирал,
И, как всегда, почтенье заявлял;
Придворных я узнал в толпе великой:
Казалось, был я саламандр[160] владыкой.
Мефистофель
Таков ты есть. Стихии признают
Величество — и безусловно чтут.
Покорность ты огня уж испытал;
Но бросься в море, где бушует вал,
Едва лишь дна коснешься ты, как вдруг
Тебя, дрожа, охватит чудный круг;
Прозрачно зеленеющие волны
С пурпурными краями, блеска полны,
К тебе прильют дворцом; ступи ногой,
Куда пошел, чертоги за тобой.[161]
И сами стены жизнью веселятся,
И блещут, и вперед, и взад стремятся.
Морские чуда, видя новый, кроткий свет,
К нему стрелой, но дальше ходу нет.
Дивись драконов чешуе как хочешь.
Акула пасть разверзла, — ты хохочешь;
Хоть двор к тебе и тут стремится весь,
Но давки ты такой не видишь здесь;
И милые ты тоже встретишь виды,
Пытливые подплыли нереиды
К чертогам, где немые стены зыбки,
Меньшие быстры и легки как рыбки,
А старшие умны; дошла к Фетиде весть,
Пелею[162] новому она спешит принесть
И руку, и уста. — Вот Олимпийский трон.
Император
Воздушным царством я пока не увлечен,
Успеем мы занять заветные края.
Мефистофель
А наша, государь, земля и так твоя.
Император
В какой счастливый час явился сам
Из тысячи одной ты ночи к нам!
Пусть плодовит ты, как Шехерезада[163],
А ждет тебя первейшая награда.
Ты будь готов, когда в унылый час
Мне будничный наскучит строй у вас.
Кастелян
(входит поспешно)
Всепресветлейший! Мне во сне не снилось,
Чтоб доносить о счастье приходилось
Мне здесь подобным, — и каким
Я полон пред лицом твоим:
Счет в счет уплачен; я на воле!
Когтей ростовщиков нет боле.
Весь этот ад могу забыть!
В раю светлей не может быть.
Главнокомандующий
(следует быстро)
Император
Как все свободно задышало!
Как вы торопитесь, сбежало
Раздумье все у вас с чела!
Казначей
(подходя)
Ты их спроси, все их дела.
Фауст
Сам канцлер лучше объяснит все это.
Канцлер
(медленно подходя)
Блажен вполне в преклонные я лета!
Так слушайте, я дивный лист прочту,
Который в радость превратил нужду:
«Да знает каждый, коль желает он,
Сей лист оценен тысячею крон,
И обеспечен полной суммы страх
Всем, что зарыто в имперских землях,
И приняты все меры, чтобы тот
Огромный клад немедля шел в расчет».
Император
Я чую зло, ужаснейший подлог!
Кто царскую подделать подпись мог?
И казни нет за это лиходею?
Казначей
Сам подписал ты, коль напомнить смею,
В ночи. Великим Паном ты стоял,
А канцлер, подойдя, тебе сказал:
«Благоволи в час радости свободной,
Черкнув пером, упрочить быт народный».
Ты подписал. Там ухитрились к свету
На тысячи размножить подпись эту;
Чтоб каждый мог участвовать во благе,
Оттиснули мы целый ряд бумаги,
Их десять, тридцать, сотня на подхват,
Ты не поверишь, как народ-то рад:
Взгляни на город, был он как могила.
Теперь он ожил, все заговорило.
Хоть именем твоим блажен весь свет,
Ему теперь особенный привет,
И азбука из дела уж выходит,
Лишь в этих знаках счастие приходит.
Император
И люди это все так золотом и чтут?
И жалованье так войска и двор берут?
Хоть изумительно, знать, делу не поможем.
Канцлер
Мы наших беглецов и задержать не можем.
Как молниею кто их всюду раскидал:
Все двери настежь у менял,
И серебро, и золото за лист
Со скидкой сует аферист.
Оттуда к мяснику, по хлебням, по трактирам
Пойдет оно; иной сидел бы век за пиром,
Другой расчванится — обновкой щегольнет;
Отрежет лавочник, портной кроит и шьет.
По погребам «ура!» кричат промежду сделок,
Там жарят и варят, и звон стоит тарелок.
Мефистофель
Кто по террасам погулять пойдет,
Красавицу нарядную найдет.
Глазок прикрыт павлиньим опахалом,
Улыбочка при встрече с добрым малым.
И вот, — к чему острот и речи жар.
Любовь сулит заветнейший свой дар;
Зачем себя мы кошельками свяжем, —
Листок легко запрятать под корсажем
С любовною запискою рядком.
Поп в требнике несет его своем,
Солдат, чтобы развязней быть,
Спешит набрюшник облегчить.
Ты, государь, прости, что свел так смело
На мелочи — великое я дело.
Фауст
Несчастные сокровища в земле
Твоей лежат, сокрыты в глубине,
Без пользы; мысль, куда б ни залетела.
Таких богатств все не найдет предела;
Воображенья выспренний полет
Томительно его не досягнет.
И только духу вглубь глядеть привычно,
Он в безграничность верит безгранично.
Мефистофель
И золото, и жемчуг представлять
Бумаги эти прелесть: есть, что брать.
Не нужно их менять да торговаться,
Ступай вином, любовью упиваться,
Металла нужно — лавки ждут менял,
А нет у них — немножко покопал,
Бокал и цепь на аукцион попали,
Амортизацией бумаги стали.
Насмешник смолк с неверием своим.
Мы свыклись, мы другого не хотим.
И станет с этих пор достаточно у наций,
При камнях, золоте — бумажных ассигнаций.
Император
Страна обязана вам счастием своим;
Мы по заслугам вас посильно наградим.[166]
Я поручаю вам все глубины земные,
Сокровищ тайных вы хранители прямые,
Вы место знаете, где самый клад как раз,
И если нужно рыть, пусть будет ваш приказ.
Начальники казны, исполните же вместе
Свой долг с охотою на этом важном месте,
Где, сочетавшийся с подземным, мир земной
Ведет согласие и счастье за собой.
Казначей
Мы ссориться и впредь причины не имеем,
Мне быть товарищем приятно с чародеем.
(Уходит с Фаустом.)
Император
Коль будет при дворе мной каждый оделен,
Пускай признается, что станет делать он!
Паж
(получая)
Теперь уж весело, беспечно заживу я.
Другой
(также)
Перстней с цепочкою возлюбленной куплю я.
Камергер
(принимая)
Вином двойной цены я стану упиваться.
Другой
(также)
Уж кости для игры в кармане шевелятся.
Вассал
(вдумчиво)
От долга замок я с землей освобожу.
Другой
(также)
Богатство к прежнему богатству отложу.
Император
Я ждал, что новые стремленья в вас родятся.
Но, зная вас, не трудно догадаться.
Чего вам ни давай, чего ни вверь,
Какими были вы, все теми же теперь!
Шут
(подходя)
Ты раздаешь, так удели и мне!
Император
Ты жив опять? Пропьешь по старине.
Шут
Волшебные бумажки — не поймешь.
Император
Не диво. Ко вреду ты только их возьмешь.
Шут
Вот надают еще — а я гляжу, стою.
Император
Бери ж! Упали, знать, на долю на твою.
(Уходит.)
Шут
Пять тысяч крон в руке моей убогой!
Мефистофель
Ты встал опять, бурдюк двуногий.
Шут
Не в первый раз; но тут я ловко подоспел.
Мефистофель
Ты радуешься так, что даже весь вспотел.
Шут
Что ж золото дадут за это вот — гляди ж?
Мефистофель
На это глотку ты и брюхо усладишь.
Шут
И можно дом и скот, и поле покупать?
Мефистофель
Конечно. Предложи. Отказу не бывать.
Шут
И замок, и леса, где водится дичина?
Мефистофель
Желал бы я в тебе увидеть господина.
Шут
Сегодня ж вечером в поместье лягу спать.
(Уходит.)
Мефистофель
Кто станет в дураке смышленость отрицать?
Темная галерея
Фауст. Мефистофель.
Мефистофель
Зачем ведешь меня ты в сумрак перехода?
Ужель веселья мало там,
В толпе придворного народа,
С предлогом к шуткам, пустякам?
Фауст
Не говори мне так. В былые годы
Ты истрепал подобные доходы.
А взад-вперед ты шныришь здесь опять,
Чтоб в слове пред мной не устоять.
Меня ж терзают выше мер —
И кастелян, и камергер.
Сам император ждет, чтоб принеслись
Сюда сейчас Елена и Парис[167];
Мужчин и женщин светлый идеал
Воочию он видеть пожелал.
Скорей за дело! Я ему дал слово.
Мефистофель
Ты дал ему безумно, бестолково.
Фауст
Тебе, приятель, не в догад,
К чему ведет твое уменье:
Сперва от нас он стал богат,
Теперь он хочет развлеченья.
Мефистофель
Ты полагал, что все сейчас —
Мы у крутых с тобой ступеней,
Чужая область не по нас,
На новый долг навел преступный шаг,
Легко ли приступить к Елене,
Как к сбыту призрачных бумаг!
Скликать колдуний, пляски привидений,
Зобастых карликов я точно гений.
Но чертовых возлюбленных, хоть милых,
За героинь мы выдавать не в силах.
Фауст
Погудка старая на новый лад!
С тобой всегда доходишь до сомнений,
Отец ты всяких преткновений,
За новый труд ты новых ждешь наград!
Ты не ворчи, а исполняй свое,
Оглянешься, — ты их примчишь на деле.
Мефистофель
Фауст
Скажи без замедленья!
Мефистофель
Мне трудно тайн высоких откровенье.
Царят богини средь пустынь немых, —
Ни места там, ни времени вкруг них,
Уста немеют говорить о них. —
То матери.[169]
Фауст
(испуганно)
Как матери?
Мефистофель
Дрожишь?
Фауст
То матери! Ты странно говоришь!
Мефистофель
Действительно: богини, смертным вам
Неведомы, назвать их трудно нам.
К жилищу их дойдешь ты глубиною.
Что нужны нам оне, ты сам тому виною.
Фауст
Где ж путь?
Мефистофель
К ним нет путей: в недостижимость
Недостижимую, в неумолимость —
Неумолимую! Готов ли ты?
Вскрывать замков, засовов не случится,
В пустом пространстве будешь ты носиться.
Постиг ли ты значенье пустоты?
Фауст
Ты приберег бы речь такую!
Тут кухню ведьмы снова чую,
Как в дни несбыточной мечты.
Иль в мире быть опять чужому,
Вздор изучать, учить пустому?
А выскажешь разумное вполне —
Противоречье слышится вдвойне.
От гнусного пришлось мне треволненья
Бежать в пустыню да в уединенье,
И, одному чтоб вовсе не остаться,
Я под конец рад черту был отдаться!
Мефистофель
Да если б ты и в океан пустился
И безграничность увидал,
Тебе бы вал за валом там явился,
Хотя бы ты пред гибелью дрожал;
Ты что-нибудь бы видел, хоть пучины,
Где при затишье движутся дельфины;
Хоть облака, хоть солнце, путь ли млечный.
Но ничего нет в пустоте той вечной,
Своих шагов там не слыхать,
Не сыщешь твердого, где стать!
Фауст
Мефистофель
Хвалю, пока тебя не отпускал.
И вижу, черта ты вполне узнал.
Вот ключ тебе.
Фауст
Такую мелочь брать?
Мефистофель
Возьми его сперва, чем осуждать!
Фауст
Растет в руке, сверкает и блестит!
Мефистофель
Ты видишь ли, что он в себе таит?
Ключ этот сам на место то наводит.
Ступай с ним вглубь, он к матерям проводит.
Фауст
(содрогаясь)
О! К матерям! Мне это слово гром!
Оно несносно мне. Но что же в нем?
Мефистофель
Иль ты в тупик пред новым словом стал?
Иль слышать рад лишь то, что ты слыхал?
Тебе-то что? Звучит как хочет слово,
Чудесное давно тебе не ново!
Фауст
Я не избрал прибежищем застой —
И содроганье лучший дар людской:
Хоть точно жизнь в нас чувства притупляет,
Чудовищность нас сильно потрясает.
Мефистофель
Так погрузись, я б мог сказать: взвивайся!
Тут все равно; беги ты от явлений,
И призраков ты в область погружайся,
В то, отчего давно уж нет и тени, —
Как облака их гонит без предела;
Махай ключом, гони их прочь от тела.
Фауст
Держа его, я стал как бы владыкой,
В груди огонь! Скорей за труд великий!
Мефистофель
Пылающий треножник в глубине,
То знак тебе, что ты на самом дне;
Увидишь ты, что матери все тут
Озарены сидят, стоят, идут.
Образованье, преобразованье,
И вечной мысли вечное дрожанье,
Вкруг образы всех тварей словно дым;
Им зримы только схемы, ты незрим.
Тут не робей, опасность настает,
Иди ты прямо на треножник тот,
И тронь его ключом!
(Фауст делает вполне повелительный знак ключом.)
Вот так как раз!
Он за тобой как раб пойдет сейчас;
Всходи спокойно с ним на высоты,
И не заметишь, как вернешься ты.
Когда ж его доставишь в этот край,
То героинь, героев вызывай.
Ты первый мог на шаг такой решиться:
Твой будет подвиг, если он свершится,
А в будущем нам магия уж прямо
Создаст богов из дыма фимиама.
Фауст
С чего ж начать?
Мефистофель
Всем существом спускаться;
Спустишься — топни; топни, чтоб подняться.
(Фауст топает и проваливается.)
Лишь только б ключ настроил все на лад!
Желал бы знать, вернется ль он назад.
Ярко освещенные залы
Император и князья. Двор в волнении.
Камергер
(Мефистофелю)
Ты сценой духов все в долгу остался.
Скорей за дело! Государь заждался!
Кастелян
Сейчас его величество спросил.
Чего ж ты ждешь? Его ты истомил.
Мефистофель
За этим я товарища отправил.
Он знает, как держаться правил,
И заперся теперь опять.
Теперь все силы напрягает;
Кто хочет клад, прекрасное, — достать,
Тот магию обязан изучать.
Кастелян
Какие правила у вас, — нам все равно;
Но государь сказал, что ждет давно.
Блондинка
(Мефистофелю)
Словечко, господин!
Вы видите, лицо
Мое свежо и чисто как яйцо.
Но летом вдруг коричневые пятна
Всю белизну испортят неприятно.
Мне средство!
Мефистофель
Жаль! Что милого котенка
Май превратит гречишкой в пантеренка.
Икры лягушек, жабьих языков
Ты в полнолунье в склянке приготовь,
Настоем тем в ущерб[172] натрись опрятно, —
Придет весна, и не вернутся пятна.
Брюнетка
Кругом толпа теснится к вам невольно.
Лекарства мне! С застуженной ногой
Мне и ходить, и танцевать пребольно,
И неуклюж поклон выходит мой.
Мефистофель
Дай я своей вам наступлю ногой.
Брюнетка
Что ж, у влюбленных водится такое.
Мефистофель
В моем пинке значение большое;
Подобное — подобным, будет прок.
Ногою ногу, — так лечить все члены.
Держитесь же! От вас не жду обмены.
Брюнетка
Ай! Ай! Зажгло, ужаснейший пинок!
Копытом, что ль?
Мефистофель
Во здравье, мой дружок.
Теперь танцуй, как душеньке угодно,
И под столом толкай дружка свободно.
Дама
Да пропустите! Жребий мой плачевный!
Изныла я до глубины душевной!
Еще вчера он плакал предо мной,
Теперь он с ней, ко мне же стал спиной.
Мефистофель
Беда! Но слов моих не пророни:
Подкравшися неслышною стопою,
Вот этим углем ты его черкни
По рукаву, по платью, — злу помочь.
Раскаянья кольнут его огни;
Ты ж проглотить тот уголь не гнушайся,
Вина, воды устами не касайся —
К твоим дверям придет он нынче ж в ночь.
Дама
Не яд же это?
Мефистофель
(в негодовании)
Знай, что уважать!
Такого угля долго б ты искала.
Он из костра, каких пришлось немало
Нам в дни былые поджигать.
Паж
Влюблен я; взрослого во мне не признают.
Мефистофель
Не разберу, кого и слушать тут!
(Пажу.)
Перед самой меньшою не расточай усилий,
Созревшие тебя давно бы оценили.
(Теснятся другие.)
Еще нахлынули! Нелегкая статья!
Искать спасенья рад уж в правде я,
Опора слабая, негодная вполне.
О, матери! Верните Фауста мне!
(Озираясь.)
Уж тусклыми огнями светит зал.
Весь двор к нему сбираться стал.
Я вижу, как ряды, — нельзя скромней,
Под сень идут далеких галерей.
Обширный круг теснее стал,
Всех рыцарский едва вмещает зал.
Широкие ковры по всем стенам,
Оружие по нишам и углам.
Кажись, к чему тут заклинать словами,
Тут духи место облюбили сами.
Рыцарская зала
Тусклое освещение. Император и двор присутствуют.
Герольд
Мой долг вещать о новом представленье,
Но духов мне влиянье в том мешает;
Рассудок здравый, при таком сплетенье,
Не объяснит, чего не постигает.
Готовы кресла, стулья под рукой;
И государь посажен пред стеной,
Там на коврах он видит, без сомненья,
Минувших дней великие сраженья.
Здесь все теперь, весь двор с своим владыкой;
А сзади ряд скамеек превеликий,
И милая, смиряя страх сердечка,
Близ милого нашла себе местечко.
И вот теперь, когда мы все засели,
Готовы мы: пусть духи бы летели!
(Трубы.)
Астролог
Вся драма в ход пойдет сейчас!
Раздайтесь, стены, вам такой приказ!
Покорно все тут магии вполне.
Ковры бегут, свиваясь как в огне.
Нет больше стен, куда ни погляжу,
Как бы театр большой все окружает,
Таинственным нам светом озаряет;
На авансцену сам я выхожу.
Мефистофель
(из суфлерской будки)
Здесь я могу пред всеми отличиться:
Нашептывать ведь черту не учиться,
(Астрологу.)
Ты тихих звезд теченье узнаешь,
И шепот мой отлично ты поймешь.
Астролог
Волшебной силой появился сам
Тяжеловесный и старинный храм;
Как Атлас[173], что держал небесный свод,
Колонн двойной недвижим хоровод,
Громада брусьев их не отягчила,
Таких бы двух на груз большой хватило.
Архитектор
Так это-то антично? Вот чудесно!
Скорей же грубо и тяжеловесно.
Им грубость — строгость, неуклюжесть — мощь,
Расти колоннам должно в виде рощ,
Стрельчатый свод и нас возносит вдруг.
Таким мы зданьем созидаем дух.
Астролог
Великий час сулят нам звезды разом!
Магическим мы словом свяжем разум,
Дадим напротив возлетать вольней
Фантазии, куда угодно ей!
Чего алкал, на то смотри теперь,
Несбыточно — вот потому и верь.
(Фауст возникает на другой стороне авансцены.)
Одет жрецом, в венке кудесник нам
Заявит то, зачем ходил он сам.
Из-под земли треножник с ним идет.
Уж фимиамом словно отдает.
Вот жрец начнет, благословивши, дело.
Удачу мы предсказываем смело.
Фауст
(значительно)
Во имя ваше, матери! Чей трон
В безбрежности молчаньем окружен,
Хоть вкупе вы! Вокруг числом велики
Без жизни мчатся жизненные лики,
Что было раз, чего не воротить,
Все там кишит, желая вечным быть,
И делите вы это в вечной мочи
Под полог дня, под своды темной ночи.
Одних уносит жизнь в свои пути,
Других стремится смелый маг найти,
Своей рукой он щедро расточает
Чудесное, — какого всяк желает.
Астролог
Блестящий ключ коснулся лишь котла,
Туманная распространилась мгла;
Она ползет, как стая облаков,
Струей, клубами, врозь и слитно вновь.
Но в чем тут сила духов вся видна:
В движенье туч нам музыка слышна.
Воздушных звуков в колебанье том
Мелодия разносится кругом,
Ряды колонн, фронтона главный вход,
Да весь и храм, мне кажется, поет.
Туман садится; светел и могуч,
Красавец юный выступил из туч.
Смолкаю я. Здесь отзыв неуместен;
Кому Парис прекрасный неизвестен!
Дама
О, что за блеск в нем силы молодой!
Вторая
Как сочный персик свеж, хорош собой!
Третья
А сладостно приподнятые губки!
Четвертая
Ты б отыскала сласть в подобном кубке?
Пятая
Красив, а нет в нем тонкости-то всей.
Шестая
Немножко быть он мог бы половчей.
Рыцарь
И видимо из пастухов он горных[174],
В нем принца нет, и нет манер придворных.
Другой
Полуодет, действительно он мил,
А вот каков бы в латах-то он был?
Дама
Он мил. Как много мягкости в нем есть.
Рыцарь
К нему бы вам хоть на колени сесть?
Другая
Как мило заложил он на голову руку.
Камергер
Невежа! Стоило б отдать его в науку!
Дама
У вас придирки ко всему найдутся.
Камергер
Пред государем так тянуться!
Дама
Ведь это роль; и он наедине.
Камергер
Играй; но здесь приличен будь вполне!
Дама
Уснул. Во сне хорош он идеально.
Камергер
Сейчас всхрапнет, вот выйдет натурально.
Молодая дама
(восторженно)
Какой сквозь дым я запах узнаю,
Что свежестью наполнил грудь мою?
Средних лет дама
Да, точно; вздох всю душу проникает!
Он от него!
Старшая дама
(Появляется Елена[176].)
Мефистофель
Так вот она! Спокоен я вполне!
Она красива, только не по мне.
Астролог
Я ни на что уж больше не гожусь!
Как честный человек в том признаюсь.
Краса идет. У похвалы нет цели!
О красоте так много вечно пели.
Кому она предстала — все забыл;
Кто ей владел — высоко счастлив был!
Фауст
Глазами ль вижу? Иль в душе живой
Я красоты разливом весь встревожен?
С какой добычей вышел поиск мой!
До сей поры мне мир был пуст, ничтожен!
Чем он теперь, с тех пор как я жрецом?
Он тверд, окреп, я жить желаю в нем!
Пусть не вздохну ни разу я потом,
Как изменю подобному влеченью!
Та, что меня когда-то восхищала,
В волшебном зеркале пленяла,
Такой красы была лишь легкой тенью!
Лишь ты одна, смущая мой покой,
Всю силу страсти роковой,
Любовь, восторг, безумство мне внушаешь!
Мефистофель
(из будки)
Опомнись, ты из роли выпадаешь!
Средних лет дама
Прекрасный рост, но голова мала.[177]
Молодая дама
Зато нога — огромна, тяжела!
Дипломат
Я лишь цариц подобных видеть мог:
Она прекрасна с головы до ног.
Придворный
Идет с усмешкой к спящему она.
Дама
С красавцем рядом, как она дурна!
Поэт
Весь озарен ее он красотой.
Дама
Хоть рисовать. Эндимион[178] с Луной!
Поэт
Вполне. Богиня видимо смутилась,
Его дыханье пить она склонилась.
Завидно! Поцелуй! Нельзя изречь!
Дуэнья
При всех — приличьем всяким пренебречь!
Фауст
Какое счастье мальчику!
Мефистофель
Молчи!
Дай призраку ты волю — не учи!
Придворный
Проснулся он; она спешит бежать.
Дама
Она глядит назад. Легко понять!
Придворный
Он изумлен. Ее так дивен вид!
Дама
А ей не диво то, на что глядит.
Придворный
С достоинством глядит она назад.
Дама
Она его, знать, в руки забирает.
Уж тут мужчины глупы все подряд,
И первым он, гляди, себя считает!
Рыцарь
Величество во всем я вижу в ней!
Дама
Развратница! На что еще подлей!
Паж
На месте бы его хотел я быть, ей-ей!
Придворный
Такая сеть кого б не уловила?
Дама
Сокровище, и рук немало проходило,
Чуть позолота не сошла.
Другая
Она уж в десять лет негодницей была.
Рыцарь
При случае схватить хорошее все падки,
А я бы захватил прекрасные остатки.
Ученый
Я признаюсь, хоть мне она видна,
Да как решить, то подлинно ль она.
Что видим мы, то нас увлечь готово,
А я держусь лишь письменного слова.
И я читаю, что она невольно
Всем старцам Трои приглянулась больно.
И здесь, пожалуй, прежние дела, —
Не молод я, но мне она мила.
Астролог
Не мальчик боле, — молодой герой,
Ее он обнял сильною рукой,
Ее он мощно поднял, наконец.
Похитить, что ль, ее?
Фауст
Постой, глупец!
Не смей! Не слышишь! Стой! Нет, я уйму!
Мефистофель
Ведь сам ведешь ты эту кутерьму!
Астролог
Два слова лишь! Все это представленье
Я назову: Елены похищенье.
Фауст
Как похищенье! Мне ль стоять бесстрастно?
А ключ-то мой! Его он сбавит спесь!
Меня он вел по ужасам всечасно
Уединенья — к твердой почве здесь.
Здесь я стою в действительности твердо,
Тут с духами мой дух сразится гордо,
В двойной победе мир обьемля весь!
Была вдали, теперь близка вполне.
Спасу! И будь моей она вдвойне!
О, матери! Ваш трон мне да поможет!
Кто с ней знаком, расстаться с ней не может.
Астролог
Куда ты, Фауст! О, Фауст! Всей силой он
Ее схватил — уж лик ее смущен.
На юношу навел он ключ, — и вот
Его коснулся.
Горе! Горе — ждет!
(Взрыв. Фауст падает, духи исчезают.)
Мефистофель
(поднимая Фауста на плечи)
Вот и гляди! Связаться с дураками,
Так тут сам черт не справится с делами!
(Темнота. Толкотня.)
Акт второй
Тесная готическая комната с высокими сводами
/Мефистофель выступает из-за занавеса и поднимает его. Кабинет Фауста в прежнем виде, виден Фауст, лежащий на старинной кровати.[179]
Мефистофель
Лежи, бедняк! Тебя томит
Та цепь любви, что трудно рвется!
Кого Елена поразит,
Тот уж не так легко очнется.
(Озираясь.)
Хоть глянуть вверх, сюда ль, туда ли,
Все неизменный вид один:
Кажись, тускней цветные окна стали,
Да развелось побольше паутин;
Чернила сухи, пыль на книгах спит.
Но весь порядок тот остался,
И даже здесь перо лежит,
Которым Фауст у черта подписался.
А в глубине пера застыл
Остаток крови той, что я добыл.
Гордился б редкостью такой
И антикварий записной.
Вот старый крюк со старой шубой;
И вспомнил я о шутке грубой,
Как здесь я мальчика учил.
И юноши того он верно не забыл.
Ты, шуба! Хочется, признаться,
Тебя надеть и, вновь доцентом став,
Опять надменно надуваться!
Ведь убедится ж, что один он прав —
Привычное ученым дело;
Но черту это надоело.
(Трясет снятую шубу; из нее вылетают цикады, козявки и фарфалетты[180].)
Хор насекомых[181]
Здорово, здорово,
Патрон дорогой!
Жужжим мы, летаем,
Знакомы с тобой.
Немногих посеял
Ты тихо в тени;
А тысячи пляшут:
Ты, батя, взгляни.
Лукавого в сердце
Укроешь от глаз;
А вошек на шубе
Увидишь как раз.
Мефистофель
Я изумлен; рад видеть молодежь!
Ты только сей, и во время пожнешь.
Еще хочу я старый мех тряхнуть;
И вылетит опять хоть что-нибудь…
Вверху! Кругом! По закоулкам тесным
Укрыться след вам, милочкам прелестным,
В тот ящик, что изломан весь,
В пергамент пожелтевший здесь,
В худых горшках, разбитых вазах
И в черепах тех дыроглазых!
В подобном хламе поневоле
Приходится гнездиться моли.
(Надевает шубу.)
Надену вновь тебя, как надевал!
Опять наставником я стал.
Что пользы так лишь называться,
Где ж те, что предо мной смирятся?
(Он звонит в колокол, издающий резкий пронзительный звон, причем коридоры трясутся и двери растворяются.)
Фамулус[182]
(ковыляя по длинному коридору)
Что за звон! Душа мятется!
Вход дрожит, стена трясется;
Вижу в пестрых окнах зданья
Словно молнии сверканье.
Скачет пол, а сверху, мнится,
Мусор с известью валится,
И дверей засовы — сила
Непонятная раскрыла.
Ужас! Вижу исполина,
В шубе фаустовой мужчина!
Эти взоры с полдороги
Мне подкашивают ноги.
Оставаться иль бежать?
Ах! Что будет, как узнать?
Мефистофель
(маня)
Войдите, друг. Зовут вас Nicodemus[183].
Фамулус
Действительно, почтенный муж! Oremus![184]
Мефистофель
Оставим это.
Фамулус
Рад, что вам знаком!
Мефистофель
Я знаю: вы еще студент притом.
Хотя в летах, ученый человек
Отстать не может, — учится весь век.
И карточный тут домик строим мы;
И не достроят первые умы.
Но ваш наставник дело понимает:
Кто ж доктора-то Вагнера не знает,
В ученом мире кто ж сравнится с ним!
И держится наука только им.
Он мудрость ежедневно множит:
Кто алчет знанья, сколько может,
Спешит в толпе ему внимать.
Один он с кафедры сияет;
Как Петр ключом он обладает[185],
И верх и низ им отпирает.
Когда лучи его сияют,
Иная слава прах и дым;
Уж имя Фауста забывают!
А все открыто им одним.
Фамулус
Простите, муж почтенный, коль скажу я,
И возразить притом дерзну я:
Я вижу сторону другую;
Лишь скромность — вот его удел.
Куда исчез и где скрываться может
Великий муж — ума он не приложит.
Все ждет его, все слушать бы хотел.
Вся комната должна храниться,
Как доктор Фауст в ней прожил до конца.
Ждет старого она жильца;
Едва дерзаю в ней я появиться.
Теперь который звездный час?
Казалось, стены все дрожали,
Тряслася дверь, засовы спали —
А то б вы не прошли до нас.
Мефистофель
Но где же сам-то он, скажите?
Меня к нему, его ль сюда ведите!
Фамулус
Ах! Очень строг его запрет!
Не знаю, доложить иль нет.
Не первый месяц углубился
Он в труд, — и тихо затворился;
Ученый муж был так изнежен,
Теперь как угольщик небрежен,
Нос в саже, уши тож ужасны,
Глаза от поддуванья красны;
Сидит, — схватить минуту рад;
И только что щипцы звенят.
Мефистофель
Ужель приход мой счесть напастью?
Ведь я, глядишь, его помог бы счастью!
(Фамулус уходит. Мефистофель важно садится.)
Едва я занял пост, как вот
Знакомый гость сюда идет.
Но он из самых новых верно.
Он расхрабрится беспримерно.
Бакалавр[186]
(несется по коридору)
Двери настежь я встречаю!
Так теперь уж, полагаю,
Плесень старую забыли,
Где живой и мертвый гнили,
Чтоб закиснуть и заглохнуть,
Чтобы заживо засохнуть.
Эти стены с этим сводом
Ждут паденья с каждым годом.
Не уйди мы осторожно,
То и нам погибнуть можно.
Я первейший на отвагу.
Но уж дальше я ни шагу.
Что за странные дела-то!
Не сюда ли я когда-то
Боязливым в высшей мере,
Новичком являлся в двери,
Верил им, длиннобородым[187],
Поддавался их подходам?
Из старинных книг болтали
Ложь они, какую знали,
Знали, ей не доверяя,
Лишь себя и нас терзая.
Как? Там сзади, где темно-то,
Вижу вновь сидит вон кто-то,
Разглядел теперь поближе,
Все он в той же шубе рыжей;
Как оставил я его,
В грубом мехе одного!
Ловким я его считал,
Как его не понимал;
Но теперь иное дело,
Подойду к нему я смело!
Коль воды Леты[188] все не затопили
Под лысым черепом у вас, — без шутки,
Я ученик, которому так жутки
Академические розги были.
Я вижу вас, каким видал,
Но я другим уже предстал.
Мефистофель
Рад, что мой звон у вас раздался.
Я в вас заране видел прок,
И в куколке мне представлялся
Грядущий пестрый мотылек.
Вы в локонах, манишкой с кружевами
По-детски любовались сами.
Вам не пришлось ходить с косой?
Теперь я вижу вас по моде.
Решительны вы стали на свободе;
Лишь абсолютно бы не шли домой.
Бакалавр
Мы с вами, сударь, здесь на месте старом;
Но дух поймите новых вы годов.
Двусмысленно не говорите даром!
Теперь уж мы значенье ловим слов.
Вы юношу дурачили преловко,
Вам без труда сходила с рук уловка,
Теперь напрасно так шутить.
Мефистофель
Коль юношам стал правду говорить,
Какой птенцы не могут проглотить,
Да вслед затем с годами по натуре,
Все на своей пришлось им вынесть шкуре,
Сдается им, что выдумал то всяк;
И вот кричат: учитель был дурак.
Бакалавр
Плут может быть! Какой учитель сам
В лицо всю правду скажет нам?
Умеет всяк прибавить иль убавить,
То припугнуть детей, то позабавить.
Мефистофель
Учиться — есть пора для нас;
А вам учить настал, как вижу, час.
С годами вы, хоть время скоротечно,
И опытностью запаслись, конечно?
Бакалавр
Что опытность? Один пустяк,
Ей с духом не ужиться дружно.
Признайтесь, вечно ведал всяк,
Чего и знать совсем не нужно?[189]
Мефистофель
(помолчав)
Себя давно считал я дураком,
Теперь вполне я убедился в том.
Бакалавр
Сердечно рад! И первого пока
Разумного я встретил старика.
Мефистофель
Век рыл я клад блестящий и тяжелый —
И мрачных угольев достиг.
Бакалавр
Сознайтесь-ка, ваш череп голый
Ничуть не лучше тех пустых?
Мефистофель
(добродушно)
Ты грубости своей, мой друг, не сознаешь.
Бакалавр
По-нашему — коль вежлив, значит, лжешь.
Мефистофель
(подвигаясь на авансцену к публике)
Здесь свет и воздух у меня отняли;
Хоть вы бы мне защитниками стали!
Бакалавр
Считаю мысль я дерзостной совсем,
Быть чем-нибудь, когда уж стал ничем.
Людская жизнь живет в крови; а в ком
Кровь так сильна, как в юноше любом?
Могучей силой молодая кровь
Из жизни прежней жизнь выводит вновь.
Тут все кипит и подвиг создает;
Где слабый пал, там сильный восстает.
Пока полмира мы завоевали,
Что делали вы? Думали, кивали,
И вечным планам потеряли счет.
Конечно, старость — лихорадка,
Озноб, тоска стоит во всем,
Кому минуло три десятка,
Того считай уж мертвецом.[190]
Вас перебить бы, чтобы свет избавить.
Мефистофель
Тут черт не может ничего прибавить.
Бакалавр
Коль захочу, так черт не смеет быть.
Мефистофель
(в сторону)
Все ж черт тебя сумеет зацепить!
Бакалавр
То подвиг юности прямой.
Мир был ничто, пока не создан мной;
Я солнце вывел из пучин морских;
Со мной луна достигла фаз своих;
Тогда и день разлился предо мною,
Чтоб радовать меня красой земною.
По мановенью моему, в ночи,
Впервые звезд рассыпались лучи,
Кто ж, как не я вам дал свободу мысли,
Когда вы все филистерами кисли?
А я свободно, как мой дух велит,
Иду за светом, что во мне горит.
И шествую с восторженной душою,
Лицом на свет и к мрачному спиною.
(Уходит.)
Мефистофель
Оригинал, как прыть твоя пылка!
Тебя ничуть сознанье не тревожит:
Что кто ж умно иль глупо думать может
О том, о чем не мыслили б века?
Но в этом нет опасно рокового.
Со временем изменится оно:
Как гроздий сок ни бродит бестолково,
Все выйдет под конец вино.
(К молодому партеру, который не аплодирует.)
Не убедил вас мой язык.
Я с вами, дети, прав в расчете;
Подумайте, ведь черт — старик;
Состарясь, вы его поймете.
Лаборатория в средневековом вкусе
Сложные неуклюжие аппараты для фантастических целей.
Вагнер
(у очага)
Ударил колокол ужасный,
Затрепетали стены зданий;
Теперь не может страх всечасный
Продлиться строгих ожиданий.
Уже во мраке проблеск ясный,
Уже в реторте что-то пышет,
Как раскаленный уголь дышит;
Как бы карбункул многоценный
Во тьму кидает луч мгновенный.
Вот белый свет возник сейчас;
О, хоть бы раз мне без потери!..
О, Боже! Кто шуршит у двери?
Мефистофель
(входит)
Мое почтенье! В добрый час.
Вагнер
(боязливо, затем тихо)
Ну, в добрый звездный час, — войдите!
Но ни полслова, не дышите!
Тому, что выйдет, изумится век.
Мефистофель
(еще тише)
В чем дело-то?
Вагнер
(тихо)
Творится человек.
Мефистофель
Как человек? Какую же коптить
Влюбленную вы пару засадили?
Вагнер
Помилуй Бог! Как до сих пор родить
Привыкли все, — мы вздором объявили.
Тот нежный пункт, что жизнью мы дарим,
Та сила, что, внутри сливаясь с ним,
Брала и отдавала, проявляясь,
Сперва родным, затем чужим питаясь,
Достоинство утратила теперь.
Отныне пусть ей предается зверь,
Но человеку след с его значеньем
Гордиться впредь другим происхожденьем.
(Обращаясь к очагу.)
Еще светлей! Тут ждешь, по крайней мере,
Что если мы из многих сот материй
Смешением, — в смешенье весь вопрос —
Материю людскую образуем,
Ее в реторте замуруем
И тщательно дистиллируем,
Все дело нам тихонько удалось.
(Снова обращаясь к очагу.)
Выходит! Масса все светлеет!
И убежденье крепче зреет!
Все, что в природе тайной слыло,
То мы разумно испытуем,
Что организмом в ней произошло,
То мы теперь кристаллизуем.
Мефистофель
Кто долго жил, тот испытал немало;
Он нового не встретит в жизни сей:
При странствиях, видал и я, бывало,
Кристаллизованных людей.
Вагнер
(обращаясь к реторте)
Растет, сверкает, все слилось,
Мгновенье, и затем — сбылось!
Великий план сперва похож на вздор;
Случайность нас отныне не обманет,
Подобный мозг для мысли с этих пор
Мыслителем приготовляться станет.
(С восторгом обращаясь к реторте.)
Стекло звенит, и прояснилась смесь,
Теперь пойдет уж без запинки!
Я вижу, шевелится здесь
Лик миловидного мужчинки.
Чего ж еще и нам, и всем желать?
Разгадка тут всей тайны необъятной:
Старайтесь этим звукам внять,
И голос ваш, и речи станут внятны.
Гомункул[191]
(из реторты Вагнеру)
Ну, папенька! Ты не шутя? Ей-ей?
Так к сердцу ты прижми меня скорей!
Да понежней, чтоб склянка утерпела!
Сама природа здесь велела:
Начнет творить, так не вмещает свет;
С искусственным же дальше — ходу нет.
(Мефистофелю.)
И ты, хитрец, мой братец, здесь? Смотрю
И вовремя, как раз! Благодарю;
Судьбой ты, кстати, занесен вполне:
Раз что живу — и дело нужно мне,
Хотел бы я сейчас же за работу.
С чего начать, — ты ловок снять заботу.
Вагнер
Одно словцо! Стыжусь я этой темы:
И стар, и млад мне задают проблемы,
Вот, например, для всякого загадка:
Как тело так с душой слилися гладко,
И держатся друг дружки неразрывно,
И целый век враждуют непрерывно? Затем…
Мефистофель
Постой! Спросил бы я, признаться,
Зачем мужья все с женами бранятся?
Вот, друг, вопрос ты разреши-ка — нутко!
А здесь нужны дела, — их ждет малютка.
Гомункул
Что ж делать мне?
Мефистофель
(указывая на боковую дверь)
Так выкажи ты силы!
Вагнер
(смотря в реторту)
Поистине, ты мальчик очень милый!
(Боковая дверь отворяется, виден Фауст на постели.)
Гомункул
(изумленно)
Значительно!
(Реторта вырывается из рук Вагнера, носится над Фаустом и освещает его.)
Прекрасный вид! У влаги
Прозрачной, в роще, жены мечут платья.
Прелестны все! А вот теперь все наги.
Но между них одну бы мог признать я
Хоть героиней, если не богиней.
Прозрачный блеск струит она ногою,
И членов пыл с их юною гордыней
Прохладною приемлется волною.
Но что за шум затрепетавших крылий,
Какие плески влагу возмутили?
В испуге девы разбежались, — только
Царицы взор не омрачен нисколько.
Она глядит так женственно надменно,
Что лебедь-царь к ногам ее смиренно
Приник. Ее объемлет он колена.
Но вдруг туман встает волной,
И уж за дымкою густой
Сокрылась сладостная сцена.[192]
Мефистофель
Рассказывать, я вижу, ты горазд!
Хоть сам ты мал, за то большой фантаст.
Я ничего не вижу!
Гомункул
Где ж тебе-то!
Провел ты молодости лета
Во мгле, средь рыцарей, попов,
Так вот и глаз-то твой таков!
В туманах только ты и дома.
(Озираясь.)
Сырые стены, гадко, склизко!
Стрельчато, вычурно и низко.
Проснись-ка он, — беда как раз:
Как глянет, так умрет сейчас.
Ручьи лесные с лебедями,
Красавиц видел он во сне.
Как сжиться с этими стенами!
Я терпелив, но невтерпеж и мне.
Умчим его!
Мефистофель
Такому рад исходу.
Гомункул
Ты в битву воина пошли,
А девушку веди ты к хороводу!
Они б места свои нашли.
Классическая, вспомнил я сейчас,
Вальпургиева ночь как раз.
К успеху тут пути прямые.
Снесем его к его стихии!
Мефистофель
Не слыхивал подобного я чуда.
Гомункул
И слышать-то тебе откуда?
Романтикам лишь с призраками жить!
А истый призрак — классик должен быть.
Мефистофель
Куда же путь свой должен направлять я?
Противны мне античные собратья.
Гомункул
Северо-Запад, черт, тебя все влек;
Но нас теперь зовет Юго-Восток.
Там, где Пеней[193] равнину пробежал,
Среди кустов, заливами сверкая,
До самых гор долина все сплошная,
И древний рядом с новым там Фарсал.
Мефистофель
О, горе! Прочь! Хоть битвой пощадите
Тиранства с рабством! Что ни говорите,
Вещь скучная; едва окончат, — глядь!
Опять пошли друг с другом воевать!
И невдомек уму таких людей,
Что сзади их дурачит Асмодей[194].
Все за права свободы, мол, дерутся.
А разглядеть: рабы с рабами бьются.
Гомункул
Оставь людей, коль вздорить им охота;
Им защищаться предоставь самим
С младенчества; так будет и с большим.
Тут весь вопрос, как исцелить его-то?
Коль знаешь чем, так на ноги поставь,
А если нет, то мне все предоставь.
Мефистофель
Тут с Брокена нашлось бы что-нибудь;
Но заперли язычники мне путь.
А греки были век пустой народ!
В глаза-то вам все чувственность их бьет,
Они в грехах весельем соблазняют;
А наши-то все мрачными считают.
Ну, что ж теперь?
Гомункул
Мефистофель
(похотливо)
Ах, ведьмы фессалийские! Особы,
Которых я давно искал.
Но что ни ночь, быть с ними не могло бы
Мне нравиться, я полагал;
А изредка, для пробы…
Гомункул
Плащ сюда,
И рыцаря мы завернем больного!
А эта тряпка, как тогда,
Вас одного поднимет и другого;
Я посвечу.
Вагнер
(боязливо)
А я?
Гомункул
Не суетись!
Останься дома, в дело углубись:
Пергаменты старинные достанешь,
По ним сбирать ты элементы станешь
И соблюдать всю совокупность эту;
Обдумай что и как ты, разбери;
Я между тем постранствую по свету,
Быть может, точку отыщу над i.
Тогда к великой цели ты придешь;
За долгий труд награду жди по праву:
Богатство, долголетье, почесть, славу,
И с знаньем добродетель — может тож!
Прощай!
Вагнер
(опечаленный)
Прощай! Мне грустно поневоле!
Боюсь, тебя уж не увижу боле.
Мефистофель
Лететь к Пенею я готов!
Не брезгаем мы братцем сами.
(К зрителям.)
Зависим мы, в конце концов,
От креатур, созданных нами.
Классическая Вальпургиева ночь
Ферсальские поля. Темнота.[196]
Эрихто[197]
Опять к ночному зрелищу ужасному
Являюсь я, Эрихто, вечно мрачная;
Не так гнусна, как клеветой своей меня
Поэты очернили. Нет конца хвалам
И поношеньям их. Уже убелена
Волной палаток серых вся долина вдоль,
Как призраками этой страшной ночи всей.
Как часто это повторялось! И еще
Век повторяться будет. Уступить никто
Не хочет власти, даже и тому, кто сам
Ее стяжал и держит. Каждый, кто собой
Не в силах управлять, охотно б править стал
Соседней волей, как бы он, гордец, хотел.
Разыгран битвою великий здесь пример,
Как сила пред сильнейшим хочет грудью стать,
Как дорогой свободы пышный рвут венок,
И жесткий лавр чело владыки обогнет.
Вчера здесь грезился величья день.
Там к слову лести Цезарь слух склонял в ночи!
Теперь сразятся. Знает свет, кто победил.
Огни сторожевые красный пламень шлют,
Как пролитая кровь лег отблеск по земле,
И, привлечен таким сиянием ночным,
Всей саги эллинской собрался легион.
У всех огней колеблются в неверной мгле
Или расселись лики баснословных дней…
А месяц хоть в ущербе, но вполне светло
Встает, кидая нежный блеск на все вокруг;
Исчез палаток призрак, — синь огонь костров.
Но надо мной какой нежданный метеор?
Горит и освещает ком телесный он.
Я чую жизнь. Мне не приличествует быть
Вблизи живого, так как я ему вредна;
Худую славу возбужу без пользы я.
Вот он спускается. Разумно удалюсь!
(Удаляется. Воздухоплаватели вверху.[198])
Гомункул
Раз еще кругом лети-ка
Над зловещими огнями;
Как в долине этой дико
Светит призрачными снами.
Мефистофель
Как из северных строений
В окна старые глядя,
Вижу лики привидений,
Здесь и там моя семья.
Гомункул
Вон какая зашаталась,
И уходит каланчой.
Мефистофель
Точно нас перепугалась,
Как летели мы с тобой.
Гомункул
Пусть идет и удалится!
Наземь рыцаря спусти,
Он очнется, — он стремится
В царстве сказок жизнь найти.
Фауст
(касаясь земли)
А где она?
Гомункул
Сказать не можем;
Здесь всем такой вопрос предложим.
Ступай до утренних лучей
По всем огням осведомляться:
Кто мог сходить до матерей,
Тому уж нечего бояться.
Мефистофель
И мне тут будет часть своя;
Но лучшего для нас не знаю я,
Как чтобы каждый меж огнями
Своими поискал глазами,
Затем — чтоб нам сбираться понемножку,
Заставь фонарь светить со звоном, крошка!
Гомункул
И зазвоню, и засверкаю!
(Реторта сильно светит и звонит.)
Чудес я новых вам желаю!
Фауст
(один)
Так где ж она? Я снова не спросил!
Коль не стояла тут сама она,
Коль эта к ней не ластилась волна,
Здесь воздух тот, что речь ее носил.
Я волшебством вдруг к Греции пристал!
Сейчас почуял землю я, где стал,
Как спящего меня прожгло струей горючей,
Так я стою — в душе Антей могучий,
И если странное здесь сочеталось вместе,
Все ж лабиринт огней пущусь узнать на месте!
(Удаляется.)
Мефистофель
Хоть весь обшарил ряд я освещенный,
Все я чужой и словно в одиночку.
Все нагишом, кой-кто надел сорочку:
Бесстыдны сфинксы, без стыда грифоны.
Чего не встретит с крыльями и с гривой
И передом и задом глаз пытливый!
Мы сами-то довольно неприличны,
А эти право чересчур античны;
Тут нужно бы на этом всем народе
Премногое заклейстерить[199] по моде…
Противный сброд! Но вежливым, я знаю,
Быть должно гостю. — Здравия желаю
Красавицам и старичкам игривым.
Гриф[200]
(хрипло)
Нет не игривым — грифам. Кто под старость рад
Игривым слыть? И в каждом слове есть
То, от чего его и произвесть:
Грусть, грозный, гордый, грубый, гробы даже,
Этимология все та же —
И нам она претит.
Мефистофель
Хоть я не возражаю,
Но «гри» в титуле гриф я уважаю.
Гриф
(по-прежнему хрипло)
Естественно! Средство должно тут быть,
Могли его хвалить или хулить;
Греби короны, золото, девиц,
А кто нагреб, пред тем все пало ниц.
Муравьи
(огромной породы)[201]
О золоте тут речь. Его набрали
И по скалам, пещерам мы наклали.
Да аримаспы[202] там у нас нашли, —
Им смех, что все далеко унесли.
Грифы
Уж мы заставим их признаться.
Аримаспы
Не здесь на празднике ночном!
А завтра все мы проживем;
Теперь удастся, может статься.
Мефистофель
(садясь между сфинксами[203])
Легко у вас мне просидеть без скуки;
Могу я каждого понять.
Сфинкс
Духовные мы испускаем звуки,
Их ваше дело воплощать.
Как звать тебя, мы слышать бы желали.
Мефистофель
Премножество имен мне надавали.
Британцев нет ли тут? Охотники у них
Смотреть места сражений, водопады,
Остатки стен, классические склады;
Вот шли б сюда, на что чудес иных.
Они ж творцы; в старинной драме их
Являюсь я как Old iniquity[204].
Сфинкс
За что про что?
Мефистофель
Там толку не найти.
Сфинкс
Пожалуй, так. В звездах ты понимаешь?
Ну, как ты час теперешний считаешь?
Мефистофель
(глядя вверх)
Звезда к звезде, серп лунный разгорелся,
На этом месте я бы засиделся,
У львиной шкуры я твоей согрелся;
К чему напрасно вверх стремиться взгляду?
Задай загадку, а не то шараду!
Сфинкс
Скажи ты сам загадку про себя.
Загадкою будь сам ты обнаружен:
«Благочестивому и злому нужен;
Аскету цель уколов до эфеса,
Другому — на безумства друг-повеса,
И то и се — чтоб забавлял Зевеса»[205].
Первый гриф
(хрипло)
Гони его!
Второй гриф
(хрипит сильней)
Чего он ждет от нас?
Оба
Гоните гадкого сейчас!
Мефистофель
(грубо)
Ты полагаешь, что у гостя ногти
Не так дерут, как вон твои-то когти?
Попробуй-ка!
Сфинкс
(кротко)
Ты можешь оставаться.
Но не пришлось бы с нами стосковаться;
В своей стране живешь ты безобидно,
А здесь тебе не по нутру, как видно.
Мефистофель
Ты аппетитна, если сверху взглянешь,
А глянув вниз на бестию, — отпрянешь.
Сфинкс
Тебе, лукавый, быть побитым:
У всех здоровы лапы тут.
С таким уродливым копытом
Тебе у нас плохой приют.
Сирены[206] наигрывают сверху.
Мефистофель
Что там качаются за птицы
В ветвях прибрежных тополей?
Сфинкс
Поберегись! Уж те певицы
Губили доблестных мужей!
Сирены
Ах, уже ль тебе привычно
Жить с уродливым народом?
Слушай, целым хороводом
Запоем мы мелодично:
Так сиренам нам прилично.
Сфинксы
(передразнивая их на ту же мелодию)
Ты заставь-ка их спуститься;
Любо им в ветвях таиться,
Чтоб совиными когтями
Растерзать вас, если сами
Слух решитесь вы склонить.
Сирены
Прочь всю зависть гнусной злобы!
Все сберем мы, что могло бы
Лишь под небом усладить!
На земле и над водою
Самой милою игрою
Станем гостя веселить!
Мефистофель
Мы эти штуки знаем сами,
Когда и горлом, и струнами
Хитросплетенья заведут!
Мне эти трели лишь баклуши:
Оне царапают лишь уши,
А все до сердца не дойдут.
Сфинкс
Не поминай ты сердца тоже!
Ведь кошелек из дряблой кожи
Тебе приличней, старый плут!
Фауст
(появляясь)
Как странно, все мне эти лики милы!
В чудовищном черты заметны силы;
В душе моей надежды луч возник;
На что наводит этот строгий лик!
(Указывает на сфинксов, потом на сирен, муравьев, грифов.)
Мефистофель
Ты б прежде проклял их во тьму,
Теперь они тебе понятны;
Кто ищет милую, тому
Чудовища — и те приятны.
Фауст
(сфинксам)
Скажите, лики женские, сейчас:
Елены кто не видел ли из вас?
Сфинкс
Сирены
Есть тебе еще дорога!
Как Улисс к нам прибыл в гости,
Без надменности и злости,
Он рассказывал нам много;
Все тебе откроем сами,
Только ты иди за нами
К морю на берег свободный.
Сфинкс
Бойся, рыцарь благородный,
И как Улисс пенькою связан был,
Советом нашим будь ты связан!
Ты поищи, — Хирон тебе указан,
Он скажет все, о чем я говорил.
(Фауст уходит.)
Мефистофель
(с неудовольствием)
Что стало крякать, крыльями плескать,
И мчится так, что даже не видать
Да друг за дружкой? Их догнать
Охотник увидал бы виды!
Сфинкс
Как буря быстры и почти незримы,
Стрелам Алкида только достижимы —
Проносятся над нами стимфалиды[211]
И шлют нам кряканьем привет.
Совиный нос, гусиный след;
Они хотели б здесь остаться
И старой нам родней считаться.
Мефистофель
(как прежде, с неудовольствием)
Тут что-то с ними вновь шипит.
Сфинкс
Не бойся пасти ты злодейской:
То головы змеи Лернейской[212];
Ведь срублены, а чванство в них сидит…
Но что с тобой? Ты сам-то ли в порядке?
Какие странные ухватки!
Куда спешишь ты?.. Уходи!
На хор, что вижу назади,
Ты озираешься. Так что ж,
Ступай, приятных много лиц найдешь:
То девы ламии[213] всем хором,
С улыбками, с нахальным взором;
Таких сатиры любят больно,
У них ноге козлиной вольно.
Мефистофель
Надеюсь, вас, вернувшись, здесь найду я.
Сфинкс
Да. Ты ступай теперь в толпу живую;
Еще в Египте мы привыкли жить
Так, чтобы лет на тысячи царить.
Не трогать нас, когда мы ляжем,
Так мы луны и солнца ход покажем.[214]
Мы сидим у пирамиды,
Судим свет своим судом,
Наводненья, войн обиды, —
Мы и глазом не моргнем.
Пеней[215], окруженный потоками и нимфами.
Пеней
Ты шепни, камыш прибрежный,
Ты вздохни, тростник мой нежный,
Лепечите, листья ивы,
С веткой тополя спесивой,
Чтоб дремал я упоен!
Нечто грозное учуя,
Просыпаюсь, трепещу я,
Тихих струй тревожа сон.
Фауст
(подступая к реке)
Слышу ль я, иль мне сдается,
Что в ветвях тут раздается
И под сенью тростниковой
Человеческое слово;
Струйки — словно спор болтливый,
Воздух — словно вздох шутливый.
Нимфы
(Фаусту)
Ты лучше на отдых
Склонись головою,
Раскинься в прохладе,
Предайся покою.
Усни, отдохни ты,
Ведь ты утомлен;
Плесканьем, журчаньем
Нашепчем мы сон!
Фауст
Ведь я не сплю! Пусть без смятенья
Встают прелестные виденья,
Куда ни кинет их мой глаз!
Как чудны все мои мечтанья!
То сны или воспоминанья?
Ведь был же ты так счастлив раз!
Тихонько двигаются воды,
Кустов слегка качая входы,
И не шумят, а чуть журчат;
Со всех сторон ручьи живые,
Сливаясь в зеркала сплошные,
Купаться в глубину манят.
Я вижу, молодые жены,
Зеркальной влагою отражены,
Возникли ясно предо мной!
Они купаются красиво,
Плывут, храбрясь, бредут пугливо.
Кричат и плещутся водой.
Мне здесь бы должно оставаться
И ими только любоваться;
Но снова вдаль меня манит.
Мой взор с усильем ищет новым:
За этим лиственным покровом
Высокий лик царицы скрыт.
Странно! Лебеди красиво
Выплывают из залива
В величавой чистоте.
Тихо движется их стая,
Клюв и голову склоняя
В горделивой красоте…
Но один из всех смелее,
Выгибая грудь и шею,
Быстро всех опередил;
Он, распучившись[216] крылами,
Бороздя струи струями,
К месту тайному подплыл…
Другие плавают, гуляют,
Их перья чистые сверкают,
Но в бой вступивши на волне,
Они и дев всех распугали,
Чтоб не о службе помышляли,
А о спасенье лишь оне.
Нимфы
Сестры, лягте-ка ушком
На зеленый брег реки-то;
Словно слышу за холмом
Топот конского копыта.
Если б знать, кто мог принесть
В эту ночь так скоро весть.
Фауст
Так земля кругом и стонет,
Словно всадник быстро гонит.
Туда мой взор!
Иль с этих пор
Сбывается, что снилось?
О! Чудо совершилось!
Несется всадник рысью, — в нем
Отвага сдержана умом…
Конь белоснежный мчится смело,
Я не ошибся: это он,
Филиры[217] славный сын, Хирон! —
Стой, стой! Хирон! К тебе есть дело…
Хирон
Ну, что там? Что?
Фауст
Остановись, постой!
Хирон
Я не стою.
Фауст
Возьми меня с собой!
Хирон
Садись ко мне! Все расспросить могу я.
Куда ты в путь? Тут берег под тобой,
Хоть за реку тебя перенесу я.
Фауст
(садясь на него)
Мне все равно. Спасибо, дорогой!..
Великий муж, достойный педагог,
Что воспитать героев стольких мог,
Круг аргонавтов[218], славою одетых,
И всех других поэтами воспетых.
Хирон
Фауст
Врача, который свойства трав
И всех кореньев их познав,
Способен боль и язвы исцелять,
Душой и телом рад я здесь обнять!
Хирон
Где близко ранен был боец,
Я помогал при знанье слабом;
Но это знанье под конец
Попам я передал и бабам.
Фауст
Ты, как вполне великий муж,
Хвалы не терпишь, и к тому ж
Хотел бы ты душе незлобной
Внушить, что есть тебе подобный.
Хирон
Ты, кажется мне, ловок — не робеешь,
Народу ты и князю льстить умеешь.
Фауст
Признайся, в жизни-то своей
Ты величайших видывал мужей.
Сопровождал ты многих благородных
Полубогов в их подвигах свободных!
Но близкий сам ко всем геройским ликам,
Кого считал ты изо всех великим?
Хирон
Из круга аргонавтов каждый
Геройской был исполнен жаждой,
И силой, что его одушевляла,
Он нужен был, где прочих не хватало.
Так Диоскуров верх брала чета,
Где молодость нужна я красота;
С решимостью почин отважных дел
Был Бореад прекраснейший удел;
В совете мудр, глубок, могуч, смышлен
И женщинам приятен был Ясон;
Затем Орфей и нежный, и смиренный
Превыше всех был лирой вдохновенной;
Линцей[221] был зорок, — день и ночь искал
Путь кораблю он средь подводных скал.
Союзников напасти не печалят:
Один ведет, а все другие хвалят.
Фауст
О Геркулесе ты ни слова?
Хирон
О! Не смущай меня ты снова!..
Арея, Феба не видал
Я, как и Гермеса, ни разу:
Вдруг тот глазам моим предстал,
Кто был божествен по рассказу!
И был рожденный в царской доле,
Прекрасным юношею он,
У брата старшего в неволе
И у прелестных самых жен.
Второго не родить уж Гее.
И Гебе не назвать своим,
Напрасно лирам петь звончее,
Напрасно камень мы томим!
Фауст
Ваятель трудится напрасно,
Такого не проявит он.
Кто муж прекраснейший, мне ясно,
Кто ж всех прекраснее из жен?
Хирон
Что! В женской красоте нет силы,
Холодный часто лик она;
Те существа мне только милы,
В которых жизнь веселия полна,
Краса, сама себе отрада;
Служить прелестному — награда,
Хоть мне, как я Елену нес.
Фауст
Ты нес ее?
Хирон
Да, на спине же.
Фауст
И так сходить с ума пришлось!
И вдруг сижу теперь. И где же?!
Хирон
За волоса мои она,
Как ты, держалась.
Фауст
Как полна
Восторгом грудь! Скажи мне все!
Лечу желаньем ей навстречу!
Куда, откуда, нес ее?
Хирон
На твой вопрос легко отвечу.
Отбили Диоскуры вдруг
Сестричку у разбойников из рук;
В обиде неудачи, те сошлись,
И яростно вослед им погнались.
Бегут борцы с сестрой, — и вот
У Элевзинских им болот
Пришлось вдвоем брести, я вплавь пустился.
Она спрыгнула, потрепала
По мокрой гриве, обласкала,
Благодаря еще притом;
Так молода, мила со стариком!
Фауст
Семи лишь лет!..
Хирон
Ты веришь филологам.
Тебе да и себе дано им лгать во многом.
У женских мифов дар особый есть,
Быть, как поэт их вздумает привесть;
Ни зрелости, ни старости им нет,
Все привлекательный расцвет:
Ребенком похищают, к старой льнут;
Поэты, словом, лет не признают.
Фауст
Витать и ей в безвременных лишь сферах!
Ахилл же мог найти ее на Ферах,
Сам вне времен. Вот счастие-то впрямь!
Любви добиться вопреки судьбам.
Я б что ль не смог, умея так любить,
Высокий лик заставить снова жить,
То существо, что средь богов родилось,
Величьем, негой, прелестью гордилось?
Ее видал ты; нынче видел я
Прекрасную в расцвете бытия!
Теперь мой ум, мой дух окован ею;
И мне не жить, коль ей не овладею!
Хирон
Как человек, ты, странник, лишь влюблен,
Но средь теней ты просто поврежден.
Тебе на счастье, без сомненья,
Я каждый год, лишь на мгновенье
Спешу туда, где Манто обитает[222].
Дочь Эскулапа умоляет
Отца, чтоб тот во славу знанья
Дал, наконец, умам врачей сознанье.
Я от убийств их свел на покаянье;
Среди сивилл она мне всех милее,
В приемах мягче всех, и всех добрее;
Побудь у ней, она тебе, быть может,
Кореньями какими и поможет.
Фауст
Что мне лечить? То чувства не больные!
Ведь я бы подлым стал как остальные!
Хирон
Целебного ключа не пропусти же
Мы прибыли на место; так сойди же!
Фауст
Куда же ночью, — даже страх берет,
Меня примчал ты по хрящам, да вброд?
Хирон
Здесь Рим с Элладой бились, полны гнева,[223] —
Пеней направо и Олимп налево —
Громадной пасть державе рок судил.
Царь убежал, а гражданин сразил.
Взгляни сюда, увидишь, близко к нам
Стоит при лунном свете вечный храм.
Манто
(внутри грезя)
Стучат копыты,
Дрожат священные плиты;
Спешат полубоги в тени.
Хирон
Так, так!
Лишь глаза разомкни!
Манто
(просыпаясь)
Здорово! Я вижу ты вовремя сам.
Хирон
И у тебя все прежний храм!
Манто
Ты скачешь как обыкновенно?
Хирон
Ведь ты же все живешь смиренно,
Пока я по свету кружу?
Манто
Кружится только время, — я сижу.
А этот?
Хирон
Страшной ночью он
К тебе как вихрем занесен.
Елену — ум его блуждает, —
Елену он добыть желает,
Да как и где искать — не знает;
Хоть Эскулап его бы исцелил.
Манто
Кто хочет невозможного, — мне мил.
(Хирон уже умчался.)
Войди ко мне, отвагой окрыленный!
Вон темный вход в обитель Персефоны.
Где под Олимпом тайный грот,
Она свиданий, ей запретных, ждет.
Здесь у меня учился сам Орфей;
Воспользуйся ты лучше! Ну! Смелей!
(Они спускаются.)
(Пеней, окруженный, как прежде, потоками и нимфами.)
Сирены
Бросьтесь вглубь пенейских вод!
Станем плавать и плескаться,
Песни петь, чтоб утешаться
Мог несчастный здесь народ.
Без воды спасенья нет!
Стоит нам добраться вскоре
До Эгейского лишь моря,
Чтоб избавиться от бед.
(Землетрясение.)
Пенясь, волны вспять несутся,
По руслу уж вниз не льются.
Грунт дрожит, вода за ним,
Берег треснул, валит дым,
Убежимте все туда!
Это чудо всем беда.
Прочь, веселые подруги,
К морю пышному на юге,
Где волна, дрожа, мелькает,
Плещет в берег, прибывает,
Где луна встает, двойною
Нас кропит святой росою!
Там живое наслажденье,
Здесь беда — землетрясенье!
Уходи, кто поумней!
Место тут, нельзя страшней.
Сейсмос[224]
(ворча и стуча в глубине)
С силой раз еще собраться,
Да плечами приподняться!
Только б доверху добраться,
Где ничто не устоит!
Сфинксы
Что за гнусный этот трепет,
Словно грозный чей-то лепет!
Что за дрожь и сотрясенье,
Что за качка, за волненье!
Как досадно, как претит!
Только нас никто не стронет,
Хоть и целый ад застонет.
Вот и свод поднялся с ямой.
Странно. Это тот же самый
Старец с головой седою,
Что растроганный мольбою,
Остров некогда Делос
Из пучин морских вознес.
Все посильно исполину,
Руки вверх, согнувши спину,
Он как Атлас подлегает,
Землю, дерн приподнимает,
Мечет хрящ, песок и глину
На прибрежную равнину;
Разорвал уж на две части
Тут долину он отчасти.
Напряженный весь и с вида
Исполин-кариатида.
С грудой камней он поднялся,
Но в земле по грудь остался.
Дальше видно не полез-то,
Сфинксы заняли там место.
Сейсмос
Один исполнил я все дело,
В том каждая сознается душа:
Когда бы я не сотрясал так смело,
Была ли бы земля так хороша?
Ну, как могли бы ваши горы
Небес касаться голубых
И восхищать немые взоры,
Когда б не выдвинул я их?
Из ночи хаоса воспрянув,
Тогда я силы напрягал,
И тут в сообществе титанов
Олимп и Оссу я как мяч швырял.
И юностью пылая своевольной,
Мы увлеклись движеньем кутерьмы,
Пока Парнас, как шапкой двуугольной,
Двумя горами не прикрыли мы…
Там с хором муз, владеющих сердцами,
Приют находит Аполлон,
И самому Юпитеру с громами
Я высоко приподнял трон.
Вот снова силы напрягая,
Из бездны поднимаюсь вновь,
И к новой жизни призываю
Веселых, будущих жильцов.
Сфинксы
Вековечным можно б счесть
Все, что здесь из недр явилось,
Если б из земли, как есть,
Не при нас оно ломилось.
Расходится все вдаль лесная мгла,
Еще скалу идет теснить скала,
Но Сфинксу нет до этого и дела:
Сидим на месте мы священном смело.[225]
Грифы
Золотые нити блещут
И в расселинах трепещут;
Клада вы не прозевайте —
Муравьи, живей, копайте!
Хор муравьев
Как те тревожные
Все выдвигали,
Вы б, мелконожные,
Следом бежали!
Скрытой дорожкою
В щель углубляться!
Тут каждой крошкою
Стоит заняться;
Не ошибайтеся
В мелком кусочке,
В каждом являйтеся
Вы уголочке.
Чтоб, где расколото,
Все было взято;
Мчите к нам золото;
Что нам гора-то!
Грифы
Стаскайте золото бугром!
Его под когти мы возьмем;
Засовов этих нет прочней,
Под ними каждый клад целей.
Пигмеи[226]
Тут на месте мы покуда,
Как случилось, не поймем;
Ты не спрашивай откуда,
Благо все мы здесь лицом.
Жизнь повсюду приютилась,
Что ни место, то приют;
Чуть расщелина явилась,
Глядь, и карлик тут как тут.
Карлик с карлицей — так мило,
Пары знают роль свою;
Я не знаю, так ли было
Это все уже в раю.
Здесь на труд роптать не буду,
Станем жить судьбу хваля;
Что восток, что запад — всюду
Век рождает мать земля.
Дактили[227]
Ежели в ночь она
Малых родить могла,
Так и мельчайших знать
Сыщет — другим под стать.
Старший пигмей
Шибче бегите!
Место займите!
Дело нам мило!
В скорости сила!
Мир хоть наружный,
Кузницы нужны.
Куйте, ребята,
Войску вы латы.
Эй, муравьи, вы!
Вы суетливы,
Мчите руды вы!
Вон и дактили.
Вы б натащили
Нашему люду
Дров отовсюду!
Сами нажгли бы
Вы, как смогли бы,
Угольев груду!
Генералиссимус
С луком, стрелами
Выйдите сами;
К пруду ступайте,
Цапель стреляйте,
Всех, что там кружатся,
В гнездах так пружатся[228],
Всех их зараз!
Всех перебьем мы,
И уберем мы
Шлемы сейчас!
Муравьи и дактили
Мы вот готовы,
В железе рыться,
А те оковы куют.
Не время
Свергать нам бремя:
К чему ж кичиться!
Ивиковы журавли[229]
Крик, предсмертные усилья!
Бьются судорожно крылья!
Что за стоны, что за гам
В высоту доходит к нам!
Все они уж перебиты,
Волны кровью их залиты;
Эти гнусные творенья
Сняли с цапель украшенья.
Их на шлемы, как хотели,
Брюханы наткнуть успели!
Вы соратники, что в сборе
Мчитесь цепью через море,
Вас зовем, — вступитесь смело
Вы за родственное дело:
Нашу кровь не пощадим!
И навек враги мы им!
(С крехтом[230] разлетаются в небе.)
Мефистофель
(на равнине)
На севере пугну я ведьм бывало,
А здесь у духов прыть моя пропала.
Ведь Блоксберг наш отличнейший приют;
Куда ни стань — знакомый тут как тут.
Все Ильза[231] та ж на камне, на своем;
И Гейнриха на высоте найдем;
Хоть храпунам сопеть на Эленд след,
Да тысячи все так ведется лет.
А как узнать, где тут ступить ногой,
Не дуется ль земля-то под тобой?
Долиной весело иду,
А обернусь назад, — уже в виду
Встает гора, — не стоит звать горою,
А сфинксов-то моих она со мною
Уж разлучила. Тут еще мелькают
Огни кругом, внушая страх невольно…
Еще несется, пляской теша взор,
Плутовок ласково манящий хор.
Потише к ним: не диво соблазниться.
Где б ни было, все хочется разжиться.
Ламии[232]
(увлекая Мефистофеля)
Улыбки, чары —
И прочь обратно!
Затем постойте,
Болтайте, пойте!
Ах, как приятно,
Что грешник старый
Спешит за нами!
За грех свой тяжкий,
С большой натяжкой,
Ногой костлявой
Стучит лукавый.
Он хром, смешон,
Куда мы с вами,
Туда и он.
Мефистофель
(останавливаясь)
Проклятье! Мало ль нас трепали,
С Адама мало ль надували?
Стал стар, а стал ли ты умен?
Иль мало был ты проведен?
Такой народ, и все одной цены;
Затянуты, в лице набелены,
Здорового в них не найдешь нисколько,
Где ни схвати, все дрябло да и только.
Ведь знаешь, видишь, что плохие шутки,
А пляшешь все по их шельмовской дудке!
Ламии
(останавливаясь)
Стой! Он задумался, он стал.
Беги к нему, чтоб он не убежал.
Мефистофель
(наступая)
Куда ни шло; к чему сначала
Себя раздумием томить,
И если б ведьм совсем не стало,
Кой черт хотел бы чертом быть!
Ламии
(грациозно)
Подойдемте же к герою!
В сердце страстном, без сомненья
Он пленится хоть одною.
Мефистофель
Эти сумерки обидны,
Но при них вы миловидны,
Привлекательны собою.
Эмпуза[233]
(проталкиваясь)
И меня вы пропустите,
В свой кружок меня примите!
Ламии
Вот эта нам не по нутру;
Всегда испортит нам игру.
Эмпуза
(Мефистофелю)
С ногой ослиною Эмпуза
Желает твоего союза!
С одной ты конскою ногой,
Прими же мой привет родной.
Мефистофель
Я думал — здесь мне все чужие,
А к сожаленью все родные;
Тут старые читаешь святцы —
От Гарца до Эллады братцы!
Эмпуза
Способна быстро я решиться,
Во что угодно превратиться.
Но в честь тебе я предпочла
Головку тут надеть осла.
Мефистофель
Здесь люди, надобно признаться,
Родством умеют сосчитаться;
Но не могу, хоть что случится,
С ослиной головой мириться.
Ламии
Оставь ты гадкую! Она
Гнать всюду прелесть создана;
Что нежно, что милей всего,
Она пришла — и нет его.
Мефистофель
И этих кумушек прелестных
Я не могу считать за честных;
Хотя у них на щечках розы, —
А там, боюсь, метаморфозы.
Ламии
Решись! Прими в игре участье;
Нас много, выбери на счастье,
И лучший жребий будет твой!
Песнь про любовь давно избита!
Ты самый жалкий волокита,
Гордишься попусту собой!..
Он к нам идет искать развязки;
Снимайте понемногу маски
И вид откройте ваш прямой!
Мефистофель
Вот выбрал, чудо ведь какая…
(Обнимает ее.)
Увы! Что за метла сухая!
(Хватает другую.)
А эта? Поглядеть, так срам!
Ламии
Не стоишь лучшей, знаешь сам!
Мефистофель
Поменьше видно взять придется…
Она как ящерица вьется,
Коса как змей — вот какова!
Вот к этой длинной подступаю…
Но палку тирса я хватаю,
Сосновой шишкой голова.
Ну, что за притча? Может статься
За эту толстую мне браться?
Остался выбор невелик!
Вид самый вздутый, самый сочный,
Подобных ценит люд восточный…
Увы! — Уж лопнул дождевик!
Ламии
Рассейтесь, вейтесь и летайте:
В полете черном вкруг мелькайте
Над сыном ведьмы, здесь чужим!
В кругах неверных и зыбучих,
Мы на крылах мышей летучих,
Злу хоть страхом отомстим.
Мефистофель
(отряхаясь)
Умней ли стал я? Что-то не похоже.
Нелепо здесь, нелеп и север тоже,
Упырь и здесь, и там урод,
Поэты пошлы и народ!
И здесь, как всюду, в маскарад
Запрятать чувственность хотят.
Искал пристать я к маскам плотно,
И ужасы встречать мне приходилось;
Я б надувал себя охотно
Когда б оно побольше длилось.
(Блуждая между камнями.)
Где я? Каким идти путем?
Была тропинка, — стал разгром.
Сюда я шел, все гладко было,
Теперь каменьев навалило;
Пошел я вверх да вниз шагать.
Где б сфинксов мне своих сыскать?
Представить было бы невмочь,
Чтоб столько гор явилось в ночь!
У ведьм знать праздник неплохой,
И Блоксберг принесли с собой.
Ореада[234]
(с натуральной скалы)
Сюда! Гора моя хранит
Еще первоначальный вид.
Крутые уважай дороги —
То Пинда древние отроги,
Утес мой также все стоял,
Как через нас Помпей бежал.[235]
А призраки исчезнут вновь
При первом пенье петухов.
Подобных сказок много было тут.
Появятся и пропадут.
Мефистофель
Гомункул
Я все ношусь, и всё мне жутко,
Все хочется возникнуть мне вполне,
Свое стекло разбить я порываюсь,
Но в то, что виделося мне,
Вступить никак я не решаюсь.
И только, уж тебе признаюсь,
Двух мудрецов был встретить рад.
«Природа да природа», — все твердят.
Расстаться с ними не могу я,
Они уж верно знают жизнь земную.
От них узнаю без сомненья,
Какого мне держаться направленья.
Мефистофель
Сам избирай ты что-нибудь.
Где приведенья заведутся,
Сейчас философы найдутся;
И чтоб искусство не пропало их,
Плодят они нам дюжину других.
Не поблуждав, о правде не мечтай;
Возникнуть хочешь, сам уж возникай!
Гомункул
Нельзя чужим пренебрегать советом.
Мефистофель
Ступай! Увидим, много ль толку в этом.
(Расходятся.)
Анаксагор
(Фалесу)[238]
Твой ум упорный уступить не может,
Какой же новый довод тут поможет?
Фалес
Всем ветрам рада уступить волна;
Но от скалы назад бежит она.
Анаксагор
Вот та скала огня произведенье.
Фалес
Во влаге лишь — живого зарожденье.
Гомункул
(между ними)
Позвольте с вами и мне пойти!
Я жажду сам произойти.
Анаксагор
Сумел ли б в ночь одну, Фалес, ты сам
Создать из илу эту гору нам?
Фалес
Нигде природы вечное теченье
Не знало дней, ночей, часов стесненья;
Она творит обычным чередом,
Насилия чуждаясь и в большом.
Анаксагор
Оно здесь было. Силою могучей
Огонь Плутона и Эол кипучий,
Прорвав земли остывшие равнины,
Извергли эту гору из пучины.
Фалес
Из этого что ж можно заключить?
Она вот тут, — ей, значит, нужно быть.
Мы только тратим время в этом споре
И водим лишь доверчивых на своре.
Анаксагор
Чтоб жить в расселинах — на склоны
Сейчас полезли мирмидоны.
Пигмеи, муравьи, дактили
Уж гору всю заполонили.
(Гомункулу.)
Ведь ты не гнался за большим,
А жил отшельником прямым;
Коль рад принять ты власть земную,
Тебя царем тут короную.
Гомункул
Фалес, что скажет?
Фалес
Нет, нельзя решиться.
От малых только малых дел добиться.
Велик и малый при большом.
Ты видишь журавлей там тучу,
Весь мелкий люд уж сбился в кучу.
Вот то же было б и царю;
Они носами и когтями
Накинутся на карлов сами;
Беда подходит, я смотрю;
Злодейство цапель перебило,
Когда приют их обступило;
Но стрел убийственных метанье
За кровь приносит воздаянье.
И вот родня несется вновь,
Пролить пигмеев злую кровь.
К чему копье, и шлем, и щит,
И перьев цапель украшенье?
Дактили ищут уж спасенья!
Их войско дрогнуло — бежит.
Анаксагор
(помолчав, торжественно)
Я целый век подземных восхваляю,
Теперь мольбу я кверху обращаю…
Ты, в вышине век неизменная,
Трехлично — трехименная,
Молю тебя, так тяжела утрата, —
Луна, Диана и Геката!
Ты грудь целящая, умом горящая,
Все тихо зрящая и власть таящая,
Раскрой своих теней ужасный зев,
И прояви без чар могучий гнев!
(Пауза.)
Иль внят мой стон?
Ужель мой вздох
На небе мог
Природы изменить закон?
Растет, и, блеском окружен,
Богини к нам нисходит трон.
Мой взор от страха цепенеет,
Огонь чем ближе, все краснеет…
Не приближайся нам на горе,
Погубишь нас и землю ты, и море!
Знать удалось же фессалийским девам
Совлечь магическим напевом
Тебя с путей твоих эфирных,
И бедствий испросить всемирных?
Вот ясный щит уж омрачился!
Вот молнией он, треснув, разразился!
Вот зашипело! Закипело!
И гром, и буря зашумела!
Здесь я у ног твоих смирился —
Прости! Ведь сам я напросился.
(Повергается ниц.)
Фалес
Чего ему тут видеть ни пришлось!
Уж не пойму, как это так сбылось;
Я ничего не чувствовал такого.
Ведь это просто бред больного,
И тихо движется луна;
На месте все своем она.
Гомункул
Вон у пигмеев-то гора
Была кругла, теперь остра.
Тут сотрясенье ощутилось;
Скала к нам с месяца свалилась,
Она их всех и не спросила,
Друг или недруг, — раздавила!
Хвалю искусство я без лести,
Что творчески, в ночи одной,
И снизу, да и сверху вместе
Постройку вывело горой.
Фалес
Не бойсь! То призрак лишь пустой.
На эту дрянь рукой махнем!
Будь рад, что не был ты царем.
К морскому празднику скорее!
Там чтут гостей, что почуднее.
(Удаляются.)
Мефистофель
(лезет на противоположной стороне)
Вот тут — по плитам каменным таскайся,
Да по корням дубовым спотыкайся!
На Гарце отдает смолой,
А это уж любимый запах мой;
Равно как серный… Здесь же эти греки
Подобного не нюхали вовеки.
Желал бы я разведать несомненно,
Чем топят ад они обыкновенно.
Дриада[239]
Как ты ни будь в стране своей умен,
Не будешь ты к чужой приспособлен.
Ты б не искал предметов отдаленных,
А здесь хвалил красу дубов священных!
Мефистофель
Покинутый всегда на мыслях край:
К чему привыкли, кажется нам рай.
Но расскажи: в пещере мрачной там
Какое жмется тройственное тело?
Дриада
То форкиады[240]. Подойди-ка сам
И их спроси, коль сердце не сробело.
Мефистофель
Что ж? Я смотрю, но понимаю плохо;
Как я ни горд, но сознаюсь вполне,
Подобного не попадалось мне.
Оне ведь злей чертополоха!..
Грехи, как ни были б ужасны,
Покажутся вполне прекрасны
Пред этим пугалом тройным!
Таким мы воспретили б строго
Стоять у адского порога,
А этих здесь, в стране красот
Антиком всякий назовет…
Зашевелились, — видно, услыхали;
Нетопыри-вампиры засвистали.
Форкиады
Глаз дайте сестры мне — узнать,
Кто смеет к храму подступать.
Мефистофель
Почтенные! Дозвольте мне в смиренье
Троякое принять благословенье.
Я прихожу не пришлецом печальным,
А, кажется мне, родственником дальним.
Уж у богов я стародавних был,
И Опс, и Рею я уже почтил;
Увидеть парок, сестр вам от Хаоса,
Вчера мне иль позавчера пришлося;
Но вам подобных я нигде не знаю,
Затем молчу, в восторге утопаю.
Форкиады
Он, кажется, разумен, этот дух.
Мефистофель
Как вас поэты не воспели вслух?
Как то сбылось средь дел обыкновенных?
Я в статуях вас не встречал почтенных.
Резцу б над вами потрудиться надо. —
Что Гера нам, Венера и Паллада!
Форкиады
Сокрытые в безмолвии ночном,
Об этом мы не думали втроем!
Мефистофель
Где ж было вам: покинули вы свет,
Ни вам к нему, ни к вам и ходу нет.
Вы б лучше в те места переселились,
Где с роскошью искусства воцарились;
Где каждый день, ускоря шаг двойной.
Из мрамора спешит предстать горой.
Где…
Форкиады
Замолчи, не накликай печали!
Что пользы, если б мы что лучше знали?
Родясь в ночи, почти себя самих
Не знаем мы, — безвестны для других.
Мефистофель
Тут бедствие еще не так сурово;
Перенести себя лишь на другого.
Вам трем дан зуб один, один и глаз.
Мифологическим путем сейчас,
В две сущности все три вы вставьте,
А третий образ мне вы предоставьте —
На время.
Одна
Как вы судите о том?
Другая
Что ж! — Только глаз и зуб себе возьмем.
Мефистофель
Вы самое-то лучшее отняли,
И верен выйдет образ тут едва ли!
Одна
Один ты глаз зажмурь, послушай нас.
А зуб глазной ты выставь напоказ,
Так профилем ты можешь постараться
Одноутробным нашим показаться.
Мефистофель
Премного чести, —
Пусть!
Форкиады
Пусть!
Мефистофель
(как форкиада в профиль)
Не сплошал!
Любимым сыном Хаоса я стал!
Форкиады
Гордимся Хаосом, отцом мы знаменитым.
Мефистофель
Ох! Забранят теперь меня Гермафродитом[241].
Форкиады
Вот новых три сестры украсились сугубо!
У нас теперь два глаза и два зуба.
Мефистофель
От глаз я всех укроюсь в беге спешном,
Пугать чертей в аду кромешном.
(Уходит.)
Скалистый залив Эгейского моря
Луна в зените.[242]
Сирены
(кругом на скалах, играя на флейтах и распевая)
Если слушаясь злодеек,
Фессалийских чародеек,
Древле ты с высот сходила,
Ныне б ты, небес светило,
На дрожанье волн почило,
Озаряя негой тайной
Этот сбор необычайный,
Что кругом из волн встает!
Умоляем униженно:
Будь, луна, к нам благосклонна!
Нереиды и тритоны
(как морские чудовища)
Пойте громче на просторе,
Чтоб во все звучало море,
Весь морской скликайте люд!
Злобной бури мы боялись,
Вглубь затишья погружались,
Ныне песни нас зовут.
Как мы рады, в самом деле,
Золотых цепей надели,
И корон в цветных каменьях,
И запястий в украшеньях!
Все они от вас пришли!
Взяты бездной эти дива,
Их вы, демоны залива,
Вашим пеньем привлекли.
Сирены
Знаем, рыбам жить привольно,
Их уносит своевольно
Тела гладкого изгиб;
Но вот вас-то мы скликаем,
Нынче мы узнать желаем,
Что значительней вы рыб.
Нереиды и тритоны
Мы еще не выплывали,
Уж об этом помышляли.
Сестры, братья помогли б!
Не в далекий путь сберемся,
Но докажем, как вернемся,
Что значительней мы рыб.
(Удаляются.)
Сирены
Мгновенно убрались!
В Самофракию понеслись;
Им ветры в пути помогают.
Какие в них будят стремленья
Высоких кабиров[243] владенья?
То боги, живущие странно;
Себя хоть они создают непрестанно,
Но кто они, сами не знают.
Стой недвижна и ясна,
Милосердая луна,
Пусть в ночи все море тонет,
День придет и нас прогонит!
Фалес
(на берегу — Гомункулу)
Пойдем искать Нерея[244] старика;
Хотя его пещера тут близка,
Но не поладишь с ним никак,
Такой упрямый он кисляк!
Весь род людской никак по нем
Не может поступить ни в чем.
Но знает будущее он;
За это всеми он почтен.
И все пред ним благоговеют.
Ему не раз и помогать пришлось.
Гомункул
Так постучимся мы! Авось,
Стекло и пламя уцелеют.
Нерей
Не речь ли то людская пронеслась?
На сердце злоба разом поднялась!
Достичь богов все хочется тщеславным,
А суждено себе остаться равным.
Чем в божеском покое пребывать,
Хотел всегда я лучшим помогать;
А поглядишь потом на дело это,
Так все равно, что не давал совета.
Фалес
Всем, старец моря, в силах ты помочь.
Ты мудр, и нас не прогоняй ты прочь!
Вот это пламя в образе людском
Твоим речам последует во всем.
Нерей
Что речь! От ней кто людям видел толку?
Речь мудреца в упрямом ухе мрет.
Хоть плачутся на дело без умолку,
А всяк, глядишь, по-прежнему живет.
Я, как отец, Париса увещал,
Пока чужой жены он не смущал.
Ему, как шел он к грекам с корабля,
Я предсказал, что в духе видел я:
На воздухе горой багровый дым,
И балок пыл, и бой, и смерть под ним.
День судный Трои уловлен в стихах,
Столетиям на память и на страх.
Но речи старца счел игрушкой он;
Он страсти внял — и рухнул Илион.
Гигантский труп, покинут, наг и сир;
Орлам, слетевшим с Пинда, сладкий пир.
Я ль и Улиссу то ж не предсказал
Сетей Цирцеи и Циклопа скал?
И мешканье его, и произвол
Товарищей, — ну что ж он приобрел?
Пока волной качаем, поздно он
На мирный берег не был занесен.[245]
Фалес
Поступки эти мудрому претят;
Но добрый снова попытаться рад,
Признательности фунт ему, как чудо,
Неблагодарности важнее пуда.
Не с пустяком решились мы придти:
Желает мальчик вот произойти.
Нерей
Не отравляй отрадных мне часов!
Сегодня ждать я не того готов:
Всех дочерей я ожидаю вскоре,
Я звал дорид, прелестных граций моря.
Ни на Олимпе, ни у вас, людей,
Нет образов в движениях милей;
Гордясь, несут их средь морского лона
То чудовища, то кони Посейдона;
С стихией нежно так слились оне,
Что держит их и пена на волне.
На раковине яркой всех милее
Венерой здесь предстанет Галатея.
Она, когда Киприда удалилась,
Сама богиней Пафоса явилась,
И у нее, чтоб власть ее возвесть,
Престольный город с колесницей есть.
Прочь! Неприлично в час отцу любезный
Смущаться в сердце бранью бесполезной.
Ступайте вы к Протею, чтоб спросить,
Как превращаться и происходить.
(Удаляется к морю.)
Фалес
Тут не нашли мы толку никакого;
Сыщи Протея[246], он исчезнет снова,
А хоть предстанет, будет говорить,
Что всякого способно с толку сбить.
Но ведь тебе совет необходим;
Попробуем, пойдем путем своим!
(Удаляются.)
Сирены
(наверху скал)
Что это перед нами
Несется над волнами?
Как, весело играя,
Ветрил белеет стая,
Так ясно на просторе
Сияют жены моря.
Сойти со скал придется,
Их пенье раздается.
Нереиды и тритоны
Что мы несем руками,
Похвалите вы сами.
В щит ясный, черепаший,
Глядится сонм их страшный.
Богов мы вам приносим;
Высоких песен просим!
Сирены
Малые лики,
Силой велики,
Кормчих спасители главные!
Боги древнейшие, славные.
Нереиды и тритоны
Мы плавали к кабирам,
Чтоб праздновать нам с миром;
Где им почет устроен.
Там и Нептун спокоен.
Сирены
Всех вы нас превзошли;
Шли ко дну корабли,
Только мощью своей
Вы спасали людей.
Нереиды и тритоны
Трех удалось нам принести,
Четвертый не хотел идти;
Себя он главным называет,
Один за всех он рассуждает.
Сирены
Бог про другого бога
И на смех скажет много.
Всех милосердых чтите,
Коль целы быть хотите.
Нереиды и тритоны
Ведь семь их оказалось.
Сирены
А что ж с тремя-то сталось?
Нереиды и тритоны
Ответить мы не в силе,
Олимп бы вы спросили;
Осьмого б там сыскали,
Какого и не ждали!
Все милостивы с нами,
Да не готовы сами.
Эти несравненные
Все вперед стремятся,
Им голодным снятся
Тайны сокровенные.
Сирены
Всем богам по старине
Служим мы одне,
Хоть солнцу, хоть луне;
И выгодно вполне.
Нереиды и тритоны
За этот праздник превознесть
Должны нас лиры!
Сирены
Герои даже старины
Всю славу уступить должны,
А хоть кого и превознесть,
У них руно златое есть,
У вас — кабиры!
Общим хором
У них руно златое есть,
У нас? У вас? Карибы!
(Нереиды и тритоны плывут мимо.)
Гомункул
По мне, уроды пришлецы,
Горшки напоминают;
На них наткнулись мудрецы
И головы ломают.
Фалес
Да в этом-то их цель одна!
Монета ржавчиной ценна.
Протей
(незаметно)
Чудак старик, я полон восхищенья:
Что чем странней, тем более почтенья.
Фалес
Где ты, Протей?
Протей
(чревовещает то вблизи, то издали)
Вот здесь! — И здесь!
Фалес
Ты в шутках век проводишь весь,
Но другу-то скажи по правде слово,
Ты с места говоришь другого.
Протей
(будто издали)
Прощай!
Фалес
(тихонько Гомункулу)
Он здесь вблизи. Свети сильней!
Ведь любопытный раб Протей;
В каком бы виде ни был он,
Огнем он всюду привлечен.
Гомункул
Начну светить жестоко, но умело,
Лишь исподволь, чтоб склянка уцелела.
Протей
(в образе исполинской черепахи)
Что так прелестно светит там?
Фалес
(прикрывая Гомункула)
Желаешь видеть, так приблизься сам.
Не тяготись уже трудом немногим,
И человеком ты предстань двуногим.
Мы слышать просьбу от того желаем,
Кто хочет видеть то, что мы скрываем.
Протей
(в благородном образе)
Лукавством мудрым ты еще богат.
Фалес
Ты образы менять все также рад.
(Открывает Гомункула.)
Протей
(удивленно)
Светящий карлик! В мире не найти!
Фалес
Спросить он хочет, как произойти.
Вопросов мне он объяснил причину,
На свет родился он лишь вполовину.
Духовных сил дано ему несметно,
Но дельности наглядной незаметно.
До сей поры стеклом лишь весок[247] он,
И ждет теперь, что будет воплощен.
Протей
Тебя девичьим сыном счесть:
Ты до поры уж тут как есть.
Фалес
Еще вопрос является немалый:
Ведь он гермафродит, пожалуй.
Протей
Тут ждать удачи можно смело;
Чем он ни стань, все выйдет в дело.
Здесь думой нечего смущаться:
В широком море должен ты зачаться.
Там с малого придется начинать,
Глотать мельчайших, чувствуя блаженство;
И понемногу станешь подрастать,
Чтоб высшего достигнуть совершенства.
Гомункул
Как нежно дышит воздух тут,
Как будто травы испаренья шлют!
Протей
Ты не ошибся, мальчик милый!
А дальше будешь счастья полн.
На этом мысе с новой силой
К тебе польется запах волн.
Они несутся средь зыбей,
Там впереди их сонм видней.
Пойдем туда!
Фалес
И я готов.
Гомункул
Трояко важный шаг духов!
Тельхины[248] родосские на морских конях и драконах, держа трезубец Нептуна
Хор
Трезубец Нептуна сковали мы сами,
И им-то он бойкими правит волнами:
Как шлет громовержец округлые тучи,
Ему и Нептун отвечает кипучий.
И как ни сверкает там сверху порой,
И снизу забрызжет волна за волной;
А что между ними борьбою томится,
Побьется с пучиной, и ей поглотится.
Сегодня свой скипетр он передал нам,
Вот нам и легко по спокойным волнам.
Сирены
Гелиосу посвященным,
Днем веселым освященным,
Вам приветствия полны
Мы в священный час луны!
Тельхины
Богиня прелестная свода ночного,
Как чествуют брата, ты слушать готова,
К Родосу блаженному слух твой склонен;
Там вечным пеаном[249] почтен Аполлон.
Он день зачинает; но день лишь погас,
Взирает он огненным взором на нас.
И город, и горы, и берег, и волны
Отрадным для бога сиянием полны.
Туман хоть и встанет, но бог так лучист,
Дохнет и проглянет, и остров весь чист!
Там сотнями лики сходны с властелином,
То юношей там он, то вдруг исполином.
Мы первые стали богов благодать
В красе человеческих тел выставлять.
Протей
Пусть величаются хвастливо!
Взирает солнце горделиво
На все, что мертвым создалось.
Расплавясь медь по формам льется,
А отольют, — уж им сдается,
Что все их дело удалось.
Где к этой гордости основа?
Кумиров высилось чело,
Землетрясенье их снесло,
Уж переплавили их снова!
Земной порядок, как ни глянь,
Одно мучение и дрянь.
В волне ход жизни безупречной!
Тебя помчит по влаге вечной
Протей-дельфин.
(Превращается.)
Сейчас помчу!
Удачу там найдешь прямую,
Тебя лишь на спину возьму я
И с океаном обручу.
Фалес
Проникнись рвением похвальным
Твореньем стать первоначальным
И сам будь деятелен тож![250]
Тут, подвигаясь в вечных нормах
И в тысячах побывши формах,
До человека ты дойдешь.
(Гомункул вступает на Протея-дельфина.)
Протей
Вступи как дух во влагу моря!
Там вширь и вдаль ты можешь вскоре
Простор движению найти.
Не рвись на степени ты выше;
Иди ты к человеку тише;
Дошел, — остался без пути!
Фалес
Ну, как сказать, — кажись, в свой век
Весьма хорош достойный человек.
Протей
(Фалесу)
Да, коль тебе подобных взять!
На время может их хватать;
Где бледные витают духи эти,
Тебя я вижу много уж столетий.
Сирены
(на скалах)
Что за тучки окружают
В чистом небе лунный лик?
Это голуби мелькают
Белоснежны крылья их.
Прилетела к нам с Пафоса
Этих милых птиц семья,
Все на праздник принеслося
К нам на радость бытия.
Нерей
(подступая к Фалесу)
Путник скажет в час полночный —
Это лунное явленье;
Но мы, духи, знаем точно,
И совсем другого мненья.
Дочь мою сопровождают
Эти преданные птицы,
Их летать у колесницы
Уж издревле обучают.
Фалес
Я и сам согласен в этом;
Мудрый благом признает,
Если в гнездышке нагретом
Жизнь святыню соблюдет.
Псиллы и марсы[251]
(на морских быках, телятах и баранах)
В пещерах Кипра скрытных,
Куда Нептун не рвется,
Где Сейсмос не трясется,
Во мраках первобытных,
Издревле и поныне
Мы в мире и в святыне
Блюдем колесницу богини.
Теперь при ночном дуновенье,
По чудным узорам волненья,
От нового скрыв поколенья,
Вывозим прелестную дочь.
И вот мы теперь суетимся,
Ни льва, ни орла не боимся,
Не страшны луна нам и крест,
Что гордо сияют окрест.[252]
Пускай их дерутся как знают,
Друг друга пускай убивают,
И все города разрушают,
А мы все заветным путем
С прелестной царицей идем.
Сирены
Так легко, неторопливо,
Колесницу окружив,
Соплетается красиво
Змеевидный ваш извив.
Приближайтесь, Нереиды,
Жены мощные красой,
Мчите нежные дориды
К Галатее лик родной.
Как гордынею сияя,
В ней божественность видна,
Но как женщина земная
Привлекательна она!
Дориды
(хором, плывя на дельфинах перед Нереем)
Дай, луна, лучей небесных
Эту юность озарять!
Мы хотим отцу прелестных
Всех супругов показать.
(К Нерею.)
Этих мальчиков спасали
От прибоев мы морских,
В тростниках, на мхах качали,
И взлелеяли мы их.
И они уж в воздаянье
Расточают нам лобзанья.
Взор привета кинь на них!
Нерей
Должно двойной удачею считаться!
Благотворить и тут же наслаждаться.
Дориды
Если наш порыв сердечный
Мог, отец, ты похвалить,
Дай бессмертье им, чтоб вечно
С ними в молодости жить!
Нерей
Вы взлелейте ваших милых,
Чтоб отрок мог и мужем стать!
Но награждать я тем не в силах,
Что может лишь Зевес послать.
Волна, что качкой вас лелеет
Ведь и любви уносит миг,
И если склонность оскудеет,
Ссадите на берег вы их.
Дориды
Вас, милые мальчики, как не любить;
Но грустно, что нас разлучают:
Мы вечную верность хотели хранить,
Да боги того не желают!
Юноши
Вы только лелейте нас жизнью такой,
Какой мы у вас проживали;
Мы лучшей и жизни не знаем другой,
И лучшего б мы не желали.
(Галатея[253] приближается на колеснице-раковине.)
Нерей
Вот ты, дорогая!
Галатея
Отец, это ты!
Постойте, дельфины! Сбылися мечты!
Нерей
Увы! Уж ее и умчали
Сокрыться вдали необъятной!
Волненья сердечные им непонятны!
О, если б с собой меня взяли!
Но взгляд один, один лишь вид
За целый год вознаградит.
Фалес
Рад! Рад я сердечно!
Душой я расцвел бесконечно,
Прекрасное в сердце проникло!
Ведь все из воды же возникло,
Вода — вседержитель великий.
О, будь, Океан, нам владыкой!
Когда б ты туч не слал бы,
Ручьев не источал бы
И рек не извивал бы,
Потоков не сливал бы,
Что б было с горами, с простором долин?
Ты свежую жизнь сохраняешь один.
Эхо
(хор всего круга)
Ты свежую жизнь изливаешь один!
Нерей
Качаясь, вдаль уходит хор,
Уж взоров их не встретит взор.
Но цепью вьющейся кругом,
Вполне согласно с торжеством,
Весь сонм несется на кругах.
А Галатеи светлый трон
Опять мелькнул, мне виден он:
Горит звездой
В толпе несметной.
Что мило — в толкотне заметно;
Оно в дали любой
Светло, как бы в лучах,
Все близко и в глазах!
Гомункул
Где по волне прекрасной
Я свет раскинул ясный,
Осветит прелесть он!
Протей
Во влаге здесь прекрасной
Пышней твой светоч ясный
И слышен чудный звон.
Нерей
Какая там новая тайна средь хора
Желает открыться для нашего взора?
Что блещет у трона у ног Галатеи?
То вспыхнет, то теплится слаще, нежнее.
Как будто и самый огонь-то влюблен!
Фалес
Ведь это Гомункул, Протеем прельщен…
Все признаки это всевластных желаний,
Мне слышится звон затаенных стенаний.
Ведь он разобьется об трон-то, небось!
Вот пышет, сверкает, —
И вот разлилось![254]
Сирены
Какое там чудо в волнах озаренных,
Как будто друг к другу огнем нанесенных?
Светясь и качаясь, чтоб кверху идти,
Пылают тела на полночном пути, —
И всюду мерцанье огнем разливает.
Хвала же Эроту, он все зарождает!
Славься море, славьтесь волны,
Вы огнем священным полны!
Славься пламя, влаге слава!
Как сбылось все величаво![255]
Все
Слава ветрам с их весельем,
Слава тайным подземельям!
Воздадим почет затем
Четырем стихиям всем!
Акт третий
Перед дворцом Менелая в Спарте
Появляются Елена[256] и хор пленных троянок. Панталис — предводительница хора.
Елена
Стяжав хваленья и хулу, Елена, я
От берега иду, куда пристали мы.
Все качкою опьянена тех волн, что нас
С Фригийских отдаленных пажитей сюда,
Хребты при силе Эвра пуча, как судил
Посидаон[257], в залив перенесли родной.[258]
Пока остался там внизу царь Менелай;
С храбрейшими он празднует теперь возврат.
Но ты приветом встреть меня, высокий дом,
Что выстроил на склоне этом Тиндарей[259],
Отец мой, возвратясь с холма Паллады сам.
Его тогда ж, как с Клитемнестрой мы, сестрой,
С Кастором и Поллуксом в играх тут росли,
Из всех домов спартанских он пышней убрал!
Примите, двери медные, вы мой привет!
Гостеприимно растворясь, дозволили
Когда-то Менелаю вы, из всех других
Избраннику, мне светлым женихом предстать.
Раскройтесь снова предо мной, чтоб я могла
Приказ царя исполнить, как супруги долг.
Меня впустите вы, и остается пусть
Вся буря роковая за моей спиной!
С тех пор как беззаботно я отсель ушла
В храм Цитеры, как священный долг велит,
А тут меня разбойник тот фригийский взял[260],
Случилось многое, о чем народ кругом
Охотно разглашал, но что претит тому,
О ком молва успела сказок наплести.
Хор
Не отвергай, о, дивная, ты
Высокого блага славнейшую честь;
Величайшее счастье тебе лишь в удел:
Слава той красоты, что превыше всего!
Герою предшествует слава его,
И ею он горд;
Но самый упорный склоняется муж
Перед красотой всепобедной умом.
Елена
Довольно! Я с супругом приплыла сюда.
И вот в свой город он меня вперед послал;
Но что в уме таит он, не могу понять.
Вернулась ли супругой я? Царицею?
Или вернулась жертвой горестям князей,
Чтоб долгие невзгоды греков искупить?
Взята я с бою, но, как знать, взята ли в плен.
Знать, боги славой и судьбой двусмысленной,
Сомнительными спутниками красоты,
Меня снабдили, так что даже здесь они
С порога смотрят грозным взором на меня!
Уже на емком корабле кидал порой
Лишь взгляды мне супруг, но слова не сказал;
Как будто зло тая, сидел он предо мной.
Когда ж в залив по глубине Эврота[261] вверх
Взойдя, земли коснулись кораблей носы,
Заговорил он, словно бог ему вдохнул:
«Здесь по порядку воины сойдут мои,
Я осмотрю ряды на берегу морском,
А ты ступай все дальше, вдоль священного
Прибрежья Эврота плодоносного,
И по лугу цветущему направь коней,
Пока равнины пышной не достигнешь ты,
Где на полях, в былые дни распаханных,
Лакедемон, горами окружен, возник.
Вступи затем в высокий царский терем ты
И осмотри рабынь, что там оставил я,
Все поруча разумной старой ключнице.
Она тебе покажет все сокровища,
Какие твой отец оставил, да и я,
В войне и в мире множа, накопить успел.
Ты это все найдешь в порядке, потому
Что вправе царь потребовать, вернувшись в дом,
Чтоб было верно все соблюдено вполне,
И все на месте, как его оставил он.
Затем, что раб не вправе ничего менять».
Хор
Порадуй же ты, на богатство взглянув
Приумноженное, и взоры, и грудь!
Драгоценная цепь и короны краса
Спокойно лежат и себе на уме;
Только взойдешь и потребуешь их,
И готовы оне.
Мне отрадно видеть борьбу красоты
Против золота, жемчуга, камней цветных.
Елена
Затем властитель так еще ко мне вещал:
«Когда вокруг ты все в порядке оглядишь,
Тогда возьми треножников ты, сколько их
С другой посудой жертвоприносителю
Потребно совершить святое торжество,
Котлов и чаш, и плоскодонных всяких блюд.
Водой чистейшей из священного ключа
Наполни кубки; дальше дров еще сухих
Вели сготовить, чтобы восприять огонь;
И наточенный нож быть должен под рукой.
О всем же прочем позаботься ты сама».
Так говорил он, торопя меня; но мне
Живущего дыханья он не указал,
Что олимпийцам в жертву хочет он заклать.
Сомнительно все это! Но заботы я
Гоню, высоким предоставив все богам
Вершить, как в мыслях держат то они;
Добром ли это человеку или злом
Покажется, нам смертным это все стерпеть.
Уж часто жрец, топор тяжелый занеся
В затылок вземь[262] смотрящего животного,
Не завершал удара; был задержан он
Приходом вражьим иль вмешательством богов.
Хор
Что должно свершиться, тебе не узнать.
Ты, царица, гряди
Не страшась!
Зло идет и добро
К человеку нежданно;
Им и предсказанным веры нет.
Троя ж горела, видели ж мы
Смерть пред глазами, страшную смерть;
А разве не мы
Здесь тебе радостно служим,
Видим на небе жгучее солнце
И всю прелесть земную
Нам на блаженство, тебя!
Елена
Будь то, что будет! Что ни предстоит теперь,
А я должна немедля в царский дом вступить.
Желанный, милый, чуть мной не утраченный,
Он вновь в глазах моих; сама не знаю как.
Уж ноги быстро так не мчат меня наверх
Ступеней тех, что были в детстве мне прыжком.
Хор
Бросьте, о, сестры, вы,
Грустные пленницы,
Всю тоску свою тотчас.
Славьте царицу вы,
Славьте Елену вы,
Что в отеческий дом,
Хоть и поздно вернувшейся,
Но тем боле надежной
Ныне стопой идет!
Славьте священных вы,
Счастье дарующих
Ей — богов милосердых!
Освобожденному,
Словно крылатому,
Всюду дорога, но узнику
Только в муках доводится
Над зубцами тюремными
Руки свои простирать.
Но ее восхитил бог
Отдаленную,
И с илионских развалин
Он перенес ее вновь
В старый, убранный снова
Отчий дом,
После великих
Мук и отрады
Первую молодость
Помянуть безмятежно.
Предводительница хора
Теперь оставьте песен радостных вы путь,
И к створчатым дверям свой обратите взор!
Что вижу, сестры! Уж нейдет ли вновь сюда
Взволнованной походкою царица к нам?..
Великая царица, что могло тебе
Взамен приветствий слуг твоих представиться
Тревожное? Ты даже не скрываешься;
Я отвращенье вижу в челе твоем,
И благородный гнев при изумлении.
Елена
(оставившая двери растворенными в волнении)
Несвойствен дочери Зевеса подлый страх,
Ее испуг мгновенный тронуть не дерзнет;
Но ужас, что из лона старой ночи все
Встает от века в разных видах, словно дым
Густой из пасти огнедышащей горы.
Он и героя даже потрясает грудь.
Так ужасом сегодня мне божества стигийские[263]
Вступленье в дом отметили, что рада б я
С знакомого порога, столь желанного,
Как гостья запоздавшая, простясь, уйти.
Но нет! На свет я вышла, и меня
Уж дальше не прогнать вам, силы мрачные!
Святить примусь я, чтоб очищенный очаг
Отдать привет жене да и владыке мог.
Предводительница хора
Открой своим прислужницам усердным ты,
Царица, что могло там встретиться тебе.
Елена
Что видела, увидят ваши то глаза,
Коль древняя не поглотила снова ночь
Исчадья своего во мрак своих чудес.
Но чтоб вы знали, расскажу словами вам,
Как, думая о первом долге, я вошла
Торжественно в покои царского дворца.
Странна мне стала пустота безмолвная.
Ни шороха, не слышно было скорых ног,
Ни быстрой хлопотливости не видел взор,
Служанок не встречала я иль ключницы,
Которых долг приветствовать входящего.
Но только что я к очагу приблизилась,
Вдруг увидала у остывшей там золы,
Огромную закутанную женщину,
Не в сон, скорей в раздумье погруженную!
Властительно зову ее к занятью я,
Ее считая ключницей, оставленной
Моим супругом из предосторожности.
Закутана, сидит она, не двигаясь;
Лишь на мои угрозы повела она
Рукой, как бы гоня меня от очага.
Я, гневно отвернувшись от нее пошла,
К ступеням, наверху которых ждет меня
Краса опочивальни рядом с кладовой.
Но чудо быстро с полу поднялось, и мне
Дорогу властно заступя, казало так
Свой стан худой и свой кроваво-мутный взгляд,
Что вид его один мне взор и дух смущал.
Но речь моя на ветер; слово никогда
Не в силах образов воссоздавать, творя.
Смотрите! Выступить дерзнуло в свет оно!
Здесь наша власть, пока придет державный царь.
В пещеры прогоняет друг прекрасного,
Феб, все исчадья ночи, иль смиряет их.
(Форкиада[264] выступает на пороге между притолками.)
Хор
Много изведала я, хоть и локон
Мой на челе еще молодо вьется,
Страшного много видеть пришлось,
Плач побежденных, ночь ту, когда
Пал Илион.
Сквозь окруженный облаком пыли
Гам ратоборцев слышала страшный
Голос богов я, слышала медный
Крик я раздора, с поля летел
Он к стенам.
Ах! Стояли еще
Стены Трои, но пыл огня
Уж от соседа к соседу шел,
Разливаясь и там к сям,
Собственной бурей гонимый,
По полночному городу.
Видела я сквозь огонь и пыл,
Видела, меж языков огней
Страшно гневные боги шли,
Непонятные чуда,
Исполины шагали,
Ярким дымом объяты.
Видела я, иль казалось
Страхом томимой душе
Все это смутное — век мне
Не узнать; но что вижу здесь
Этот ужас глазами я,
Это наверное знаю!
Тронуть руками могла б его,
Если б от опасного
Не воздерживал страх.
Ты же, которая
Форкиса дочь, тут?
Вижу в тебе я Эту породу.
Или одна из седых ты,
Глазом и зубом одним
Попеременно владеющих,
Грайя[265] здесь явилась?
Смеешь ли, чудо,
Рядом с красою,
Ты знатоку ее
Фебу казаться?
Но выходи, тем не менее, смело;
Безобразья не видит он,
Как его священное око
Тени видеть не может.
Нас же, смертных, томит, увы!
Доля наша злосчастная
Болью глаз нестерпимою,
Коль на отверженно-гнусное
Чтущий одну красоту глядит!
Так услышь же, коль дерзко ты
Вышла к нам, — порицания,
Брань и угрозы ты выслушай
Из проклинающих уст, осчастливленных
Тем, что богами мы созданы!
Форкиада
Высок и непреложен смысл старинных слов,
Что красота и стыд нейдут рука с рукой
Зеленою тропою по лицу земли.
Глубоко скрыта в них взаимная вражда,
Так что при встрече каждый из противников
Спиной к другому тотчас обращается.
Затем поспешно каждый продолжает путь,
Стыд в горе, красота же с дерзостным челом,
Пока ее пустынный мрак не окружит,
Коль старость раньше не смирила сил ее.
Я вижу вас, нахалок, из далеких стран
Вы дерзко принеслись сюда, как журавлей
Хрипливо-громких стая, что над головой
Как туча тянется, ниспосылая к нам
Свой крехт, который вызывает путника
Взглянуть наверх; но в свой они уходят путь.
А он идет своим. Так с нами станется.
Кто вы такие, что у царского дворца
Шуметь дерзнули буйно так вакхически?
Кто вы, что на домовую тут ключницу
Завыли, словно бы на месяц стая псов?
Не знаю разве я, какого рода вы?
В войне зачаты вы и ей воспитаны,
Развращены в кругу мужчин, чтоб развращать,
И воинов, и граждан расслаблять равно!
Как посмотрю на вас, вы точно рой цикад,
Что на посев зеленый вдруг накинулся.
Вам пожирать лишь труд чужой! И лакомы
Лишь на зачатки благосостоянья вы!
Добыча, рыночный товар, променный вы!
Елена
Кто пред хозяйкою бранит служанок, тот
Ее домашних прав уже касается;
Одной лишь подобает ей достойное
Хвалить, а все не должное наказывать.
А я довольна службой их во дни, когда
Великий, славный Илион в осаде был
И пал, и лег; не меньше и во дни, когда
Пришлось терпеть нам бедственное странствие,
Причем обычно каждый ближе сам себе.
И здесь того ж от их веселой жду толпы;
Вопрос не в том, кто раб, а в том, как служит он.
Так ты молчи и скалиться на них оставь.
Коль царский дом до сей поры ты сберегла,
Хозяйку заменив, так честь тебе за то;
Но вот она сама, а ты уж отстранись,
Чтоб кары вместо награжденья не навлечь!
Форкиада
Грозить домашним, это право важное
Принадлежит супруге властелина лишь
За долгий труд хозяйства по заслуге ей.
Как признанная, ныне место ты
Царицы и супруги заступила вновь.
Прими ж ослабшие бразды и правь сама,
Прими добро и нас самих ты вместе с ним!
А пуще защити меня, старейшую,
От этих, что пред лебедем красы твоей
Лишь сброд гусей ощипанных, гогочущих!
Предводительница хора
Как безобразье гнусно рядом с красотой!
Форкиада
Как глупость тут же рядом с мудростью — глупа!
(Отсюда отвечают хористки, поодиночке выступая из хора.)
1-я Хористка
Скажи про Ночь — свою ты мать, да про Эреб[266]!
Форкиада
Скажи про Сциллу[267], про сестрицу нам свою!
2-я Хористка
Чудовищ много в родословной есть твоей.
Форкиада
Ты в Орк[268] ступай! Отыскивай ты там своих!
3-я Хористка
Те, что живут там, слишком юны для тебя.
Форкиада
Ступай Тирезия[269] ты старца соблазнять!
4-я Хористка
Ведь нянька Ориона правнучка тебе[270].
Форкиада
Вскормили гарпии тебя нечистотой[271].
5-я Хористка
Чем кормишь ты свою такую худобу?
Форкиада
Не кровью, до которой больно ты жадна.
6-я Хористка
Ты алчешь трупов, и сама ты — гнусный труп.
Форкиада
Вампира зубы блещут у тебя во рту.
Предводительница хора
Я твой заткну, когда я расскажу, кто ты.
Форкиада
Так назовись сперва, загадка пропадет.
Елена
Не с гневом, с грустью становлюсь меж вами я,
Чтоб воспретить такой разлад неистовый;
Вредней ничто не может быть властителю
Раздоров тайных меж слугами верными.
Его приказов эхо не летит уже
К нему, как дело вмиг свершенное назад.
Нет; самовольства шумом окруженный сам,
Потерянный напрасно лишь бранится он.
Еще не все; в безнравственный вступая гнев,
Страшилищ мрачных вы накликали сюда,
Они меня объемлют так, что чувствую
Я близость Орка даже средь родных полей!
Воспоминанья иль безумство правят мной?
Была ль такой? Такая ль я? И буду ли
Мечтой и страхом всех градогубителей[272]?
Трепещут девушки, но ты, старейшая,
Стоишь спокойна; дай разумный мне совет!
Форкиада
Кто долгих лет счастливые припомнит дни,
Тому и высший дар богов как будто сон.
Но ты, превыше меры одаренная,
Встречала лишь любовью пламенеющих,
Всегда готовых на отважный самый шаг;
Уж, воспылав, сперва тебя схватил Тезей[273],
Сложен прекрасно, силою он был Геракл.
Елена
Увез меня десятилетнюю он лань,
И мне в Афине жить пришлось Аттической.
Форкида
Но скоро Кастор и Поллукс тебя спасли,
И окружил тебя героев первых сонм.
Елена
Милей же всех, охотно я сознаюсь в том
Предстал Патрокл, с Пелидом сходный как двойник.
Форкиада
За Менелая тут тебя отдал отец,
За морехода и хозяина в дому.
Елена
Он отдал дочь ему и царство поручил,
И Гермиона — плод была супружних уз.
Форкиада
Когда ж искал наследства смело в Крите он,
Тебе уединенной дивный гость предстал.
Елена
Не вспоминай; ведь я была полу вдовой!
Иль мало горя из того возникло мне?
Форкиада
И в том походе вольной тож критянке, мне,
И плен пришлось, а там и рабство испытать.
Елена
Тебя сейчас поставил ключницею он,
Вверяя много: всю казну и свой дворец.
Форкиада
Который ты, покинув, в Илион ушла
За радостью неисчерпаемой любви.
Елена
Не говори о радостях! Жестокое
Страданье пролилось мне в грудь и в голову.
Форкиада
Но говорят, что ликом ты была двойным:
Жила в Египте, как и в Илионе ты[274].
Елена
Не путай выдумок таких безумных ты!
Все не пойму, которая ж я подлинно.
Форкиада
Да говорят, что из страны пустой теней
Еще Ахилл с тобою сочетался тож,
Тебя любивший некогда назло судьбе[275].
Елена
Как призрак сочеталась с ним я призраком,
То был лишь сон, как видно то из самых слов.
Сама я стала призраком в своих глазах.
(Падает на руки хора.)
Хор
Смолкни! Смолкни!
Зловещая, злословная ты.
Из однозубых, ужасных
Уст, что же может
Изрыгать эта страшная пасть!
Ибо зловредный, явясь благотворным,
Волк под овечьею шерстью,
Мне он гораздо страшнее трехглавой пасти собачьей.
Полные страха все ждем мы:
Как и откуда накинется
Стольких козней
Сторожкое[276] чудовище?
Вот ты вместо благих, утешеньем богатых,
Летой дарящих, приветных речей,
Трогаешь в целом прошедшем
Злого боле, чем доброго,
И омрачаешь тут вместе
С блеском данной минуты
И в грядущем
Нежно сквозящий надежды свет.
Смолкни! Смолкни!
Чтобы царицы душа,
Уже бежать наготове,
Задержалась, держала сильней
Лик из ликов, какие
Солнце от века могло озарять.
(Елена снова стоит посредине.)
Форкиада
Выходи из туч бегущих, солнце нынешнего дня,
Ты и в дымке восхищало, а теперь, блестя, царишь.
Если мир ты видишь ясно, весел собственный
твой лик.
Пусть слыву я безобразной, все я знаю красоту.
Елена
Хоть из обморока вышла я, качаясь на ногах,
Все ж уснуть хотела б снова, я устала до костей.
Но царицам подобает, подобает людям всем
Ободриться, укрепиться, хоть грозила бы беда.
Форкиада
Если ты в своем величье, в красоте пред нами здесь,
Если ты повелеваешь, что велишь ты? Объясни.
Елена
Вашей ссоры дерзновенной наверстайте вы прогул:
Справить к жертве все спешите,
как приказывал мне царь!
Форкиада
Все готово в доме: чаша и треножник, и топор,
И кропленье, и куренье, только жертву укажи.
Елена
Царь не сказывал про жертву.
Форкиада
Не сказал? О, горе нам!
Елена
В чем твое такое горе?
Форкиада
О, царица, жертва — ты!
Елена
Я?
Форкиада
И эти.
Хор
Горе, горе!
Форкиада
Ты падешь под топором.
Елена
Ужас! Так я ожидала!
Форкиада
Неизбежно то, по мне.
Хор
Ах! А нас что ждет?
Форкиада
С почетом ей придется умереть.
Но на брусе том, что держит у домовой крыши верх,
Как дроздам в силках придется колыхаться
вам рядком.
(Елена и хор стоят в изумлении и ужасе в хорошо обдуманной группе.)
Форкиада
Что ж, призраки! Оцепеневших ликов ряд,
Страшитесь день покинуть вы, хоть он не ваш.
Всем людям, призракам таким же, как и вы,
Не хочется покинуть милый солнца свет,
Но их никто спасти не в силах от конца.
Все это знают; но приятно то не всем.
Довольно, вы погибли. Так скорей к делам!
(Хлопает в ладоши, по знаку появляются в дверях закутанные карлики, которые быстро исполняют услышанные приказанья.)
Сюда немое, шаровидное ты чудище!
Сюда накиньтесь! Вволю можно здесь вредить.
Золоторогий приготовьте вы алтарь,
Чтоб лег топор на край его серебряный.
Наполните кувшины! Нужно омывать
Что запятналось черной кровью, страшною;
Ковер роскошный разверните здесь в пыли,
Чтоб жертве преклонить колена царственно,
И, хоть с отнятой головой, ее сейчас
С почетом, завернувши, похороним мы.
Предводительница хора
Задумчиво стоит царица рядом здесь;
А девы вянут как скошенная трава.
Но мне, как старшей, долг святой велит
Речь повести теперь с тобой, старейшая.
Ты опытна, разумна, да и к нам добра,
Хоть этот рой безумный оскорбил тебя;
Поведай, где бы нам спасенье обрести?
Форкиада
Легко сказать. Зависит от царицы все,
Спасти себя, а тут уже вдобавок вас.
Одна решимость только быстрая нужна!
Хор
Почтеннейшая парка, мудрая сивилла ты,
Золотых не трогай ножниц, возвести спасенья день!
Нам сдается, уж повисли, закачавшись неприятно,
Наши члены, что любили, насладившись
резвой пляской,
К груди милого прильнуть.
Елена
Пускай им страшно; боль я чувствую, не страх;
Но за спасенье благодарны будем мы!
Находит мудрый, дальновидный иногда
Возможным невозможное. Так ты скажи!
Хор
Ты скажи, скажи скорее, как избегнуть нам ужасных,
Гадких петель, уж готовых самым гнусным
ожерельем
Охватить нам шеи? Это мы предчувствуем, бедняжки.
Мы замрем и задохнемся, если ты нам не поможешь,
Рея, матерь всех богов!
Форкиада
С терпеньем можете ль вы выслушать рассказ
Растянутый? Довольно в нем событий есть.
Хор
Терпенья много! Мы, внимая, будем жить.
Форкиада
Кто, сидя дома, бережет свое добро,
Притом жилища стены смазывать горазд,
И крышу охранять умеет от дождей,
Тот проживет в довольстве много долгих лет.
Но кто порога своего чертý дерзнет
Святую легкою ногой перешагнуть,
Тот, воротясь, хоть место старое найдет,
Но все иным, коль не разрушенным вполне.
Елена
К чему такие всем известные слова?
Мы ждем рассказа: так не тронь обидного!
Форкиада
Тут только быль, и вовсе тут упреков нет.
Разбоем плавал Менелай по бухтам всем;
По берегам и островам он шел врагом,
Добычи ради, что теперь там в кладовой.
Пред Илионом простоял он десять лет;
Не знаю, долго ль довелось проплыть домой.
Но чем теперь стал Тиндарея дом честной?
И чем вокруг все царство стало славное?
Елена
Ужели с порицаньем так сроднилась ты,
Что без хулы не можешь ты и уст открыть?
Форкиада
Так много лет покинут был нагорный кряж,
Что к северу от Спарты возвышается,
Спиной к Тайгету, с высоты которого
Эврот, катясь ручьем в долину светлую,
По тростникам питает ваших лебедей.
Там в глубине долины горной сел народ
Отважный, он из киммерийской ночи[277] шел;
Он неприступный замок взгромоздил себе,
Страну легко тесня оттуда и народ.
Елена
Все это удалось им? Верится с трудом.
Форкиада
Им времени довольно было в двадцать лет.
Елена
Один там правит, иль их стан разбойничий?
Форкиада
Один глава, но это не разбойники.
Я не браню его, хоть нас он посещал;
Все мог он взять, но удовольствовался он
Лишь приношеньем, данью не назвав его.
Елена
Каков собой он?
Форкиада
Да не дурен он, по мне.
Веселый и отважный, образованный,
Каких у греков мало, муж разумный он.
Бранят их варварами, но не думаю,
Чтоб изверг был у них такой же, как иной
Герой пред Илионом, людоедом став.
Величию его доверилась бы я.
А замок-то его! Взглянуть бы вам самим!
Не те уж это стены неуклюжие,
Что как циклопы взгромоздили без толку
У вас отцы, на грубый камень наваля
Такой же камень; нет, у них совсем не то.
Там все отвесно, правильно подобрано.
Снаружи глянешь: к нему поднялося все,
Так твердо, слитно, как стальное зеркало.
Тут влезть — и мысль-то даже соскользнет.
А изнутри дворов просторных — все кругом
Уставлено постройками различными.
Колонны там, колонки, своды, сводики,
Ходы и выступы, глядеть вовнутрь и вдаль,
Гербы.
Хор
Что за гербы?
Форкиада
Вы сами видели:
Украшен был Аякса щит узлом из змей.
У семерых героев Фивских на щитах
У каждого значительно являлися
Изображенья месяца и звезд ночных,
Богинь, героев, лестниц, факелов, мечей,
Того, что разрушеньем городам грозит.
Так и до наших воинов от предков их
Дошли изображенья разноцветные.
Там много львов, орлов, и клювов, и когтей,
Рогов и крыл, хвостов павлиньих, роз; затем
Полосок красных, синих, белых, золотых.[278]
Развешано рядами это в залах все,
А сами залы безграничны, точно мир;
Там можно танцевать вам!
Хор
А танцоры есть?
Форкиада
Отличные! Золотовласая толпа
Душистых юношей! Таким был лишь Парис,
Когда к царице он вошел.
Елена
Ты роль свою
Забыла; слово мне последнее скажи!
Форкиада
Последнее ты скажешь, если скажешь: да!
Сейчас в том замке будешь ты.
Хор
О, изреки
Словечко это, и спаси себя и нас!
Елена
Как? Неужели бояться мне, что Менелай
Решится надо мной такое сделать зло?
Форкиада
Забыла, как он Деифоба твоего,
Погибшего Париса брата, истязал
Неслыханно за то, что он тебя, вдову,
Взял силою; и нос, и уши он ему,
И все отрезал, так что было страх взглянуть!
Елена
Так поступил он с ним; но то из-за меня.
Форкиада
Из-за него ж поступит так же он с тобой!
Неразделима красота; кто ей владел,
Скорой готов сгубить ее, раздел кляня.
(Звук труб в отдалении, хор содрогается.)
Как рев трубы терзает слух и внутренность,
И ревность также запускает когти в грудь
Мужчины. Он забыть не может, чем владел,
Что потерял, чем боле не владеет он.
Хор
Слышишь ли рогов раскаты, видишь ли оружья блеск?
Форкиада
Мой привет царю владык; я охотно дам отчет.
Хор
Мы же?
Форкиада
Это вам известно, смерть увидите ее.
А в доме там ждет и ваша; не поможешь вам ничем.
(Пауза.)
Елена
Обдумала я первый шаг решительный.
Ты злобный демон мой, я это чувствую,
И я боюсь, что превратишь добро ты в зло.
Но за тобой сперва пойду я в замок тот;
Другое же я знаю; что в груди своей
Таинственно хотела бы царица скрыть,
Пусть недоступно всем. Веди, старуха, нас!
Хор
О, как рады идти мы,
Быстрой стопой;
Смерти бежать,
Вновь чтобы видеть
Крепости гордой
Недоступные стены.
Пусть охраняет она,
Как Илион хранил!
Низкою хитростью
Только и взят был он!
(Туманы стелятся, закрывают отдаление и авансцену по востребованию.)
Как? Это как?
Сестры, взгляните-ка!
Был же ведь светлый день?
В шатких прядях туман встает
Из Эврота священных волн!
Уж сокрылся пленительный
Брег, камышами увенчанный;
Даже свободные, гордые,
Тихо плывущие лебеди
Скрылись стройной семьей.
Ах, я не вижу их!
Все же я, все
Слышу их крик,
Дальний, хрипливый зов —
Смерть пророча, гласят они.
Ах, чтоб и нам также он,
Вместо спасенья заветного,
Не накликал беды вконец,
Нам прекрасным, с лебяжьими
Белыми шеями; ах, и ей,
Напой, лебедь родной!
Горе нам, горе всем!
Все покрылось вокруг
Дымкой туманною.
Дружка дружку не видно нам!
Что ж такое? Идем мы?
Или, топчась,
Мы над землею уносимся?
Видишь ли что? Не несется ль вперед
Гермес у нас? Не блестит ли, грозя,
Жезл золотой, чтоб назад нас гнать
К мрачному, неосязаемых ликов
Полному в сумраке дня,
И с толпой все пустому Аиду?
Вдруг, однако, мрачно стало,
Весь туман исчез без блеска,
Что-то темное как стены.
Стены стали перед нами.
Пред глазами неподвижны.
Двор ли это? Или яма?
Как бы ни было, все страшно!
Сестры, ах, мы в плен попались,
Да и в плен еще какой!
Внутренний вид замка
Двор замка окружен богатыми фантастическими средневековыми строениями.
Предводительница Хора
Безумно-спешны, настоящий женский пол!
Зависит только от минуты счастья он
Или несчастья! Ни того спокойно снесть
Не может, ни другого. Спорит только век
Одна с другой, а та напротив ей в ответ.
В веселье и в беде ваш плач похож на смех.
Молчите, слушайте, на что владычица
Решится мудро для себя и вас.
Елена
Где ты, сивилла[279]? Как бы ни звалася ты,
Из-под угрюмых сводов замка выходи!
Коль ты пошла владыку здешних храбрецов
Предупредить, готовя честный мне прием,
Благодарю, — введи ж меня к нему скорей!
Блуждать устала, лишь покоя жажду я.
Предводительница хора
Напрасно смотришь здесь, царица, ты вокруг;
Исчез ее противный лик, остался ль он
В тумане том, из недр которого сюда
Мы, не шагая, невесть как, примчались вмиг;
Иль подлинно попала в лабиринт она,
Каким из многих зданий вышел замок сам,
И просит там владыку с честью нас принять.
Но вон взгляни! Там наверху задвигалась
Толпа по галереям, окнам, портикам,
Прислуги много взад, вперед забегало;
Почетной встречи можно ожидать гостям.
Хор
Сердцем воскресла я! О, поглядите вы,
Как благонравно они сдержанным шагом идут,
Юноши светлые все, чинно блюдут они
Свой установленный строй. Как? По веленью чьему,
Обучены с ранних пор стройно рядами ходить
Эти мальчики все, этот чудесный народ?
Что изумительней тут? Этот ли мягкий шаг,
Или их локонов блеск над белоснежным челом,
Иль пара щечек их, алых как персики,
И пушком же таким легким овеянных?
Я укусила бы, только что страх берет;
В этом случае ведь рот-то наполнится,
Страшно подумать, золою![280]
Но прелестнейшие
К нам идут; несут
Что же они?
Трона ступени,
Кресло, ковер,
Полог и верх
Будто шатра;
И возносится
Над головой уже
Нашей царицы он;
Так как взошла уж она,
Приглашенная сесть на трон.
Станьте сюда,
Рядом ступени
Чинно занять!
Славен, преславен, трижды прославен
Будь благодарно подобный прием!
(Все, высказываемое хором, постепенно исполняется. После того, как мальчики и пажи сошли в длинном шествии вниз, Фауст появляется наверху лестницы в средневековом рыцарском придворном костюме и с достоинством тихо спускается.[281])
Предводительница хора
(внимательно оглядывая Фауста)
Коль боги не на время, как случалось то,
Его снабдили видом изумительным,
И этою высокою осанкою,
С таким приветом, — так ему, наверное,
Удастся все, что он начнет: в бою ль мужей,
Иль в малых войнах с женами прекрасными.
Его бесспорно многим должно предпочесть,
Которых все ж как избранных видала я.
Походкой тихой, сдержанной почтительно
Подходит князь. Царица, обратись к нему!
Фауст
(подступая, ведя окованного)
Взамен приветствий должных, пред тобой
Почтительно склоняюсь я, — ведя
В цепях раба, который долг забыл,
И у меня равно исхитил долг.
Склони колени и поведай тут
Жене высокой сам свою вину!
Владычица, вот этот человек
Поставлен взором быстрым озирать
С вершины башни весь небесный свод
И землю всю кругом, не встретит ли
Там или сям чего заметного
С крутых холмов долиной к замку он,
Будь то волна мелькающая стад,
Иль войско; мы дадим защиту той,
И встретим это. Нынче, что за срам!
Ты к нам идешь, а он не возвестил.
Не удался почтительный прием
Высокой гостьи. В преступленье впав,
Уже давно лежал бы он в крови,
Смерть заслужив; но лишь тебе одной
Карать и миловать, как знаешь ты.
Елена
Высокий сан; каким облек меня
Ты как царицу и судью, хотя б
Для испытанья, как сдается мне,
Велит исполнить первый долг судьи,
Услышать обвиненных. — Говори!
Линцей, страж на башне[282]
На коленях и с мольбою,
Пусть умру я, пусть живу я,
Сердцем преданный, стою я
Пред божественной женою.
Ждал я утра, как известно,
Чтоб с востока рассвело,
Но нежданно и чудесно
Солнце с юга вдруг взошло.
Увлечен порывом весь я,
Вместо пропастей и гор,
Вместо шири поднебесья
На него глядел с тех пор.
Мог я зреньем поравняться
С зоркой рысью на сосне,
Вдруг пришлось мне выбиваться,
Как томясь в глубоком сне.
Тут не взвидел ни кургана
Я, ни башни, ни ворот;
Все в тумане, из тумана
Вдруг богиня эта вот!
Взор и сердца пламень жгучий
Обратил я к ней смущен;
Красотой ее могучей
Я, бедняк, был ослеплен.
Я забыл, что я на страже,
Рог забыл, оторопев.
Осуди меня ты даже! —
Красота смягчает гнев!
Елена
Зло, что сама я нанесла, карать
Я не должна. Увы! Жестокий рок
Велит повсюду мне умы мужей
Так затмевать, что ни себя они,
Ни прочего не могут пощадить.
Разбой, соблазн и битвы разнося,
Герои, боги, демоны меня
И там, и сям заставили блуждать.
Одна смущала всех, затем вдвойне,
Теперь я втрое, вчетверо — напасть!..
Ты возврати свободу бедняку;
Затменного богами — не казнят.
Фауст
Я изумлен, царица, видя тут
Разящую и пораженного.
Я вижу лук, спустивший ту стрелу,
И раненого. За стрелой стрела
Летит в меня. Я чувствую, оне
Свистят по замку здесь во все концы.
Что я теперь? Ты взбунтовала всех,
Мне преданных. Защиты нет в стенах!
Боюсь, готово войско пред тобой,
Непобедимой, всепобедной, пасть.
Осталось мне себя и все мое, —
Мое ль оно? — повергнуть пред тобой!
Так от души позволь у ног твоих
Тебя признать владычицей; ты власть
И трон, едва вступив, приобрела.
Линцей
(с ящиком и людьми, несущими за ним другие ящики)
Царица, видишь, я богат!
Но кинь как нищему мне взгляд;
Стою перед твоим лицом
И нищим я, и богачом.
Чем был — и чем пришлось мне стать?
Чего желать, что исполнять?
К чему огонь мне быстрых глаз?
Он в красоте твоей угас!
С востока мы пришли сюда,
Настигла запад тут беда;
Народ валил и стар, и мал,
Передний заднего не знал.
Где первый пал, там встал второй,
И третий с пикой боевой.
За каждым сотня восстает,
Убитых тысячи не в счет.
Мы напираем, мы идем,
Мы забираем все кругом,
И где сегодня я царил,
Другой назавтра грабил, бил.
Взглянул, что долго думать: ну!
Хватай красавицу-жену,
Хватать быков везде пошли,
И лошадей всех увели.
Но я высматривать любил
Все, что я редким находил,
А все, чем завладел другой,
Считал засохшей я травой.
Я драгоценностей искал,
На них-то взор я обращал,
В карман иль шкап что забралось —
Все это видел я насквозь.
Набрал я золота, к нему
И драгоценных камней тьму;
Но изумруду лишь удел:
Чтоб на груди твоей он млел.
Меж ртом и ухом пусть видна
Лишь капелька с морского дна!
Рубину плохо там, затмит
Его огонь твоих ланит.
Итак, я свой огромный клад
Здесь у тебя пристроить рад,
И я у ног твоих сложил,
Что кровью в битвах заслужил.
Я к этим ящикам готов
Прибавить много сундуков;
Дозволь лишь быть перед тобой,
Подвалы я набью казной.
Едва восходишь ты на трон,
Уже бегут со всех сторон
К тебе богатство, сила, ум
Упасть перед царицей дум.
Все это блюл я как свое,
Теперь — о, прелесть! — все твое;
Что высоко ценил я, то
Теперь считаю за ничто.
Исчезло все, чем я владел,
Как будто пук травы сотлел;
О, возврати дарам моим
Всю цену взглядом лишь одним!
Фауст
Уйди скорей ты с ношей дорогой,
Не стоишь ни хулы ты, ни наград.
И так уж все ее, что в замке есть;
Ей предлагать отдельно что-нибудь
Напрасно. Ты ступай добро к добру
Копить с умом. Сокровищ выставь ряд
Невиданных! Заблещут своды пусть
Как свод небесный! Изготовь ты рай
Из жизни не имеющих вещей!
Пусть пред ее шагами ляжет ряд
Цветных ковров, чтоб мягко было ей
Ступать ногой, а взор встречался с тем,
Что может лишь богов не ослеплять.
Линцей
Не мудрен слуге приказ;
Все исполню я сейчас:
Кровь и собственность должны
Пасть к ногам такой жены.
Войско кротко стало вмиг;
Все мечи ступились их.
Перед дивной красотой
Солнце пыл смиряет свой;
Пред лицом ее живым
Все ничто, — все прах и дым!
(Уходит.)
Елена
(Фаусту)
Я говорить хочу с тобой, но сядь
Со мною рядом! Господина ждет
Пустое место, чтоб упрочить и мое.
Фауст
Сперва позволь склонить колени мне,
Высокая жена; позволь сперва
Ту руку, что взведет меня, поцеловать.
Ты соправителем признай меня
Владений безграничных, и прими
Поклонника, слугу и стража все того ж!
Елена
Чудес я вижу много, слышу их;
О многом я желала бы спросить,
Хотела б знать, зачем мне этого слуги
Речь так звучала странно и приветливо,
Как будто звук с другим сближенья ищет,
И только слово в ухо принеслось,
Спешит другое с первым лобызаться.
Фауст
Коль речь тебе понравилася наша,
О, так и песнь восторг тебе внушит,
И слух, и ум отраду в ней найдут.
Но лучше сами мы начнем сейчас;
В ответной речи все придет само.
Елена
Скажи, как мне так мило говорить?
Фауст
Весьма легко: из сердца исходить.
И если грудь блаженство слышит вдруг,
Оглянешься и спросишь.
Елена
Кто наш друг?
Фауст
Дух ни вперед не смотрит, ни назад,
Он в настоящем только.
Елена
Счастью рад.
Фауст
В нем клад, залог, в нем только жизнь легка.
Кто ж этим всем дарит?
Елена
Моя рука.
Хор
Кто осудит тут царицу,
Что к владыке замка так
Взор ее приветлив?
Согласитесь, мы ведь все
Только пленницы, как бывало
С разрушенья позорного
Трои, и бедствий
Безысходного странствия.
Жены, милые мужчинам,
Избирать не могут сами,
Знатоки однако.
Как пастухам златокудрым,
Так и щетинистым фавнам,
Если случай укажет,
Равное право дают они
Телом роскошным владеть.
Ближе и ближе сидят они
Друг ко другу склоняясь,
Рядом колени, плечо с плечом;
Безмятежно, рука с рукой,
Смотрят они
С трона царственно пышного.
Так не прочь и величество
Радости тайну
Пред глазами народа
Прихотливо выказывать.
Елена
И так чужда, и так близка тут я,
И хочется сказать: вот, я твоя!
Фауст
Едва дышу, немеет мой привет:
Все это сон, ни дня, ни места нет.
Елена
Отжившая, я жизни так полна,
Я вся в тебе, и чуждому верна.
Фауст
Не мудрствуй в час восторгов дорогих!
Существовать наш долг, хотя б на миг.
Форкиада
(входя стремительно)
По складам любовь читайте,
Смысл любовный изучайте,
И любя, учитесь, знайте.
Но теперь не время вам.
То не гром ли отдаленный?
Слышен рев трубы военной!
Знать беда подходит к нам.
Менелай с своей толпою
Уж идет на вас войною.
Выходите же к врагам!
Не ответили б вы оба:
По примеру Деифоба
Ты заплатишь за позор.
Этих всех он вздернет вместе,
А ее, как жертву мести,
Наточенный ждет топор.
Фауст
Какая дерзкая помеха ворвалась!
И в бедствиях противен мне безумный гам;
Красавец вестник безобразен с вестью злой;
Ты ж гнусная — охотница до злых вестей.
Но в этот раз тебе не удалось,
Бей воздух ты. Опасности тут нет,
Самой бы ей пришлось напрасно нас пугать.
(Сигналы, выстрелы с башен, трубы и рожки, воинственная музыка. Марш значительного войска.)
Нет, все смущенье успокоит
Круг славных витязей моих:
Тот только ласки женщин стоит,
Кто защитить умеет их.
(К предводителям, которые, отделяясь от колонн, подходят.)
Кипя отвагой безупречной,
Победу всюду разнесли
Вы, юный цвет страны полночной,
Восточной сила вы земли.
Ваш панцирь тверд, шелом ваш блещет
И царства рушатся кругом,
Идете вы — земля трепещет,
Проходите — стихает гром.
В Пилосе на берег мы стали,
И старца Нестора уж нет!
Все царства мелкие забрали
Мы разом — их пропал и след.
Отбросьте же сомкнутым строем
Вы Менелая к морю вспять,
Пусть ходит он по нем разбоем,
Чего ж ему еще желать.
Царица Спарты мне велела
Поздравить герцогами вас,
У ног ее судьба удела,
А правьте сами, в добрый час.
Коринф между двумя морями,
Германец, огради стеной,
Ахаю с горными путями
Ты смелой грудью, готф, отстой[283].
В Элиде франки будут в сборе,
Мессена саксов станет часть,
Норманн очисти только море,
И Арголиде дашь ты власть.
Тогда в домашнем всяк блаженстве
Врагом не будет утеснен,
Но Спарте быть у всех в главенстве,
Она царицы древний трон.
Вы от нее приобретете
Страну, где недостачи нет,
У ног ее всегда найдете
Вы правосудие и свет.
(Фауст сходит с трона, князья обступают его, чтобы ближе услышать его приказания и распоряжения.)
Хор
Кто красавицей хочет владеть,
Прежде всякого дела
Пусть припасет оружие он!
Лестью точно стяжал
Он высочайшее благо;
Мирно же им не владеть ему:
Хитрый льстец обольстит ее,
Дерзкий разбойник умчит ее.
Предотвратить это должен он!
Князю нашему хвала,
Выше всех ценю его;
Храбрый, он мудро составил союз,
Так что сильные молча ждут
Мановенья его.
Исполняют веленья его
Каждый для собственной пользы своей
И в благодарность властителю тож,
Чтоб обоюдная слава росла.
Кто же исторгнет ее
У властелина теперь?
Он ей владеет, ему наш поклон,
Дважды поклон за то, что нас
С ней он крепчайшей стеной изнутри,
Войском сильнейшим извне окружил.
Фауст
Дары, что здесь они находят, —
Мы всех успели наделить —
Велики, чудны. Пусть уходят!
Мы в середине станем жить.
Там защитят они и сами,
Где волны прядают кругом,
Твой полуостров, что слегка холмами
К горам Европы прицеплен.
Страна из всех под солнцем краше,
Будь всем отрадная страна.
Теперь ты в ней, царица наша,
С тобой сроднилася она,
Когда средь камышей залива
Ты выступала из яйца,
Высокой матери на диво
Красою светлого лица.
Страна готова на услугу
К тебе расцветшая придти;
Хоть весь он твой — земному кругу
Ты край родимый предпочти.
Пусть на хребтах зубчатый верх коснеет,
Чтоб солнца луч холодный лобызать,
Но лишь скала слегка позеленеет,
Коза найдет, что лакомо щипать.
Сверкает ключ, ручьи, сливаясь, мчатся,
И зелены ущелий склон и дно,
А по холмам раскинутым толпятся
Везде стада, неся свое руно.
Рогатый вол тихонько, осторожно
Над пропастью отвесною бредет;
Всех отдых ждет, и всем укрыться можно,
Везде в скалах пещер прохладный свод.
Пан их блюдет; в кустах, в тени прохладной
Селится нимф веселых хор живой,
И просятся все вверх макушкой жадной
Стволы дерев, теснясь между собой.
То древний лес! В безмолвии глубоком
Там мощный дуб суки свои простер,
И мягко клен, наполнен сладким соком,
Как бы смеясь, возносит свой шатер.
Природа-мать и детям, и ягнятам
Уж молоко под тенью припасла,
Плоды манят в долину ароматом
И каплет мед из старого дупла.
Преемственно легко дышать всем вместе,
Ланит и уст весельем пышет кровь,
Бессмертен каждый на своем тут месте,
Всяк и доволен, и здоров.
Тут сын растет, отвагою питаем,
И, как отец, он будущий герой.
Дивимся мы. И все еще не знаем:
То боги или род людской!
Так Аполлон у смертных занял сходство,
Прекраснейшим явясь средь пастухов;
Там, где природы полное господство,
Там сочетанье всех миров.
(Садясь с Еленой рядом.)
С тобой теперь успели мы во многом,
Минувшее оставим за собой!
Почувствуй же, что рождена ты богом,
Что первобытный мир тебе родной.
Тебе не место в замке тесном!
Недаром же во все века,
Укрыть в приюте нас прелестном,
Аркадия от Спарты так близка.
Бежала ты, искавши обороны,
И дождалась отраднейшего дня!
В беседки превратились троны,
Аркадским счастьем нас маня!
(Сцена совершенно изменяется. К ряду скалистых пещер прилегают скрытые беседки. Густой лес вверх по возносящимся скалам. Фауста и Елены не видать. Хор лежит, спящий врассыпную.)
Форкиада
Как долго спали девушки, не знаю я;
И снится ли им то, что ясно я сама
Глазами видела, тож неизвестно мне.
Так разбужу их. Пусть дивится молодежь
И вы, бородачи, что собрались внизу
Чудес правдоподобных увидать исход.
Скорей! Скорей! Стряхните сон с кудрей своих!
Глаза протрите! Что моргать! Да слушайте!
Хор
Говори, да расскажи-ка, что там чудного случилось!
Нам послушать бы хотелось, что вполне невероятно;
Мы соскучились ужасно на одне скалы глядеть.
Форкиада
Чуть глаза еще протерли, детки, что ж так скучно вам?
Ну, так слушать: в этих гротах, да пещерах и беседках
Приютились, как какая идиллическая пара,
Князь и с нашей госпожою.
Хор
Как? Внутри там?
Форкиада
Удалившись
Здесь от мира, для прислуги лишь меня они позвали.
Удостоясь их вниманья, как поверенной прилично,
Я на что-нибудь другое все туда-сюда глядела,
Мхов, кореньев все искала, силу действия их зная;
А они там все одни.
Хор
По твоим рассказам, словно целый мир внизу таится,
Лес, луга, ручьи, озера; что за сказки ты плетешь!
Форкиада
Так, неопытные дети! Все в тех глубинах сокрыто:
Сколько зал, дворов обширных; я везде там побывала.
Вдруг однажды слышу, хохот раздается по пещерам;
Заглянула, скачет мальчик от колен жены да к мужу,
От отца опять к родимой; милованье и проказы,
Перекоры из-за шуток, крик и хохот вперемежку
Оглушили тут меня.
Вот нагой, бескрылый гений, фавн, хоть зверя в нем
не видно,
По земле там скачет твердой; но земля его обратно
Вверх подбрасывает сильно; при втором прыжке и третьем,
Достигает свода он.
В страхе мать кричит: «Ты прыгай невозбранно, сколько
хочешь,
Но летать ты не пускайся, не дано тебе летать».
А отец увещевает: «Ведь земли упругость мечет
Вверх тебя, так ты ногами, хоть слегка касаясь долу,
Как Антей, землей рожденный, будешь тотчас подкреплен».
Так он прыгал на вершину той скалы и прямо с краю
На другую и обратно, как подбитый скачет мяч.
Вдруг однако же исчезнул он в расселине утеса.
Мы сочли его погибшим. Мать в слезах, отец уныл;
Я стою, содвинув плечи. Но опять, что за явленье!
Иль богатства там сокрыты? Разноцветные одежды
Он с достоинством надел.
Рукава на нем с кистями, на груди трепещут ленты,
С золотой в руке он лирой, совершенно Феб-малютка.
Подошел к обрыву смело, в самый край; мы в изумленье,
И родители в восторге обнимать спешат друг друга.
Голова-то ведь сияет! Что там светит? Неизвестно.
Золотой убор иль пламя молодых духовных сил?
Так выказывал он ясно, что уж в мальчике таится
Жрец прекрасного, в котором нежный строй мелодий
вечно
Разливается по членам; но услышите вы сами,
Но увидите вы сами все с особенным восторгом.
Хор
Что же тут чудного
Видишь, дочь Крита?
Иль поучительных ты
Песен вовек не слыхала?
Не слыхала ты Ионии,
Не слыхала Эллады ты,
Прародительских былей
Про богов и героев?
Все, что и ныне
В мире бывает,
Грустный лишь отзвук
Дней наших дедов;
Далеко твоим рассказам
От того, что ложью милой,
Вероятней всякой правды,
Окружило сына Майи[284]!
Нежный и мощный и только что
Новорожденный младенец,
Был он увит пеленами;
Так свивальнями пышными
Сонмище нянек болтливых
Запеленало его.
Мощно и ловко, однако, он,
Хитрый, выправил гибкие,
Но упругие члены
Вон, — и, оставя пурпурную
Оболочку томящую
Вместо себя опочить,
Он мотыльку уподобился,
Что из стеснительной куколки
Выползает уж с крыльями,
Чтобы в сиянии солнечном
На просторе подняться.
Так и он-то, проворнейший,
Чтобы ворам и обманщикам,
Всем искателям прибыли
Стать благодетельным демоном,
Все подтверждает немедленно
Ловким искусством своим.
Крадет у бога морского он
Щит трезубец, и ловко меч
Из ножен у Арея,
Лук и стрелы у Феба тож,
Даже клещи у Гефеста;
И у отца-то унес бы он
Молнию, если б огонь не жег;
Но побеждает Эрота он,
Ногу подставя в борьбе ему.
И у Киприды, с ним ласковой,
Пояс он крадет с груди.
(Прелестные, чисто мелодические звуки струн раздаются из пещеры. Все вслушиваются и вскоре являются видимо тронутыми. Отсюда до отмеченной паузы непременно сопровождает благозвучная музыка.)
Форкиада
Звукам сладостным внемлите;
Сказки надо позабыть!
Старых вы богов не ждите,
Их покиньте! Им не жить.
Вас никто не понимает;
К цели высшей нас манит:
Только сердце порождает
То, что сердцу говорит.
(Она уходит к скале.)
Хор
Если, страшное творенье,
Песней ты увлечена,
То для нас в ней возрожденье,
Нас до слез томит она.
Пусть и солнца блеск затмится,
На душе лишь был бы свет!
В сердце собственном родится
То, чего и в мире нет.
Елена, Фауст, Эвфорион[285].
Эвфорион
Песни ль детские польются,
Рады слушать вы певца;
Запляшу ли в лад, забьются
И в родителях сердца.
Елена
Счастье людям дать прямое,
Сводит их любовь вдвоем,
Но блаженство неземное
Мы вкушаем лишь втроем.
Фауст
Смысл тогда отыскан точный:
Ты моя, а сам я твой;
Мы стоим четою прочной —
Можно ль жизнью жить иной!
Хор
Многих лет блаженных сила,
На ребенке отразясь,
И чету преобразила.
Умилительна их связь!
Эвфорион
Пустите прыгать,
Пустите мчаться!
Хочу на воздух
Я весь подняться;
Во мне лишь этот
Призыв один.
Фауст
Но тише! Тише!
Без увлеченья,
Чтоб не случилось
С тобой паденья,
Не погубил бы
Нас, милый сын!
Эвфорион
Не стану боле
Внизу тут ждать я,
Пустите руки,
Пустите платье,
Пустите кудри,
Я в них волен.
Елена
О! Вспомни только,
Чье ты дитя-то!
Страшна насколько,
Для нас утрата!
Вся наша радость —
Я, ты да он!
Хор
Боюсь, исчезнет
Прекрасный сон!
Елена и Фауст
Сдерживай! Сдерживай
Нам ты в угоду
Слишком кипучую
Страстью природу!
Здесь веселиться
Можешь у нас!
Эвфорион
Буду крепиться
Только для вас.
(Извиваясь между хором и увлекая его к танцам.)
Легче мне с девами;
Весел их пол.
С теми ль напевами
К вам я пришел?
Елена
Точно все справишь ты,
Милых заставишь ты
Стать в хоровод.
Фауст
Скоро ль умаются!
Вовсе не нравится
Мне этот сброд.
Эвфорион и хор
(танцуя и распевая, сплетаются в хоровод[286])
Как помаваешь[287] ты
Мягко руками,
Как потрясаешь ты
В пляске кудрями,
Если и ноги в лад
Чуть по земле скользят,
Полны томления
Телодвижения —
Уже достиг венца
Тем ты, дитя,
Ты и увлек шутя
Наши сердца.
(Пауза.)
Эвфорион
Вас тут без счету,
Легкие лани:
Мы здесь охоту
Затеем с вами!
Вы все дичина,
Охотник — я.
Хор
Ты нас лови-то
Не так проворно;
У нас в крови-то —
Тебя покорно
Принять в объятья,
Краса моя!
Эвфорион
В леса бегите!
По пням скачите!
Одной игрою
Не заманят;
Что взято с бою,
Тому я рад.
Елена и Фауст
Что за буйство в этой силе!
Тут и удержу не будет;
Уж не трубы ль протрубили
По долинам, за горами.
Что за гам?! И что за крик?!
Хор
(быстро вбегая поодиночке)
Убежал от нас он вскоре,
Словно он побрезгал нами,
С самой дикой в целом хоре
Он сцепился, баловник!
Эвфорион
(внося молодую девушку)
Волоку я эту крошку,
Чтоб насильно насладиться;
Мне отрадно прижимать
Грудь, что ищет враждовать.
Целовать таких люблю:
Силу воли проявлю.
Девушка
Отпусти! Не мучь ты боле,
Сила есть во мне к борьбе,
И во мне такая ж воля,
Не поддамся я тебе.
Ты на силу уповаешь!
Где ж тебе меня сломить?
Ты держи меня, как знаешь,
Мне легко тебя спалить.
(Она вспыхивает и уносится вверх пламенем.)
Ты за мною ввысь немую,
Ты за мною вглубь земную —
Цель летучую ловить.
Эвфорион
(отрясая последнее пламя)
Лесом завесило,
Скалы теснят меня,
Быть тут невесело!
Молод и боек я.
Ветры свистать пошли,
Волны шумят вдали,
Внятно их слышу сам;
Быть бы мне там.
(Он скачет все выше.)
Елена, Фауст и хор
Хочешь с серной, что ль, равняться?
Упадешь, — а нам терпеть.
Эвфорион
Надо выше подыматься,
Надо дальше мне глядеть.
Знаю теперь, где я, Вижу земли края;
Пелопса край родной[288]
Близок волне морской.
Хор
Ты бы в лесах у нас
Жил без печали,
Мы б виноград сейчас
Тут разыскали.
Яблок, плодов златых
Ты не забудь.
В милой стране родных,
Милый, побудь!
Эвфорион
Мир и во сне у вас!
Снись он вам в добрый час.
Я на войну иду
Там я победы жду…
Хор
Кто средь покоя
Кличет войну назад,
Тот из счастливых
Мира изъят.
Эвфорион
Всех, кто рожден тут был,
С горя на горе жил,
Волен, безмерно смел,
Лить свою кровь умел,
Под самовластием
Думы святой, —
Пусть же их счастьем
Кончится бой!
Хор
Как высоко он поднялся!
Все же он не мал на взгляд.
Словно в латы он убрался,
Медь и сталь на нем горят.
Эвфорион
Ни оград, ни укрепленья,
Лишь отважен каждый будь!
Крепче замка, без сомненья,
В медь закованная грудь!
Жить не хочешь покоренный, —
Взял доспех и прямо в бой!
Амазонки ваши жены,
Что ни мальчик, то герой!
Хор
Песня священная,
Ты, вдохновенная,
Яркой звездой одна
Будь с высоты видна!
Все ж ты доходишь к нам,
Все ж ты земным сынам
Вечно слышна.
Эвфорион
Нет, не ребенком неумелым,
Борцом я юношей предстал!
В союзе с сильным, вольным, смелым,
От них я в духе не отстал.
Вперед!
Там ждет
Ко славе путь; его я ждал!
Елена и Фауст
К жизни призванный недавно,
Мира — новый гражданин,
Рвешься к бездне своенравно
Ты с обманчивых вершин!
Иль родной
Стал чужой?
Иль союз наш сон один?
Эвфорион
Тот гром вы слышите ль над морем,
И по долинам гром опять!
В пыли и на волнах мы спорим,
Хотя б и муки испытать.
Смертный стон —
Нам закон;
Это следует понять.
Елена, Фауст и хор
Что за ужас! За несчастье!
Смерть ужель тебе закон?
Эвфорион
Иль смотреть мне без участья?
Нет! Туда — где смертный стон.
Елена, Фауст и хор
Тучи надвинулись!
Смерть позвала.
Эвфорион
Все ж! И раскинулись
Вдруг два крыла!
Там нанесем удар!
Медлить нет сил!
(Он бросается на воздух, одеяние поддерживает его на мгновение, голова его сияет, светлый след бежит за ним.)
Хор
Все ты, Икар, Икар[289],
Все погубил!
(Прекрасный юноша падает к ногам родителей. В мертвом признают знакомые черты, но телесное тотчас исчезает, ореол кометой возносится к небу, на земле остаются мантия и лира.)
Елена и Фауст
Горе нахлынуло,
Радость сменя.
Эвфорион
(из глубины)
Хоть все и минуло,
Мать, не покинь меня!
(Пауза.)
Хор
(печальное пение[290])
Не покинь! — О, без сомненья,
Наше горе без конца.
Ах, и в час исчезновенья
Ты увлек с собой сердца.
Но тебе наш плач напрасный,
Нам завиден жребий твой:
В ясный день ты и в ненастный
Песнью горд был и душой.
Ах! Для счастья ты родился,
Знатных предков мощный сын,
Но, увы! Мгновенно скрылся
Юный цвет родных долин;
Взгляд на мир живой и ясный,
Благородный сердца жар,
Лучших женщин выбор страстный,
И мятежный песен дар.
Но, стремясь неудержимо,
В сеть свободы уловлен,
Ты попрал неукротимо
Все — и нравы, и закон.
Но к концу твой дух повеял,
В сердце мужество зажглось,
Ты великое лелеял,
Но оно не удалось.
А кому удастся? Тщетно
Вопрошать судьбу о том,
В день, когда так безответно
Смолк народ в крови кругом.
Но была б в душе готова
Снова песнь, — так не беда!
Породит земля их снова,
Как рождала их всегда.
(Полная пауза. Музыка умолкает.)
Елена
(Фаусту)
Сбылись на мне, увы, старинные слова,
Что счастье долго с красотой не может жить.
Разорвана вся жизнь, как и союз любви;
Оплакав их, прощаюсь горько с ними я!
И вновь бросаюсь я в объятия твои
Прими, Персефонея[291], сына и меня.
(Она обнимает Фауста; телесное исчезает, платье и покрывало остается в его руках.)
Форкиада
(Фаусту)
Держи ты то, что уцелеть могло,
Не выпускай ты платья. За концы
Уж демоны схватились, чтоб его
Увлечь в Аид. Так крепче ты держи!
Богиню ты утратил, нет ее,
Но это вот божественно. Храни
Высокий дар и возвышайся сам!
Тебя над низким станет возносить
Он к небесам, пока ты будешь жив!
Вдали с тобой увидимся опять.
(Облака окружают Фауста, поднимают и уносят его.)
Форкиада
(поднимает с земли платье Эвфориона, мантию и лиру, выходит на авансцену)
Довольно счастливо сыскала!
Конечно, пламя-то пропало,
Но миру нечего тужить:
Тут будет, чем подбить поэтов милых
По цехам зависть заводить;
И если я талантов дать не в силах,
Могу хоть платье сохранить.
(Садится на авансцене у колонны.)
Предводительница хора
Скорее, девушки! Избавилися мы
От чар тяжелых фессалийских старых ведьм,
И от бренчанья сложных этих звуков всех,
Что слух смущают, да и пуще самый ум.
Скорей в Аид! Царица же тут сошла
Вполне спокойна. По ее стопам должны
Немедленно служанки верные идти.
Она у трона неисповедимой ждет.
Хор
Да, царицам повсюду прием;
Даже в Аиде они во главе
Между равными гордо стоят,
С Персефоною в дружбе прямой.
Нам же поодаль,
В асфоделоса[292] равнинах,
Под тополями,
Рядом с бесплодными ивами,
Нам-то чем развлекаться?
Словно летучим мышам лишь
Глухо пищать, тоскливо и странно.
Предводительница хора
Кто имени, высок душой, не заслужил,
Принадлежит стихиям. Так ступайте к ним.
Я пламенно стремлюсь с царицей быть своей:
Не службу лишь, и верность я блюсти должна.
(Уходит.)
Все
Возвращены мы к свету денному;
Хоть и не лица мы,
Это мы чувствуем,
Но не вернемся больше к Аиду!
Вечно живая природа
Дух наш усвоит,
Как вполне мы усвоим ее.
Одна часть хора
Здесь мы в тысячах болтливых сучьев, шепчущих тихонько,
Мило шутим, маним тихо по корням источник жизни
До ветвей; и незаметно то листвой, то пышным цветом,
Украшаем шаткий волос на веселый вольный рост.
Упадет ли плод, сейчас же люди и стада сберутся,
Подхватить и насладиться всяк спешит, и все толпятся;
Как бывало пред богами, всяк пред нами преклонен.
Другая часть хора
Мы к стенам высоким этих скал, как зеркало блестящим,
Приникаем, колыхаясь нежной, ласковой волной;
Чутко внемлем птиц мы пенью, тростника протяжным
звукам:
Грянет страшный голос Пана, наш ответ сейчас готов.
Свиснет где — и мы засвищем; загремит — мы пустим
громы,
Повторим их вдвое, втрое, даже в десять раз затем.
Третья часть хора
Сестры! Мы душой подвижной мчимся далее с ручьями;
Нас пленяют поневоле то ряды холмов далеких.
Все по склону, все мы глубже поливаем, извиваясь,
То долину, то лужайку, то пред самым домом сад.
Путь наш виден по вершинам кипарисов, что возносят
Над прибрежьем и волнами в воздух стройный ряд вершин.
Четвертая часть хора
Там вы будьте, где угодно, — мы шумим и окружаем
Холм, засаженный повсюду зеленеющей лозой.
Там по всякий час мы видим виноградаря заботу,
И трудов его усердных столь сомнительный успех.
То с лопатой, то с киркою, — куча, режа, подчищая,
Всех богов он умоляет, — бога солнца паче всех.
Вакх неженка — очень мало о слуге своем печется, —
Рад в беседках да пещерах с младшим фавном он болтать.
Что ему для грез приятных, в полухмеле, только нужно,
Это все еще от века и в мехах, и в старых кружках,
Да в сосудах справа, слева, по пещерам он найдет.
Но когда все боги вместе, Гелиос же перед всеми,
Грея, вея, орошая, гроздий сочных припасут —
Там, где рылся виноградарь, все мгновенно оживает,
Зашумят в беседке каждой, от лозы спеша к лозе;
Треск корзин и говор ведер за тяжелыми лотками,
Все спешит к огромной кади, где танцует винодел.
Так пойдут святыню чистых, сочных ягод дерзновенно
Попирать; клубясь и пенясь, все раздавлено в чану.
И пойдут греметь кимвалы вместе с медными тазами;
Потому что Дионисий из мистерии возник;
Он приводит козлоногих, с хороводом козлоножек,
И ревет при том Силена длинноухий серый зверь.
Нет пощады! Топчут нравы все копытом раздвоенным,
Чувства все в затменье — больно, оглушительно ушам.
К кружкам тянутся хмельные — голове и брюху тяжко;
Кто пока еще хлопочет — множит только беспорядок;
Всяк под новый сок желает старый мех опорожнить!
(Занавес падает. Форкиада исполински поднимается на авансцене, сходит с котурнов, снимает маску и покрывало, и является Мефистофелем, чтобы в случает нужды объяснить пьесу в эпилоге.)
Акт четвертый
Горный хребет
Могучие зубчатые скалы. Облако приближается, прилегает, спускается на выдающуюся площадку. Оно разверзается.[293]
Фауст
(выступает из облака)
Пустынное молчанье здесь у ног моих;
Вот бережно на край вершин я становлюсь
И отпускаю облако, которым я
Через моря и сушу днем перенесен.
Оно тихонько от меня отходит прочь;
К востоку глыба движется большим комком.
За нею изумленный глаз вослед глядит:
Оно, идя, волнуется изменчиво.
Но образуясь… Да, глаза мои не лгут! —
На озаренном ложе чудно распростерт,
Хоть исполинский, лик божественной жены,
С Юноной сходный, с Ледою, с Еленою.
Как царственно он на моих глазах плывет!
Ах! Сдвинулось, бесформенно нагромоздясь,
Все поплыло к востоку снежной цепью гор,
Как яркий отблеск смысла мимолетных дней.
Но в светлой нежной пряди обдает туман
Живой прохладой мне еще чело и грудь.
Вот медленно возносится все выше он;
Вот слился. Или это лик обманчивый
Первоначальных и давно минувших благ?
Сердечных всех богатств забили вновь ключи:
Любви Авроры легкокрылой признаю
Мгновенный, первый и едва понятный взгляд,
Который ярче всех сокровищ пламенел.
Как красота душевная, прелестный лик,
Не разрешаясь, все подъемлется в эфир,
И лучшее души моей уносит вдаль.
(Шлепает семимильный сапог[294], затем следует другой. Мефистофель сходит. Сапоги быстро уходят.)
Мефистофель
Вот это шагом назову я!
Но ты скажи-ка, что с тобой?
Спустился в мерзость ты такую,
Где камни зев разверзли свой?
Мне все знакомо с первого тут взгляда;
Ведь собственно дном это было ада.
Фауст
Легенд дурацких ты не занимаешь;
И вот опять такую предлагаешь.
Мефистофель
(серьезно)
Когда Господь — я знаю и зачем, —
Нас с воздуха загнал во глубь земную[295],
Где сдавленный и запертый совсем
Огонь разросся, силу взяв большую,
То при таком безмерном освещенье
Пришлось нам быть в неловком положенье.
Тут черти разом страшно заперхали;
И вниз и вверх все отдуваться стали.
Сперся в аду ужасный запах серный:
Вот газ-то был! От силы беспримерной
Кора земли, вся плоская сначала,
Как ни толста, надсевшись, затрещала!
Всех перемен одна и та ж причина;
Что было дном — теперь вершина.
И вот они на этом строят сами,
Учения все ставить вверх ногами.[296]
Из рабских жгучих бездн пришлось бежать
Нам, чтоб воздушным царством обладать:
И откровенье этой тайны всей
Должно дойти лишь поздно до людей.
Фауст
Утес стоит, — и благородно нем.
Я не спрошу, откуда и зачем?
Когда, природа строй свой утверждала,
Она и шар земной вполне скругляла,
И были любы ей еще с тех пор,
И пропасти, и ряд скалистых гор;
Затем с холмов, с округлой их вершины,
Она тихонько перешла в долины:
Там все цветет, и вот ее награда,
Но глупой ломки вовсе ей не надо.
Мефистофель
По-вашему, все это ясно вам.
Но не тому, кто был при этом сам.
Я был при том, как пламень не усталый
Все пучился и яростно пылал,
А молоток Молоха[297], строя скалы,
Обломки гор далеко разметал.
Немало их повсюду взор встречает.
Кто ж расшвырял их по лицу земли?
Философа тут знанье не хватает;
Скала лежит, лежи она как знает;
Мы до болезни в думах тут дошли.
Один простой народ все разгадал,
Его понятий с толку не собьете;
Давно премудрость он познал:
Тут чудеса, — и сатана в почете.
На костыле хромает веры спросту[298]
На чертов камень с чертова он мосту.
Фауст
В своем конечно любопытно роде,
Какого мненья черти о природе.
Мефистофель
Природы тут в расчет мы не берем.
Тут честь нужна: черт значит был при том!
К великому стремятся наши силы:
Разгром, насилье, бестолочь нам милы.
Но чтоб тебя спросить вполне понятно:
Встречал ли ты, что для тебя приятно?
Ты проглядел, как легкую забаву,
Земные царства все, и всю их славу.
Но ненасытный, между тем,
Не увлекался ли ты чем?
Фауст
Ну что ж! Большого я взалкал.
Ну, отгадай!
Мефистофель
Я отгадал.
Столицу выбрал бы я вот,
Чтоб посреди кишел народ,
Стеснились улицы нелепо,
На тесном рынке лук и репа,
Мясные лавки, где роями
Толкутся мухи над лотками.
Всегда довольно встретишь ты
И вони там, и суеты.
Затем, за площадью спесивой,
Широких улиц ряд красивый.
И наконец, где нет ворот,
Предместье без границ пойдет.
Там я в карете б все катался,
Движеньем пестрым наслаждался,
Что не дает на миг единый
Покоя кучке муравьиной.
Я еду иль верхом гуляю —
Всех тысяч центр я составляю,
И ото всех-то мне почет.
Фауст
Напрасно этим ты прельщаешь.
Ты рад, что множится народ,
Что он достаточно живет,
Пожалуй, учится, — и вот
Бунтовщиков лишь воспитаешь.
Мефистофель
Так на веселом месте б мог
Я пышный выстроить чертог[299]:
Холмы и лес промеж долин
Я совместил бы в сад один,
Где стены зелены, живые,
Дороги как струна прямые,
Каскады по скалам, ключи,
Воды различные лучи.
Там вверх она несется, о бок с нами
Шипит и плещет мелкими струями.
Тут я б прекрасных женщин успокоил,
И домиков прелестных им настроил;
И счет я позабыл бы дней
В уединенье милом средь гостей!
Я «женщин» говорю; их идеал
Во множестве всегда я принимал.
Фауст
Вздор модный, мой Сарданапал[300]!
Мефистофель
Как отгадать, к чему ты устремился?
К высокому чему-нибудь!
К луне ты ближе возносился,
Знать к ней пошло тебя тянуть?
Фауст
Нисколько. На земле найду
Я, где за подвиг взяться смело.
Великое свершится дело, —
Я силу чувствую к труду.
Мефистофель
Итак, ты жаждешь славы ныне?
Ты прямо ведь от героини.
Фауст
Власть, собственность влекут мой взор.
Лишь подвиг все, а слава — вздор!
Мефистофель
А все ж иной поэт, быть может,
Тебе во славу песню сложит,
И глупость глупостью встревожит.
Фауст
Никак ты не поймешь вовек,
Чего алкает человек.
Ты резок, зол и едок сам —
Где ж знать тебе, что нужно нам?
Мефистофель
Тебе повиноваться буду.
Раскрой же мне вполне свою причуду.
Фауст
Я обращал глаза свои на море;
Оно само в себе все возвышалось,
Затем, сравнявшись на большом просторе,
Оно на берег плоский в бой помчалось.
Мне стало грустно, что кичливость вновь
Свободный дух с его сознаньем прав,
В пылу страстей, волнующих ей кровь,
Насилует, покой его поправ.
Я думал — случай; напрягаю взгляд,
Волненье стало и пошло назад,
От гордой цели убегая вспять;
Но час придет — и та ж игра опять.
Мефистофель
(ad spectatores[301])
Мне новости не любопытны эти:
Я это знаю тысячи столетий.
Фауст
(продолжает страстно)
Волна ползет по всем изгибам края,
Бесплодная, бесплодность расточая;
Вот поднялась, растет, и залила
Пустынный край, который забрала.
Волна волну там нагоняет только.
Отхлынула — а пользы нет нисколько.
Стихии власть в отчаянье приводит
Меня, когда бесцельно колобродит!
Тогда мой дух себя опережает:
Он биться рад, он победить желает.
И это все возможно! Хоть сильна,
Но мимо всех холмов идет волна;
Как там она надменно ни несется, —
А что повыше, то над ней смеется,
И углубленьем ход ей верный дан.
Вот я тебе в душе составил план:
Высокое познай ты наслажденье!
Отнять у моря берегов владенье,
Широкой влаги обуздать коварство!
И далеко в ее ворваться царство!
Я шаг за шагом все обдумал это.
Вот цель моя; не пожалей совета![302]
(Барабаны и военная музыка за спиной зрителей вдали, с правой стороны.)
Мефистофель
Ведь как легко! Иль барабаны бьют?
Фауст
Опять война! Уму не радость тут.
Мефистофель
Война иль мир — умно одно стремленье
На пользу свесть любое положенье.
Тут караул, минутки не зевай;
Вот случай подошел! Ну, Фауст, хватай!
Фауст
Избавь! Загадочной не нужно болтовни.
Короче, в чем вопрос? Ты лучше объясни!
Мефистофель
Во время странствия я вновь заметил вскоре,
Что императора томит большое горе;
Его ты знаешь, как его мы веселили,
Да мнимым лишь богатством наделили,
И света тут не взвидел он;
Он молодым вступил на трон,
Ему могло еще казаться,
Что совмещается вполне
И привлекательно вдвойне:
И править всем, и наслаждаться.
Фауст
Большой обман! Кто должен власть приять,
Тот властью будь блажен необычайной;
Высокой волей должен он дышать,
Но мысль его другим должна быть тайной;
Что на ухо шепнул вернейшим он —
Исполнено, и мир весь изумлен.
И так пребудет, властью он гордясь,
Достойнейшим! А наслажденье — грязь.
Мефистофель
Он не таков! Он наслаждался сам!
А государство гнило по частям;
Велик и мал взаимно враждовали,
И граждане друг друга убивали,
На город город нападал,
Цех на дворянство восставал,
Епископ с капитулом в споре.
Куда ни глянешь, все в раздоре.
В церквах убийства, у градских ворот
Страх и купца, и путника берет.
Во всех нахальство дерзкое росло;
Всяк, защищаясь, жил. Так дело шло.
Фауст
Шло хромо. Падало, вставало тож,
И шлепнулось так, что не разберешь.
Мефистофель
Никто не смел бранить среду их хилой,
Всяк мог казаться и казался силой;
Малейший красовался тож;
Но лучшим это стало невтерпеж.
Заговорили все они зараз:
Тот будь главой, кто успокоит нас.
Наш император этого не может!
Мы выберем другого — он поможет
Нам встать, он личность оградит,
Он государство обновит,
И мир, и правду приумножит.
Фауст
Поповский голос![303]
Мефистофель
Да попы и есть;
Они привыкли лакомо поесть,
Они тут часть большую захватили,
Восстание они же освятили;
Вот государь наш и идет войной,
И может здесь в последний вступит бой.
Фауст
Мне жаль его; в нем добрая есть воля.
Мефистофель
Пойдем взглянуть! Надежда — смертных доля,
Спасем его вот в этой мы теснине!
Спасенный раз — задышит он отныне.
Как знать, чей жребий вынется судьбами?
Будь счастлив он, — придут вассалы сами.
(Они поднимаются над средним возвышением и осматривают боевую линию в долине. Барабанный бой и военная музыка раздаются снизу.)
Мефистофель
Позиция, я вижу, безупречна;
Мы подойдем, он победит, конечно.
Фауст
Чего там можно ожидать?
Обман да колдовство опять!
Мефистофель
Военной хитрости не хочешь?
Хотя о важном ты хлопочешь,
Но цель ты главную пойми:
Когда престол и край спасем мы, смело
Склони колени и прими
В дар ты прибрежье без предела.
Фауст
Ты дел проделал — не сочтешь;
Вот выиграй сраженье тож!
Мефистофель
Его ты выиграешь сам;
Тебе начальство передам.
Фауст
Вот эта высота прямая:
Повелевать, вещей не понимая!
Мефистофель
Для этого и штаб устроен,
Чтобы фельдмаршал был покоен.
Войну зачуя, в добрый час
Совет военный я припас;
Народ — все горные кряжи;
Кто их избрал — тот не тужи!
Фауст
Кто там в оружии идет?!
Иль скликал горный ты народ?
Мефистофель
Нет! Но подобную им рать
Сам Петр бы Сквенц[304] не мог набрать.
(Три сильных появляются[305].)
Взгляни на молодцов моих!
В летах их разница большая,
С другим оружьем всяк из них;
Но тройка эта разлихая.
(К зрителям.)
Надеть ребенок нынче рад
И шлем, и рыцарские шпоры,
Так вам подавно угодят
Аллегорические воры.
Забияка
(молод, легко вооружен, пестро одет)
Кто смеет мне в глаза взглянуть,
Тому я кулаком всю морду всковыряю;
А кто захочет улизнуть,
Того за чуб сейчас поймаю!
Забирай
(мужествен, хорошо вооружен, богато одет)
Пустые драки вздор напрасный,
День пропадает ни причем;
Бери, где можешь, ежечасно,
О прочем спрашивай потом.
Держи-крепче
(в летах, сильно вооружен, без плаща)
В этом тоже толку мало,
Добра сейчас как не бывало,
И ты опять безо всего;
Брать хорошо, но удержать важнее;
За старика держись дружнее,
Уж не отнимут твоего.
(Все они спускаются в долину.)
На предгорье
Барабаны и военная музыка снизу. Разбивают императорскую палатку.
Император, главнокомандующий, драбанты.
Главнокомандующий
Мне кажется, мы дельно поступили,
Что с целым этим войском вот,
В долину тихо отступили;
Надеюсь, счастие нас ждет.
Император
Что выйдет, то и будет видно;
Но полу бегство — это мне обидно.
Главнокомандующий
Взгляни на правый фланг наш отдаленный!
Такого места ищет ум военный:
Холмы не круты, но довольно крупны,
Нам выгодны, врагам же неприступны;
Дает приют нам местности волна,
А коннице чужой она страшна.
Император
Мне остается любоваться;
Рукам тут есть, где разгуляться.
Главнокомандующий
Здесь посреди долины тесным строем
Стоит фаланга, пышущая боем.
И пики их поверх туманной мглы
На воздухе сияньем дня светлы.
Как мощно весь волнуется квадрат!
Из этих тысяч каждый битве рад.
На силу их ты можешь положиться:
С ней вражья сила верно сокрушится.
Император
Чудесный вид! Я не встречал таких.
Такое войско стоит двух других.
Главнокомандующий
Наш левый фланг мы утвердить успели;
Там на скале все храбрецы засели.
Уступы, что оружием блестят,
Ту важную теснину защитят.
Сдается мне, что вражеские силы
Нежданные там обретут могилы.
Император
Вон и моя роденька[306]! Ведь когда-то
Во мне то дядю видели, то брата,
А между тем, шатая власть закона,
Достоинство все расхищали трона.
Затем враждуя, край опустошали,
И вот теперь все на меня восстали!
Колеблется толпы неверный дух,
Да за волною общей хлынет вдруг.
Главнокомандующий
Вон человек, что послан был от нас
Лазутчиком, спешит; ну, в добрый час!
1-й Лазутчик
Дело наше справил ладно,
Ловко, смело в каждый след,
Я наведывался жадно;
Но вестей хороших нет.
Многих с рвеньем благородным
Находил я в эти дни;
Но волнением народным
Извиняются они.
Император
Свои для эгоистов близки нужды,
Но благодарность, долг и честь им чужды.
Ну, как же всяк того-то не поймет:
Горит сосед, так до него дойдет.[307]
Главнокомандующий
Вот и второй спускается несмело,
От устали дрожит его все тело.
2-й Лазутчик
Поначалу я дивился
Всем нелепым чудесам;
Вдруг нежданно появился
Император новый там.
По полям путем нежданным
Все толпами понеслись,
И за знаменем обманным
Как бараны погнались!
Император
На пользу мне подложный государь;
Теперь я только понял, что я царь!
Лишь как солдат я панцирь надевал;
Но ныне цель я высшую познал.
Я средь пиров богат был не вполне;
Опасности недоставало мне.
Совет ваш был, украсить боем пир,
И сердце билось, снился мне турнир;
И если бы не ваш совет лукавый,
Давно б я был покрыт военной славой.
Во мне порыв могучий пробудился,
Когда при вас в огне я очутился;
Шел на меня стихии грозный пыл,
То призрак был, но призрак грозен был.
О битвах стал, о славе я мечтать.
Пополню все, что мог я прогулять!
(Снаряжаются герольды для вызова ложного императора. Фауст в броне, с полуопущенным забралом шлема. Три сильных, вооруженные и одетые, как прежде.[308])
Фауст
На ваш приход не станут же сердиться,
Ведь осторожность всюду пригодится.
Ты знаешь, свой у горцев разум есть,
Дано им камней письмена прочесть.
А духи, как с равнины удалились,
К горам еще сильнее пристрастились
И действуют в пещерах безысходных,
Вдыхая газ металлов благородных.
При опытах разъединений, слитий,
Их цель одна — идти путем открытий.
Воздушными перстами тайн владыки
Прозрачные в тиши слагают лики.
Они в кристалле и в его молчанье
Земную жизнь провидеть в состоянье.
Император
Я слышу все и верю я вполне.
Но ты скажи: на что все это мне?
Фауст
Знай: некромант[309] из Норики, в Сабине,
Слуга твой верный, преданный поныне:
Судьба ему жестоко угрожала.
Хворост пылал, и пламя колыхало,
Чтоб по сухим поленьям вверх пройти,
Пропитанным смолою; уж спасти
Ни человек не мог, ни Бог, ни черти;
Величество расторгло узы смерти.
То было в Риме. Он к тебе питает
Любовь, и все в твою судьбу вникает.
С того же часу он, забыв себя,
Глядит на звезды лишь из-за тебя.
Он нас послал, приказывая строго
Быть при тебе. В горах так силы много;
Природе властной вольный там приют,
Попы глупцы то колдовством зовут.
Император
В день радости, гостей своих встречая,
Мы веселы, когда толпа живая
Растет, один спешит другому вслед,
Так что в просторных залах места нет.
Но тот безмерно дорог должен быть,
Кто помощь нам явился предложить
В часы забот, когда над головою
У нас часы колеблемы судьбою.
Но не касайтесь мощною рукой
Меча свободно поднятого мной.
Почтите миг, в который всяк стремится
Иль за меня, или со мной сразиться.
Справляйся сам! Кто хочет трон обресть,
Сам заслужить такую должен честь.
Пусть призрак тот, что против нас поднялся,
И императором земли назвался,
Вождя и ленных прав[310] присвоив силу,
Моей рукой низринется в могилу!
Фауст
Чтоб ни было, но, увлечен игрою,
Напрасно ты рискуешь головою.
К чему на шлеме гребень и султан?
Он смелой голове в защиту дан.
Без головы на что все члены нужны?
Она заснет, и все они недужны;
Больна она — все тело нездорово,
Оправилась — и ожило все снова:
Рука в права могучие вступает,
Подъемлет щит и череп защищает,
Спешит и меч о долге не забыть,
И, отклоня удар, опять разить;
Нога хранит со всеми верно связь,
Убитому на шею становясь.
Император
Таков мой гнев; я стал бы, не бледнея,
Как на скамью, на голову злодея!
Герольды
(возвращаясь)
Мало весу, мало чести,
Там у них мы испытали,
Нам на звук достойной вести
Только смехом отвечали:
Император ваш отпетый,
Вместе с эхом он отбыл.
Помянув о вести этой,
Скажет сказка: «Жил да был».
Фауст
Сбылись желанья преданных людей,
Что при особе состоят твоей.
Вон враг идет, мы дышим силой ратной,
Вели начать нам в миг благоприятный.
Император
Повелевать отказываюсь я.
(К главнокомандующему.)
Ты, князь, веди, обязанность твоя!
Главнокомандующий
Так пусть наш правый фланг вступает в бой!
И левый фланг врага, что наступает,
Пока еще проходит под горой,
Всю наших сил отвагу испытает!
Фауст
Так ты позволь, чтоб этот вот герой
Сейчас вступал с твоими вместе в строй.
В твоих рядах он посреди других
Проявит всю могучесть сил своих.
(Он указывает вправо.)
Забияка
(выступает)
Кто мне лицо покажет, так ему
Расковыряю тотчас морду всю я!
Кто спину обратит ко мне, тому
Чуб, голову и шею отверну я!
Когда же меч я подыму,
И ринутся все с тою же любовью,
То станет враг один по одному
Своей захлебываться кровью!
(Уходит.)
Главнокомандующий
Фаланге тихо двигаться вперед!
Пускай она врага всей силой ждет!
Вон там направо, кстати, уж успели
Отвагой наши повредить их цели.
Фауст
(указывая на среднего)
Так пусть и он, куда велишь, пойдет.
Забирай
(выступает)
Хоть войско мужеством пылает,
Пусть о добыче помышляет,
И всяк из нас ворваться ждет
В их императорский намет[311].
Недолго там ему покрасоваться;
Я впереди фаланги стану драться.
Скорохватка
(маркитантка, увязывается за ним)
Хоть я ему и не жена,
Но как любовнику верна.
Нам эта осень благодать!
Пустите женщину хватать,
Она блаженна грабежом,
Как победят, запрета нет ни в чем.
(Оба уходят.)
Главнокомандующий
На левый фланг наш, как я ожидал,
Налег их правый. Каждый возжелал
Противостать их буйному почину,
Не давши им ворваться в ту теснину.
Фауст
(указывая налево)
И этот вот вам может пригодиться;
Не лишнее и сильным подкрепиться.
Держи-крепче
(выступает)
На левый фланг надейтесь смело!
Где я, там наше будет цело;
Старик при деле тут знакомом:
Что схватит, не отбить и громом!
(Уходит.)
Мефистофель
(спускаясь сверху)
Вы поглядите-ка за нами:
Из каждой пасти скал с зубцами
Вооруженные стремятся,
По всем тропинкам шевелятся,
В забралах, панцирях, с мечами
За нами выросли стенами,
И знака ждут сразиться смело.
(Тихо, обращаясь к знающим.)
Откуда все? Не ваше дело.
Конечно, я уж не зевал,
Все арсеналы обобрал;
Так всяк из них, кто пеш, кто конный,
Стоял как властелин законный;
Цари да рыцари былые,
Теперь улитки лишь пустые;
В них приведенья забрались пока
Напомнить средние века.
Какой бы черт в них ни торчал,
Эффект на этот раз не мал.
(Громко.)
Прислушайтесь, как злится стая,
Толкаясь словно жесть пустая;
Клоки штандартов там заколыхались,
Радехоньки, что ветерка дождались.
Подумайте, тут древний весь народ
Охотно в распрю новую идет.
(Страшный трубный звук сверху, в неприятельском войске заметное волнение.)
Фауст
Весь горизонт затмился ясный,
Лишь там и сям какой-то красный
Блеск начинает проступать;
Оружье все как бы кроваво;
Скала и воздух, и дубрава,
И небо не хотят отстать.
Мефистофель
Наш правый фланг стоит упорно,
Но вижу — выше всех, где драка,
Наш великан-то Забияка,
Он там работает проворно.
Император
Одна рука сперва там билась,
Теперь их дюжина явилась!
Непостижимо для меня.
Фауст
Иль никогда не слышал ране
О сицилийском ты тумане?
Днем возникают в той стране,
Почти до облак подымаясь,
В среде воздушной отражаясь,
Явленья чудные вполне.
Там города, сады порою,
Одна картина за другою
Парят в эфирной вышине.
Император
Но что за странность!
Блеск великий
Распространяют наши пики;
У всей фаланги то и знают
По копьям огоньки порхают:
Ведь что-то призрачное тут!
Фауст
Не погневись, то без сомненья
Следы духовного значенья,
То Диоскуров отраженья,
Пловцам известные явленья[312].
Они с остатком сил идут.
Император
Кому ж обязан я, скажи ты,
Коль тайны, что в природе скрыты,
Со всех сторон на нас текут?
Мефистофель
Конечно мудрецу тому же,
Что занят так твоей судьбой!
Врагов не признает он хуже
Твоих — и изболел душой.
Желает он спасти тебя,
Хотя бы погубив себя.
Император
Был пышный въезд почтить мою особу;
Я был в чести; вот я задумал пробу
И порешил, что, кстати, одарю я
Живой прохладой бороду седую.
Священству я, испортив развлеченье,
Не заслужил его расположенья.
Ужель судьба чрез столько лет велела
Мне действия познать благого дела?
Фауст
Благодеянью долго жить;
Смотри, что там вверху летает!
То знаменье ль он посылает;
Оно ж себя и объяснит.
Император
Там в высоте орел парящий,
А вслед за ним, грифон грозящий.[313]
Фауст
Все это к счастию, поверь.
Грифон ведь баснословный зверь;
Ну как же мог он так забыться,
Чтобы с орлом ему сразиться?
Император
Теперь они все вверх взмывают,
Кружась. И оба в тот же миг
Впились друг в друга. Когти их
Врага отчаянно терзают.
Фауст
Заметь, как гадкий-то грифон
Избит, истерзан очутился,
И, львиный хвост склонивши, он
В вершины леса покатился.
Император
Как тут предвещено, так будь!
Дивлюсь, но не смущен ничуть.
Мефистофель
(вправо)
Ваши бойко лезут драться,
Враг не может удержаться,
Вот полезла их орава,
На своих сбиваясь вправо.
Этим дело с толку сбили,
Левый фланг свой оголили.
А фаланга наша живо
Вправо бросилась ретиво,
Где ряды врагов не полны.
Вон, как яростные волны,
Сшиблись с грохотом и воем
Обе рати равным боем.
Вот чудесное движенье;
Разобьем их без сомненья!
Император
(к левой стороне, Фаусту)
Глянь, сдается, там неладно;
Нашим там стоять накладно,
Камней сверху не бросают;
По скалам уже взлезают,
А вершины опустели;
Вон — враги то налетели
Целой тучей к нам в долину.
Уж не взяли ли теснину?
Вот безбожья плод ужасный!
Ваши чары все напрасны!
(Пауза.)
Мефистофель
Император
Что пользы в птицах этих черных?
Несутся на крылах проворных
С полей сражения оне.
Мефистофель
(воронам)
К ушам моим плотней прильните!
Спасен, кого вы защитите;
Разумен ваш совет вполне.
Фауст
(императору)
О голубях ты слышал верно,
Что так летают непомерно,
Гнездом птенцов привлечены?
Тут ход событий обнаружен:
Почтовый голубь в мире нужен,
А ворон — почта для войны.
Мефистофель
Меня смущает донесенье.
Смотри, ужасно положенье
Героев наших по скалам;
Враг занял нижние вершины,
И если вход займет в теснины,
Держаться трудно будет нам.
Император
Итак, обман — все чары эти,
Меня вы заманили в сети;
Давно уж страх меня берет.
Мефистофель
Мужайся! Может быть исход.
С терпеньем штучки тут возможны!
В делах всего трудней кончать.
Мои гонцы благонадежны;
Вели ты мне повелевать.
Главнокомандующий
(который, между тем, подошел)
С тех пор, как с ними ты связался,
Все время этим я терзался:
Не может в чарах счастья быть.
Мои тут силы не хватают;
Начало их — так пусть кончают;
Желаю жезл свой возвратить.
Император
Ты сохрани его в день грустный.
Ждать будем счастья своего.
Мне страшен малый этот гнусный,
Боюсь я воронов его!
(К Мефистофелю.)
Жезла теперь не домогайся;
В тебе не то, что быть должно.
Повелевай и постарайся
Спасти! — И будь, что суждено!
(Уходит в палатку с главнокомандующим.)
Мефистофель
Пусть жезл тупой его спасает!
Нам пользы он не доставляет,
Там крест какой-то виден был.
Фауст
Что ж делать?
Мефистофель
Все я порешил.
Ну, братцы черные, летите
К ундинам горным, попросите
Снабдить нас призраками вод[315]!
Они искусство женщин знают —
От правды призрак отделяют,
И всяк клянется: правда вот.
(Пауза.)
Фауст
Девицам водяным уж верно
Польстили вороны безмерно;
Вон начинает протекать.
В сухих местах, где камни лишь торчали,
Ключи везде заклокотали,
Теперь уж тем несдобровать.
Мефистофель
Привет любезный припасен —
Кто первый лез, и тот смущен.
Фауст
Уже ручей в ручей стремглав спадает,
Вдвойне их бездна возвращает;
А вон поток дугой пошел;
Вдруг плотно он к скале ложится,
И в тот, и в этот бок стремится,
И по ступеням мчится в дол.
Что пользы стойко упираться —
Их волны смыть совсем грозятся,
И на меня прилив их страх навел.
Мефистофель
Не вижу я воды кипящей ложно;
Одних людей дурачить так возможно,
Я вижу смех один во всем.
Они бегут огромными толпами,
Боясь исчезнуть под волнами,
Тогда как на земле стоят они ногами,
И так смешно как бы гребут руками.
Теперь смятение кругом.
(Вороны возвращаются.)
Я буду вас хвалить перед владыкой;
Но, чтобы подвиг совершить великий,
Ступайте в кузницу, где пламень
У гномов; где металл и камень
Сверкают искрами во тьме;
Просите, не жалея слова,
Огня блестящего, большого,
Какого ярче нет в уме.
Хотя зарницы в отдаленье,
И звезд внезапное паденье
Не редкость летом по ночам,
Но по кустам зарниц миганье
И звезд шипящих содроганье
Едва ли видывал кто сам.
Итак, ступайте и просите,
А нет, так прямо прикажите.
(Вороны улетают. Исполняется, как сказано.)
Мефистофель
Теперь враги сиди впотьмах!
Чтоб страшно было сделать шаг!
Огни блудящие, и сразу
Такой уж свет, что больно глазу!
Все это прелесть, — благодать.
Но надо звоном их пугать.
Фауст
Пустое то из зал вооруженье,
Проветрившись, пришло опять в движенье;
Там наверху и стукотня, и звон —
Престранный и фальшивый тон.
Мефистофель
Да! Презадорны все, хоть стары;
Как громки рыцарей удары;
Все как водилось с давних пор.
Ручные и ножные шины
Как гвельфы и как гибеллины[316],
Возобновили вечный спор.
В них дух наследственный таится,
Они не могут примириться;
Там звон и гул во весь простор.
На торжествах чертовских тоже
Злость партий нам всего дороже:
Она все дело ускорит;
То криком грянет вдруг воинским,
То чем-то резким, сатанинским
В долинах страшно зазвучит.
(Воинственный гром в оркестре под конец переходит в веселую военную музыку.)
Шатер враждебного императора
Трон, богатая обстановка. Забирай, Скорохватка.
Скорохватка
Ведь вот мы первые как раз!
Забирай
И ворон не обгонит нас.
Скорохватка
О, сколько тут добра кругом!
С чего начать? Кончать на чем?
Забирай
Кругом повсюду благодать!
Не знаешь даже, что хватать.
Скорохватка
А вот возьму ковер цветной;
Моя постель жестка порой.
Забирай
Вон там стальной кистень[317] висит;
Давно по нем душа болит.
Скорохватка
Вот красный плащ-то с галуном,
Мне снилось, что хожу я в нем.
Забирай
(снимая оружие)
Вот с этим долго не болтай;
Убил его да и ступай.
Ты так уж много набрала,
А что получше — не взяла.
Оставь-ка лучше эту дрянь,
Бери-ка ящик тот вон, глянь!
Войскам тут жалованье; в нем
Одно мы золото найдем.
Скорохватка
Тяжел он больно на весу!
Не подыму я, не снесу.
Забирай
Да ты нагнись, подставь-ка спину;
Тебе на горб его я вскину.
Скорохватка
О, горе! Знать пришел конец;
Он мне переломил крестец!
(Ящик падает и раскрывается.)
Забирай
Вот груда золота — ай, ай!
Скорее с полу подбирай!
Скорохватка
(присела наземь)
В подол проворно подберу!
Не пропадать же так добру.
Забирай
Довольно! Уноси! Не стой!
Скорохватка
(встает)
О горе! — фартук-то с дырой!
Забирай
Куда идешь и где стоишь, —
Ты все богатствами соришь.
Драбанты[318]
(нашего императора)
Какой вам след сюда ходить?
Чего в казне вам царской рыть?
Забирай
Своим ответили горбом,
Добычи часть свою берем.
В шатре врага всегда дележ,
Мы кажется солдаты тож!
Драбанты
Нет, нам вы были бы в укор:
Солдат и в то же время вор;
А кто по службе нам собрат,
Тот честный должен быть солдат.
Забирай
Мне ваша честность вся видна;
Не контрибуция ль она?
И каждый-то из вас таков:
Давай! — вот ваш обычный зов.
(Скорохватке.)
Ну, прочь! И что взяла, тащи!
На угощенье не взыщи!
(Уходят.)
Первый драбант
Скажи, сейчас ты отчего
Не съездил по уху его?
Второй драбант
Ну, вот не стало сил моих;
Есть что-то призрачное в них.
Третий драбант
Мне затуманило в глазах.
Блестит, не вижу, как впотьмах.
Четвертый драбант
Да как-то все, не знаю сам,
День целый было жарко нам.
Так жутко, так тебя томит,
Тот падает, а тот стоит.
Бьешь наугад, как бы впотьмах,
Ударишь — повалился враг.
В глазах твоих туман стоит,
В ушах шумит, гудит, шипит,
Так все и шло, и вот дошли,
А как — и толку не нашли!
(Является император с четырьмя князьями. Драбанты удаляются.)
Император[319]
Там что бы ни было, мы кончили победно —
Разбитый враг бежал, рассеявшись бесследно.
Вот он предательский и опустевший трон,
Коврами убранный, стоит нагроможден.
А мы, средь воинов отборнейших в отряде,
Ждем царственно послов народных о пощаде.
Со всех сторон спешит отрадная к нам весть:
Покойно царство все, и в нем любовь к нам есть.
Хотя в сражение и чары замешались,
Но наконец-то все ж одни ведь мы сражались.
Случайность иногда на пользу для борцов —
Кровавый дождь с небес иль камень на врагов.
Вдруг звуки чудные в горах в часы сраженья,
Восторг у нас в груди, в груди врага смятенье.
Над тем, кто побежден, насмешки без конца,
А кто победой горд — благодарит Творца,
И в голос все один, забывши все уроны,
«Хвалите Господа!» — воскликнут миллионы.
Теперь в смирении потщуся[320] заглянуть,
Что прежде забывал, — я в собственную грудь.
Князь юный может быть беспечен от природы,
Но важный миг ценить его научат годы.
И вот немедля вам достойным четырем
Я царство поручить желаю, двор и дом.[321]
(Первому.)
Ты, князь, устраивал весь распорядок в войске,
Затем ты в главный миг водил его геройски,
И в мире будь готов немедля зло пресечь,
Ты будь фельдмаршалом, прими ты этот меч.
Фельдмаршал
Когда войска твои, страны всей оборона,
Границы утвердят незыблемо для трона,
Дозволь, чтоб посреди твоих отцовских зал,
Великолепный пир перед тобой предстал.
Меч этот наголо тогда держать я стану,
Чтобы навек почет державному был сану.
Император
(второму)
С твоей отвагою, с твоим искусством жить,
Ты будь гофмаршалом. Не так легко им быть.
Ты станешь во главе придворной сей прислуги,
А при раздорах их я вечно без услуги.
Ты должен с честию служить всем образцом,
Как мне, двору и всем приятным быть лицом.
Гофмаршал
Слуга державных дум отыщет путь к благому,
Он в помощь лучшему, и не во вред плохому.
Без лести ясен он, покоен правотой!
Я счастлив, если я таков перед тобой.
Но если возмечтать о пире том дерзну я,
Когда воссядешь ты, тогда к тебе приду я,
С лоханью золотой, и перстни все приму,
Чтоб руки освежил ты к счастью моему.
Император
Хоть думать о пирах мне в важный час некстати,
Пусть так! Веселость — друг великих предприятий!
(Третьему.)
Ты будешь стольником! Прими под свой надзор
Охоту, хутора и царский птичий двор.
Блюди, чтоб круглый год, как время наступило,
Любимое мое готово блюдо было.
Стольник
Строжайший пост блюсти даю себе обет,
Пока любимых яств перед тобою нет;
С прислугой кухонной я буду сам стараться,
Ни отдаленностью, ни сроком не стесняться.
К новинкам выписным в столе не падок ты;
Простое, сочное, вот все твои мечты.
Император
(четвертому)
Уж если речь ведет нас к празднику большому,
Быть чашником тебе, герою молодому.
И в этом звании заботься об одном —
Чтоб погреб был снабжен отличнейшим вином.
Ты сам воздержан будь, не слишком забавляйся,
И случаем к тому никак не соблазняйся!
Чашник
И юность, государь, коль доверяют ей,
Нередко предстает со зрелостью мужей.
И я о торжестве том славном помышляю,
И царский твой буфет в уме я устрояю,
Где б кубок золотой в серебряных мелькал;
Но выберу сперва любимый твой бокал:
Венецианское стекло его сверкает,
Вино острее в нем и век не охмеляет[322].
Иного качество такое соблазнит;
Твоя ж умеренность верней тебя хранит.
Император
Чем жаловал я вас, в минуты размышленья,
Вы сами от меня узнали без сомненья,
И слово царское велико так само;
Но чтоб скрепить его, потребно нам письмо,
Нужна печать. Чтоб ход дать делу настоящий,
Я вижу, муж сюда подходит надлежащий.
(Входит архиепископ-канцлер.)
Кто зданье возводя, вставляет в свод замок,
Держаться в целости навек всему помог.
Ты видишь, четырех князей мы тут избрали;
Что нужно для двора и дома, мы сказали;
Но то, чем царство все мы в целости храним,
То полновесно мы вручаем пятерым.
Обилием земель придам я им значенье;
Поэтому сейчас расширю их владенье
За счет наследства тех, кто отпадал от нас.
Вас, верных, наделю я землями сейчас,
И правом к случаю расширить нажитое
Путем наследственным, покупкой и меною;
Затем да будет вам бесспорно вручено
Все, что законному владельцу блюсть должно.
Ваш суд решением в делах конец положит,
И жалоб на него затем уж быть не может.
Налоги, подати, взиманье за проход,
Соль, горный промысел, монета — ваш доход.
Вам я признательность свою тем знаменую,
Что к власти царской вас ближайшими причту я.
Архиепископ
От имени всех нас несу тебе поклон;
Ты, укрепляя нас, свой укрепляешь трон.
Император
Вам пятерым еще права предоставляю,
Я жив и царствую, и жить еще желаю;
Но от грядущего великих предков ряд
Угрозой смертности мой отвлекает взгляд.
Мне с дорогими тож придет пора расстаться;
Ваш долг наследника тогда избрать стараться.
Его венчанного взведите вы на трон, —
Что бурно началось, пусть мирно кончит он!
Канцлер
Смиренно преклонясь и гордые душою
Первейшие князья стоят перед тобою.
Покуда наша кровь свершает верный круг,
Мы — тело, коим твой повелевает дух.
Император
И в довершение, все, что определяем,
Навеки закрепить мы подписью желаем.
Хоть быть владельцами вам выпало на часть,
Но лишь с условием, чтоб не делить ту власть;
Как ни расширите вы своего именья,
Пусть первородный сын получит все владенья.
Канцлер
На лист пергамента мгновенно занесут
На счастье нам и всей стране такой статут.
А приложить печать — тут дело не велико, —
Священной подписью ты все скрепишь, владыко.
Император
Я отпускаю вас, чтоб о великом дне
Могли вы сообща обдумать все вполне.
(Светские князья удаляются.)
Архиепископ
(остается и говорит патетически)
Нет канцлера с тобой; епископ лишь остался,
И ждет, чтобы твой слух к речам его склонялся.
Душою отчей он из-за тебя скорбит.
Император
Скажи: что так тебя в веселый час страшит?
Архиепископ
Как горько видеть мне в подобный час, не скрою,
Священное чело в союзе с сатаною!
Ты прочно утвердил, по-видимому, трон,
Но им, увы, Господь, им папа[323] посрамлен.
Последний, все узнав, возмездья не отложит —
Священным гневом он грех царства уничтожит.
Он не забыл еще, как ты в избытке сил
В день коронации волшебника простил.
Луч твоего венца безбожно, беззаконно
Проклятой головы коснулся благосклонно.
Но в грудь себя ударь и с грешного пути
Ко счастью лепту[324] ты святыне возврати.
Тот холм, где твой шатер когда-то красовался,
Где духам злобы ты в защиту отдавался,
Где князю лжи внимать ты ухо преклонял,
Его, покаявшись, под храм бы ты отдал;
С горами, где леса раскинулись обширно,
С холмами, пастбища склоняющими мирно,
С плесами рыбными сверкающих озер,
Со множеством ручьев, бегущих на простор;
Затем и самый дол с богатством населенья.
Явясь раскаянным, получишь отпущенье.
Император
Проступок тяжкий мой меня кидает в дрожь;
Границу означай, как нужным то сочтешь.
Архиепископ
Сперва пусть скверное то место преступленья
Молить Всевышнего получит назначенье.
Уж стены прочные духовный видит взор,
Вот солнце раннее весь озарило хор;
Крестообразное расширилось строенье,
И зданье высится, для верных умиленье.
Текут паломники к вратам со всех сторон,
Впервые по горам гудит призывный звон
С летящих к небесам высоких колоколен,
И грешник предстоит, и жизнью вновь доволен.
Дню освящения, — да сбудутся мечты! —
Твое присутствие добавит красоты.
Император
В высоком деле пусть проявится стремленье
Прославить Господа и получить прощенье.
Довольно! Ты сумел мне мысли вознести.
Архиепископ
Как канцлер помогу я формы соблюсти.
Император
Формальный документ церковного владенья
Представь, я подпишу с восторгом умиленья.
Архиепископ
(раскланялся, но при выходе возвращается снова)
Когда возникнет храм, ему ты от души
И десятинный сбор, и подать припиши
Навек. Ведь надобно поддерживать строенье,
И стоит дорого благое управленье.
Чтобы застроился скорей тот дикий край,
Ты из добычи часть нам золота отдай.
К тому ж потребно тут и с самого начала
И лесу, и сланцу, и извести немало.
Подводы даст народ, с амвона слыша речь,
И церковь станет тех, кто служит ей, беречь.
(Уходит.)
Император
Действительно тяжел и страшен грех мой главный.
Кудесники ввели меня в убыток славный.
Архиепископ
(возвращаясь снова, с глубоким поклоном)
Прости мне, государь! Тому, кто так мудрен,
Прибрежье отдал ты. Он будет отлучен,
Коль ты, как следует раскаянному сыну,
И там не повелишь дать в церковь десятину.
Император
(досадливо)
Земли там нет еще, ее из моря брать.
Архиепископ
Кто получил права, с терпеньем может ждать.
Нам слово дорого твое, а не мытарство.
(Уходит.)
Император
(один)
Ведь этак я могу раздать все государство!
Акт пятый
Открытая местность
Странник
Да, могу не ошибаясь
К старым липам тем дойти.
Я признал их, возвращаясь
Из далекого пути.
Вон и хижина мелькнула,
Что давала мне приют,
Как волной меня швырнуло
На пустынный берег тут!
Встречу ль я хозяев снова,
Сердцем равной пары нет;
Ведь они во дни былого
Уж преклонных были лет.
Ах! Какие люди это!
Постучаться ли? Узнать!
Все ль они, полны привета,
Также рады помогать?
Бавкида
(очень древняя старушка)
Тише, тише, странник милый!
Муж мой спит еще вот тут;
Долгий сон снабжает силой
Старика на краткий труд.
Странник
Все ли матушка, ты та же,
Что меня тогда нашла,
И с супругом добрым даже
Жизнь мне, юноше, спасла?
Ты ль Бавкида, что сумела
Дать мне пищи в добрый час?
(Выходит муж.)
Филемон[325] ли ты, что смело
Мне добро из моря спас?
Помню я огонь ваш ясный,
Помню колокола звон,
Приключенья час ужасный
Только вами разрешен.
Дайте ж к морю обратиться,
На него опять взглянуть;
Дайте мне упасть, молиться —
Так моя стеснилась грудь.
(Он идет к равнине.)
Филемон
(Бавкиде)
Стол накрыть тебе придется,
Где цветы в саду, вон там.
Пусть бежит и ужаснется,
Не поверит он глазам.
(Идет за ним. Стоит с ним рядом.)
Что грозило целым адом,
Где несло тебя волной,
Видишь, стало чудным садом,
Ныне это рай земной.
Стали с веком руки хилы,
Где уж, старцу, мне спасать;
Как мои ослабли силы,
Отошло и море вспять.
Ум владык, рабочих сила
Понаделали плотин,
Чтобы там, где море выло,
Человек стал властелин.
На раздолье оглянися,
Сел, полей, лесов не счесть!
Но пойдем и подкрепися;
Скоро солнце хочет сесть.
Вон, белея по лазури,
Мчатся в пристань корабли! —
Словно птицы в страхе бури
На гнездо тянуть пошли.
Так сперва увидишь море
Синей лентой, а потом
Справа, слева на просторе
Населенный край кругом.
(В садике все трое за столом.)
Бавкида
(страннику)
Что ж сидишь ты молчаливо?
В рот крохи не хочешь взять?
Филемон
Хоть узнал бы он про диво:
Ты ведь рада поболтать.
Бавкида
Точно! Диво это было!
И поныне не очнусь;
Все, что здесь происходило,
Не добром сошло, — боюсь.
Филемон[326]
Разве, берег уступая,
Император погрешил?
Ведь герольд же, проезжая,
Всем про это протрубил.
Здесь у нас, вблизи от моря,
Первый выкидали вал,
Ставки, хижины! Но вскоре
И дворец средь поля встал.
Бавкида
Днем напрасно лишь копали,
Хоть лопат, мотыг не счесть;
Где ж в ночи огни мелькали,
Глядь, — плотина утром есть.
Кровных жертв знать пало много,
Ночью стон их возникал;
К морю шла огней дорога,
Утром смотришь — там канал.
Он безбожник, он алкает
Нашей хатой овладеть;
Как сосед он напирает,
Вам-де следует терпеть.
Филемон
К месту звал же он другому
Нас, чтоб жили мы вольней!
Бавкида
Ох! Не верь ты дну морскому,
Высоты держись своей!
Филемон
Уж пойдем к часовне с нами,
При закате прозвонить;
На коленях со слезами
Бога древнего молить!
Дворец
Пространный пышный сад, длинный прямой канал. Фауст в глубокой старости, идет задумчиво[327].
Линцей, страж на башне
(в рупор)
Садится солнышко, к причалу
Вступают в пристань корабли.
Вот с грузной баркою к каналу,
Чтобы сюда идти, пришли.
Уже на мачту парус давит,
Флаг разноцветный вознесен,
Тебя веселый кормчий славит,
Ты полным счастьем одарен.
(Колокол звонит на отмели.)
Фауст
(вздрагивая)
Проклятый звон! Разит жестоко!
Он словно выстрел зоревой;
Моих границ не видит око,
А тут досада за спиной.
Тая насмешку плутовато,
Тех звуков мне твердят струи,
Что липы, темная та хата,
И та часовня — не мои.
Пойду ль гулять по той дороге,
Чужая тень мне там беда;
Мне колет глаз, мне колет ноги,
О, хоть бежал бы я куда!
Линцей, страж на башне
(как прежде)
Как ветер по равнине вод
К нам барку пеструю несет!
На ней поверх горы тюков
Ряды мешков и сундуков!
(Великолепная барка, богато и пестро нагруженная произведениями чужих стран.)
Хор
А вот и берег,
Мы идем
И честь владыке
Воздаем.
(Мефистофель и Три сильных товарища выгружают товары.[328])
Мефистофель
Мы дело справили как раз,
Пусть сам патрон похвалит нас.
На двух мы кораблях ушли,
А двадцать в порт мы привели.
Как много дела было нам,
Пускай товар расскажет сам.
В свободном море дух вольней;
Там надо размышлять живей!
Там кто проворен, тот схватил,
Корабль как рыбку подцепил,
А там уж, действуя втроем,
Легко четвертый взять багром;
Тут пятый укрощай свой нрав,
Коль ты сильнее, ты и прав.
Там спросят: что? Не кто такой?
Я знаю море, море грубо.
Война, торговля и разбой
Такая троица, что любо.
Три сильных товарища
Привета нет!
Патрон не рад!
Как будто мы
Везем не клад!
Он так взглянул,
Лицо скривил,
Как будто дар
Ему не мил.
Мефистофель
Чего еще
Награды ждать!
Вы часть свою
Успели взять.
Три сильных товарища
Такой пустяк
От скуки, чай;
По части равной
Всем давай.
Мефистофель
Сперва расставьте
В залах мне
Все драгоценности
Вполне!
Как это все
Он там найдет,
То сам подробно
Все сочтет;
Ведь он срамиться
Не горазд,
И верно флоту
Пир задаст.
А пестрых птиц ждать завтра надо,
Уж будет их душе отрада.
(Груз убирают.)
Мефистофель
(Фаусту)
С угрюмым взором и челом
О счастье внемлешь ты своем.
Премудрый, все ты победил.
И море с сушей примирил.
Приемлет море от земли
На бег веселый корабли.
Сказать, отсюда из дворца
Ты мир объемлешь без конца.
Вот здесь ты дело начинал,
Здесь первый балаган стоял,
Канавка чуть заметно шла,
Где нынче брызги от весла.
Твой мощный ум и труд чужой
Сумели море взять с землей,
Здесь…
Фауст
Проклинаю это здесь!
Я им уж истомился весь.
Тебе, бывалому, признаюсь,
Изныло сердце, я крушусь,
Невыносимо я терзаюсь!
И как скажу, так устыжусь.
Тех стариков сместить бы надо,
В тех липках я хочу сидеть,
И без того малютки-сада
Противно светом мне владеть.
Я, чтобы вдаль глядеть, там кстати
В ветвях устроил бы палати,
Свободным взором все обнять,
Что удалось мне здесь создать;
Чтоб видно было мне кругом,
Как человеческим умом
К концу все дело сведено,
Народам жительство дано.
Но тут-то всем мечтам предел,
В богатстве чувствуешь пробел.
И запах лип, и этот звон,
Ну, словно я похоронен.
Так всемогущий лишь на вид,
На этом я песке разбит.
Когда ж я с этим развяжуся!
Чуть зазвонят — и я бешуся.
Мефистофель
Вполне понятно для меня,
Что жизнь отравлена твоя.
Кто станет спорить! Там, где звон,
Дух благородный оскорблен,
И это бим-бам-бум клятое
Лишь портит небо голубое,
И с первых дней до погребенья
Во все вмешалось отправленья,
Как будто между бим и бум
Вся жизнь лишь призрак сонных дум.
Фауст
Упрямство и строптивость их
Мне отравляют каждый миг;
И под конец, привыкши ныть,
Устанешь справедливым быть.
Мефистофель
Чем тут себя ты так стесняешь?
Впервые ль ты переселяешь?
Фауст
Ступай же, устрани их прямо!
Тот хуторок, ты знаешь сам,
Что я готовил старикам.
Мефистофель
Перенесут их, да и только;
И не почувствуют нисколько.
Красивой собственности вид
Их и с насильем примирит.
(Он резко свищет. Три сильных товарища являются.)
Пойдемте! Дан приказ прямой,
А завтра — флоту пир горой.
Три сильных товарища
Хоть сух был старика прием,
Но на пиру зато гульнем.
Мефистофель
И здесь все тож, что с древних дней,
Твой виноградник, Навуфей[329].
(Глубокая ночь.[330])
Линцей, страж на башне
(поет)
Глядеть я родился,
Все взором ловлю,
Я с башней сроднился,
Весь свет я люблю.
И все предо мною,
Куда я ни глянь,
И звезды с луною
И роща, и лань.
Всей этой раздольной
Любуюсь красой,
И всем я довольный
Доволен собой.
Счастливые очи,
Чтоб ни было там,
Прекрасное всюду
Встречалося вам!
(Пауза.)
Но не все для наслажденья
Здесь высоко я стою.
Что за страшное виденье
Я во мраке узнаю?!
Кто-то искрами моргает
Из-под лип во мгле двойной,
Все сильнее раздувает
Злое пламя ветр ночной.
Ах! Избушка вся пылает,
Хоть и влажным мхом покрыта;
Знать никто не выручает.
Да кому спасать вдали-то?
Ах, старинушки, что с вами?
Как огня они страшились.
Иль пожрет их это пламя?
Что за страсти приключились!
Пламя пышет пылом красным,
Только черный остов сзади;
Уж удастся ли несчастным
Уцелеть в подобном аде?
Засверкало языками
Вверх по листьям, меж суками;
Все, что сухо, занялося,
Вот уж рухнуло. Как жаль,
Что увидеть-то пришлося
Мне за то, что вижу вдаль!
И часовню раздавила
Тяжесть рухнувших ветвей;
Вот макушки осветило,
К ним огонь взбежал как змей.
Вон стволы красны от зною,
До корней горит дупло.
(Долгая пауза. Пение.)
Что манило красотою,
Со столетьями — легло.
Фауст
(на балконе лицом к отмели)
Кто сверху там поет, тоскуя?
Здесь поздно петь иль говорить.
То ноет страж; и не могу я
В душе поспешных не бранить.
Но пусть сгоревших липок ныне
Стволы истлевшие торчат,
Поставлю вышку на равнине,
Чтоб в бесконечность несся взгляд.
Там будет видно мне жилище
Той пары добрых стариков,
Сердца которых стали чище
От благодетельных трудов.
Мефистофель и трое сильных
(внизу)
Несемся рысью мы сюда;
Прости! Случилась там беда.
Стучались мы, я в дверь толкал,
Но нам никто не отпирал;
Как налегли мы пуще вновь,
Гнилая дверь сошла с крюков;
Мы стали кликать, угрожать,
Никто не думал отвечать.
И как бывает тут всегда,
Мы убеждаем, — так куда!
Но, не теряя слов пустых,
Проворно мы убрали их.
Испуг их долго не томил,
Он пару сразу уложил.
А странник, что у них был скрыт,
Полез на драку — и убит.
Как эту свалку завели,
Упали угли и зажгли
Солому. — Вот теперь костром
Жилище стало всем им трем.
Фауст
И вы-то глухи видно тож!
Обмен был нужен — не грабеж.
Ваш подвиг дерзкий, роковой
Кляну! Делите меж собой.
Хор
Давно известно слово нам.
Насилью подчиняйся сам!
А если храбр и принял бой,
Ответишь домом и собой.
(Уходит.)
Фауст
(на балконе)
Померкли звезды в поздний час,
Огонь совсем почти погас,
И ветерок едва пахнет,
Ко мне и дым, и чад несет.
Скор был приказ и скор исход! —
Что это тенью восстает?
Полночь
Входят четыре мрачных женщины.
Первая
Зовусь Недостачей.
Вторая
Я Долгом зовусь.
Третья
Зовусь я Заботой.
Четвертая
Зовусь я Нуждой.
Втроем
Тут заперты двери; напрасно мы ждем,
Живет тут богатый, — к нему не войдем.
Недостача
Там стану я тенью.
Долг
Там стану ничем.
Нужда
Глядеть на меня там не станут совсем.
Забота
Вам, сестры, придется убраться отсель;
Забота ж пролезет в замочную щель.
(Забота исчезает.)
Недостача
Вы, сестры седые, уйдите скорей!
Долг
К тебе я пристану как можно плотней.
Нужда
А вслед за тобою нужда побредет.
Втроем
Все звездное небо от тучек в затменье,
А сзади-то, сзади, совсем в отдаленье,
Знать наша сестрица и смерть уж идет.
Фауст
(во дворце)
Пришли четыре, три ушли;
Ко мне их речи не дошли.
Нужда, я словно разобрал,
Да слово смерть я услыхал;
Как призраков исполнен звук глухой.
Не выбьюсь я никак на путь прямой.
Когда б я мог от магии укрыться,
Всем заклинаньям вовсе разучиться,
Лицом к лицу с тобой, природа, жить,
То стоило б и человеком быть.
Таков я был, пока во мгле не рылся,
Пока на мир и на себя не злился.
Теперь виденья всюду на пути,
И уж не знаешь, как от них уйти.
Хоть ясный день их и угонит прочь,
Опять в виденьях спутает нас ночь.
Я весел с поля вешнего иду,
Вдруг птица каркнет. Что сулит? Беду.
Нас предрассудок день и ночь томит,
Сбывается, вещает и грозит,
И так стоишь, и страх тебя берет.
Дверь заскрипела, а никто нейдет.
(Содрогаясь.)
Тут есть ли кто?
Забота
Ответить нужно: да!
Фауст
Но кто же ты?
Забота
Явилась я сюда.
Фауст
Уйди ты прочь!
Забота
Как раз тут место мне.
Фауст
(сперва раздражен, затем, успокоясь, про себя)
Не заклинай опять по старине.
Забота
Ухо пусть меня не слышит,
Все же мною сердце дышит;
В разных видах я одна
Мучить каждого властна.
По дороге, над волнами
Я, мучительница, с вами;
Не искав, меня найдешь,
Льстить начнешь иль проклянешь!
Иль ты заботы не знавал?
Фауст
Я свет-то только пробежал,
За волоса все похоти хватал я,
Что было не по мне, — бросал я,
Что ускользало, — не ловил.
Я лишь хотел да исполнял,
И вновь желал, — и так пробушевал
Всю жизнь; сначала мощно, шумно,
Теперь иду обдуманно, разумно.
Земля давно известна мне;
А взгляд туда нам прегражден вполне.
Глупец! Кто ищет слабыми глазами
Подобья своего над облаками!
Здесь утвердись, да оглянись, меж тем,
Пред доблестным мир видимый не нем.
Зачем ему по вечности носиться!
Что он познал, тем может насладиться.
Так станет день за днем он проходить,
И духов блажь его не в силах сбить.
Блаженств и мук пусть ищет он в стремленье,
Он — ненасытный в каждое мгновенье.
Забота
Раз кого я победила,
В мире все тому не мило.
Солнце скроется куда-то,
Ни восхода, ни заката;
При сознанье полном внешнем
Все во мраке он кромешном;
Хоть богатством он владеет,
Им он править не умеет.
В счастье, в горе он скучает,
В изобилье голодает;
Скорбь иль радость вдруг предстанет,
Гнать он их назавтра станет,
Так к грядущему все рвется,
И конца он не дождется.
Фауст
Молчи! Тебе не сдамся я!
Твой вздор мне только слух тревожит.
Ступай! Пустая лития
И умного сбить с толку может.
Забота
Уходить? Иль воротиться?
Век не может он решиться;
Посреди большой дороги
Он на ощупь движет ноги;
Озираяся пугливо,
Он все вещи видит криво,
И собой, и всем стесняясь,
Не дыша, а задыхаясь;
Он, хоть жизнью и томится,
Не воспрянет, не смирится.
Так наладит безрассудно,
Бросить жалко, делать трудно,
То отпустит, то придушит,
То вздремнет, то сон нарушит,
Все ни с места до упаду,
Так готовится он к аду.
Фауст
Жестокие виденья! Так людей
Ведете вы чрез тысячи страданий
И сводите чреду обычных дней
На чепуху гнуснейшую терзаний.
Нам демонов никак не отпугнуть;
Упорна цепь духовная, я знаю.
Но как забота вкрадчива ни будь,
Твоей я власти не признаю.
Забота
Узнай ее, заметишь тут
Мое проклятье в миг единый!
Слепцами люди век живут,
Ты, Фауст, ослепни пред кончиной!
(Дышит на него.[331])
Фауст
(слепнет)
Спускает ночь завесу роковую,
Но дух мой ярким светом озарен;
Что я задумал, довершить хочу я;
Властительное слово всем закон.
Рабы, вставайте! Риньтеся толпой
Осуществить отважный замысл мой.
Сильней трудись и заступ, и лопата!
Что тычками[332] обставлено — то взято.
Порядок строгий, быстрый труд
Награду дивную найдут.
В великом деле дух преобладает,
На тысячи он рук один хватает.
Большой двор дворца
Факелы.
Мефистофель
(в качестве смотрителя)
Лемуры
(хором)
Мы у тебя тут под рукой,
И словно нам сдается,
Что преогромною страной
Нам обладать придется.
Жердей зачищенных запас
И цепь для меры с нами,
Но почему позвали нас, —
Мы позабыли сами.
Мефистофель
Тут нет искусства; дело просто —
Держитесь собственного роста,
Кто подлинней — ложись-ка наземь вдоль,
А прочие — кругом вы дерн обрежьте,
Приемом незамысловатым
Врезайтесь длинным вы квадратом!
Так из дворца да в тесный дом,
Все глупость та ж, с одним концом.
Лемуры
(роют с насмешливыми ужимками)
Как молод был я и любил,
Мне жизнь была в усладу,
Где чаш веселый звон стоял —
Плясал я до упаду.
Но злая старость костылем
Своим меня хватила,
И я на гробовую дверь
Споткнулся — и в могилу!
Фауст
(выходя из дворца, ощупывает притолку)
Как звон лопат отраден мне!
Он о толпе рабочих извещает,
Что землю с ней самой же примиряет,
Границу указав волне,
И море затеснив кругом.
Мефистофель
Для нас же занят ты трудом,
Твои плотины да причалы —
Нептуну праздник небывалый.
Черт водяной им будет рад!
Как вы ни бейтесь — вы пропали,
Стихии к нам в союз пристали,
И истреблением грозят.
Фауст
Смотритель!
Мефистофель
Здесь!
Фауст
Рабочих разыщи,
Сгоняй громаду за громадой,
Бери ты строгостью, наградой —
Плати им, увлекай, тащи!
И каждый день мне узнавать придется,
Насколько вдаль канава подается.
Мефистофель
(вполголоса)
Не о канаве, знать, народ,
А о могиле речь ведет.
Фауст
Болото тянется к горам,
И заражает все, что мы добыли;
Спустить бы грязь гнилую только нам,
Вот этим бы мы подвиг завершили.
Мы б дали место многим миллионам
Зажить трудом, хоть плохо огражденным!
Стадам и людям по зеленым нивам
На целине придется жить счастливым,
Сейчас пойдут селиться по холмам,
Что трудовой народ насыплет сам.
Среди страны здесь будет светлый рай,
А там волна бушуй хоть в самый край,
И где буруны только вход прогложут,
Там сообща сейчас изъян заложут.
Да, этот смысл мной подлинно усвоен,
Вся мудрость в том, чтобы познать,
Что тот свободы с жизнью лишь достоин,
Кто ежедневно должен их стяжать.
Так проживет здесь, побеждая страх,
Ребенок, муж и старец век в трудах.
При виде этой суеты
Сбылись бы все мои мечты,
Тогда б я мог сказать мгновенью:
Остановись! Прекрасно ты!
И не исчезнут без значенья
Земные здесь мои следы.
В предчувствии такого счастья я
Достиг теперь вершины бытия.
(Фауст падает навзничь. Лемуры подымают его и кладут на землю.)
Мефистофель
Все жаждет счастья он и благ иных,
И похоти одна другой сменяет;
Пустой, дрянной, последний жизни миг
Несчастный задержать желает.
Со мной так мощно бился он,
Но время — царь, старик лежит сражен.
Часы стоят.
Хор
Стоят! Молчат как ночь,
И спала[334] стрелка.
Мефистофель
Спала; не помочь!
Хор
И все прошло!
Мефистофель
Прошло! Преглупый звук.
Зачем прошло?
Прошло и чистое — ничто, вполне равно?
К чему нам вечно созиданье?
И вслед затем в ничто срыванье!
«Вот и прошло». Чтоб это означало?
Да что его как бы и не бывало,
А кружится, как словно бы и было.
Затем-то мне пустое — вечно мило.
Положение во гроб[335]
Лемур
(соло)
Кто плохо так состроил дом
Железною лопатой?
Лемуры
(хором)
Ты, гость в покрове холщевом,
Тебе он — пребогатый.
Лемур
(соло)
Кто залу плохо так убрал?
Где стулья? Как убого!
Лемуры
(хором)
И то на краткий срок он брал;
Заимодавцев много.
Мефистофель[336]
Плоть здесь лежит; захочет дух бежать,
Лист предъявлю, что кровью мы писали. —
К несчастью, средств так много отыскали
У черта души отнимать.
Старинный путь для нас запал[337],
Нас не манят и новые дороги;
Что я один, бывало, совершал,
К тому ступай искать подмоги.
Во всех делах мы стеснены!
Обычай, право старины —
Все зашаталось под ногами.
Бывало, вздох последний сторожишь;
И, как проворнейшую мышь,
Ее ты цап! — и ухватил когтями.
Теперь она все медлит покидать
Обитель трупа гадкого, гнилую,
Пока стихии, наконец, враждуя,
Ее с позором станут изгонять.
Хоть истомись я целый день, несчастный,
Когда? И как? И где? Вопрос напрасный.
Смерть потеряла силу быстроты.
И точно ль? Даже не узнаешь ты.
Смотреть на труп мне жадно приходилось;
То был обман, глядишь — зашевелилось.
(Фантастические флигельманские[338]телодвижения.)
Скорей сюда! Удвойте шаг большой,
Чины прямого и кривого рога!
Прислужники бесовского чертога.
Несите пасть геенны вы с собою.
Хотя у ада много, много пастей,
И по чинам привык он всех глотать;
Но в будущем и этого отчасти
Уже в расчет не станут принимать.
(Ужасный адский зев разверзается слева.)
Разверзлись зубы, из гортани жаркой
Дохнуло пламя на меня,
И в глубине, где пыл-то самый яркий,
Я вижу город вечного огня.
Вот до зубов волна огней плеснула,
И грешники, подплыв, спасенья ждут,
Но страшная гиена их жевнула[339],
И вспять они по пламени текут.
И по углам премного мук кромешных,
Хоть ужасам и невелик приют!
Прекрасно, что пугаете вы грешных,
Они все это лживым сном сочтут.
(К толстым чертям короткого прямого рога.)
Вы, брюханы, в огне раздуты пылком,
В вас адской сере клокотать простор;
Вы, чурбаны с негнущимся затылком!
Блюдите низ, не скажется ль фосфор:
То душенька, то крылья мчат Психею[340];
Их вырвите — и дрянь, червяк она;
Ее клеймом своим запечатлею,
И будь она геенне отдана.
Пределов нижних след держаться
Вам, бурдюки, и наблюдать:
Угодно ль там ей оставаться,
Нельзя наверное сказать.
Всего верней она в пупке живет;
Так не зевать — оттуда ускользнет.
(К худощавым чертям длинного кривого рога)
Эй, великаны, что торчат шестами!
Глядите вверх на воздух, дурачье,
Готовьте руки с острыми когтями,
Когда порхнет, — хватайте вы ее!
Но верно ей уж старый дом претит,
А гений-то[341] все кверху норовит.
(Сияние сверху справа.)
Небесные силы
Вейтесь посланцы,
Неба избранцы,
Дайте простор!
Грешных прощает,
Прах оживляет!
Каждой природе
К светлой свободе
Путь пролагает
Медлящий хор.
Мефистофель
Нескладица, противное блеянье
В недобрый день несется сверху к нам;
Женоподобных шельмецов оранье
Такое, что лишь до сердцу ханжам.
Вы знаете, когда мы измышляли
Людскую гибель в распроклятый час;
Все, что мы гнусного сыскали,
Молитве любо их как раз.
Обманет сволочь, схватит, налетая!
Мы не впервой пред ними в дураках —
Оружьем нашим нас же поражая,
Они все те же черти в пеленах.
Навеки стыд поддаться ныне тоже;
К могиле все и будьте настороже!
Хор ангелов
(сея розы)
Розы блестящие,
Сладко дышащие,
Тихо парящие,
Жизнью дарящие,
В листьях крылатые,
В почках зачатые,
Время вам цвесть!
Мир расцвечайте
Зеленью весь!
Рай навевайте
Спящему здесь!
Мефистофель
(сатанам)
Не гнись, не жмись! В аду-то разве так?
Держитесь, пусть их рассевают,
Исправен будь на месте всяк!
Цветочным снегом, что ль, мечтают
Они чертей горячих закидать?
В дыханье вашем тает весь пустяк.
Вы, поддувалы, дуйте! Полно, стой!
Вы дунули, и блекнет легкий рой.
Что крепко так? Хоть морды бы заткнули!
Вы слишком сильно уж подули.
И меры-то никто не сохранит!
Не только жмется, сохнет все, горит!
Вот ядовитым пламенем слетело!
Смелей стоять, держись друг дружки смело!
Исчезла мощь, волненье по рядам;
Умильный жар почуялся чертям.
Хор ангелов
Цветики честные,
Пламя небесное,
Полны любви они,
Сердцу сулят они
Радости сень.
Слово о мире —
В чистом эфире
Шире и шире
Блещущий день!
Мефистофель
О, срам! О, стыд! Что сталось с вами?
И сатаны вниз головами!
Пошли болваны кувырком,
И в ад стремглав летят купаться.
Час добрый париться огнем!
Один решился я держаться.
(Сражаясь с горящими розами.[342])
Прочь! Не порхай, блудящий огонек!
Тебя схвати, так гадкий ты комок.
Чего пристали? Больно вы уж пылки!
Меня печет как серой на затылке.
Хор ангелов
Чего чуждаетесь,
К тому не льните;
Чем возмущаетесь,
Вы не терпите.
Перед насилием
Стойте с усилием!
Любящий любящих
Только зовет!
Мефистофель
Жжет голову и грудь, и печень мне,
В сверхдьявольском горю огне!
Кипеть в аду не так ужасно!
Вот почему так громогласно
Вопите вы, влюбленные, когда
Изменницы вы ищете следа.
И я! Зачем в ту сторону гляжу я?
Ведь с ними век я жил, враждуя.
На взгляд привык врагов в них узнавать.
Иль чем-то чуждым грудь моя объята?
Вы милы мне, прелестные ребята.
И отчего вас не могу ругать?..
Но если я поддамся их обманам,
Кого же звать мы станем дураком?
А к ненавистным мальчуганам
Я чувствую, влечет меня тайком.
Желал бы, деточки, узнать я,
Не Люцифер ли породил и вас?
Вы милы, вас хотел бы целовать я;
Вы словно кстати здесь как раз.
Мне так естественно привольно,
Как будто вас видал я с давних дней!
Как кошечка, я ластюсь к вам невольно;
Взгляну на вас, — вы все милей, милей.
Приблизьтесь же ко мне, склоните взгляд!
Ангелы
Вот мы к тебе, а ты чего назад?
Мы близимся, ты не беги смущен.
(Ангелы, летая, занимают все пространство.)
Мефистофель
(отодвинутый на авансцену)
Браните нас вы злобными духами,
А колдуны вы прямо сами,
Чтоб соблазнять мужей и жен.
Что за предательское дело!
Уж не любовь ли тут шалит?
В огне как будто бы все тело;
Чуть слышу я, что на плечах горит!
Вы носитесь, так вы сюда слетайте,
Прелестным членам светской воли дайте!
Вполне прекрасна строгость в вас;
Но улыбнитесь же хоть раз;
Да этим бы я восторгался вечно.
Ну, как влюбленные глядят, конечно,
С оттеночком у рта, вот весь и сказ…
Ты, длинный, всех милей мне без сомненья;
Поповское оставь ты выраженье,
Немножко страстно на меня взгляни!
Ходить бы вам приличней, обнажась;
Сорочки эти длинны так напрасно…
Вот-вот летят, спиной оборотясь!
Бездельники ведь лакомы ужасно!
Хор ангелов
Ты просиял бы,
Пламень любовный!
Так и греховный
Правду познал бы.
Чтобы от злого
Спасшись земного,
В горней обители
Счастье найти!
Мефистофель
(приходя в себя)
Но что со мной! Как Иова[343] покрыло
Меня всего болячками. Но нет!
Я торжествую и при виде бед;
В себя, в свою породу верить след.
Возрождена чертовских членов сила!
На кожу вышел весь любовный бред,
Огнем я гнусным больше не пылаю,
И всех я вас, как должно, проклинаю!
Хор ангелов
Пламя святое!
Кто им овеян,
Ризой одеян
Тот неземною.
Выше и шире!
Пойте вокруг!
Чище в эфире,
Взвейся ты, дух!
(Они возносятся, унося фаустово бессмертное.)
Мефистофель[344]
(озираясь)
Но что ж? Куда они девались?
У малолеток я попал впросак!
Они с добычей к небесам умчались.
Вот почему к могиле льнули так!
Великий клад, бесценный потерял я:
Возвышенную душу, что стяжал я,
Они ее подтибрили-то[345] как!
Где жалобу мою хоть слушать станут?
Кто отстоит права мои в борьбе?
На старости ты лет теперь обманут;
Ты заслужил, что плохо так тебе.
Я все сгубил ошибкой несомненной,
Плода усилий страшных я лишен;
Любовью глупой, похотью презренной
Черт закаленный проведен.
Коли в такие детские дела
Вдался такой бывалый неумело,
То глупость уж конечно не мала,
Которая к концу им овладела.
Горные ущелья, лес, скала, пустыня
(Святые анахореты[346] отдельно на горе, расположившись между пропастями.)
Хор и Эхо
Рощи качаются,
Скалы смежаются,
Корни впиваются,
Сосны вздымаются;
Брызжет волна волне;
Пропасть таит вполне,
Львы к нам являются,
Молча ласкаются,
Чтут безгреховную
Пристань любовную.
Pater estaticus
(паря вниз и вверх)
Отец восторженный
Вечных блаженств струи,
Пламенность из любви,
Грудь вся горящая,
Богом кипящая.
Стрелы, разите нас,
Копья, пронзите нас,
Млаты[347], дробите нас,
Молнии, жгите нас,
Чтоб все мгновенное
Рушилось тленное,
Звездно сияй одно
Вечной любви зерно.
Pater profundus
(низшая область)
Отец углубленный
Как здесь у ног моих ущелье
В глубокой пропасти лежит;
Как тысяча ручьев в веселье
И в пене в бездну пасть спешит.
Как силой, вверх его несущей,
Древесный ствол в эфир влечет,
Так и любовью всемогущей
Все создается, все живет.
Вокруг меня погром жестокий,
Лес словно ходит со скалой!
А все ж любовно так потоки
Стремятся к пропасти глухой.
Долину оросить им надо;
А молниям, что вниз летят,
Очистить воздух весь от яда,
Что испарения таят.
То вестники любви вещают
О том, что зиждет[348] все вокруг.
Пусть и во мне воспламеняют
Они холодный смутный дух,
Что цепь мучительную тоже
Еще не в силах был стрясти.
Смири Ты помыслы, о, Боже!
Мое Ты сердце просвети!
Pater seraphicus
(средняя область)
Отец ангелоподобный
Что за облачко струится
Над вершиною лесной?
Что сокрыто в нем? А мнится,
Это духов юный рой.
Хор блаженных мальчиков[349]
Pater seraphicus
Дети ночи преходящие,
Недозревшие мечты,
Для родителей пропащие,
Прибыль ангельской среды!
Если любящего чистых
Вы признали, — так сюда!
Но путей земных, тернистых
В вас, счастливцы, ни следа.
В орган глаз моих вступите,
Это орган мировой;
Как бы в свой, в него глядите
Вы на этот вид земной!
(Принимает их в себя.)
Это лес, а там по скалам
То поток над крутизной,
Низвергая вал за валом,
Путь выгадывает свой.
Блаженные мальчики
(изнутри)
Мощный вид, но вид суровый;
Трудно нам его снести,
Нас объемлет ужас новый,
Доблий, добрый, нас пусти!
Pater seraphicus
Возноситесь, понемногу,
Возрастая каждый час,
Как от века близость к Богу
Укрепляет силы в нас.
Дух питает дуновенье,
Что в эфире лишь витает;
Вечной жизни откровенье,
Что к блаженству призывает.
Хор блаженных мальчиков
(кружась над высшими вершинами)
Руки сплетайте
В радостный хор живой,
Пойте, летайте
С песнью любви святой!
Вняв о святыне,
След уповать,
Чтимого ныне
Вам созерцать!
Ангелы
(парящие в высшей атмосфере, унося фаустово бессмертное[351])
Часть благородную от зла
Спас ныне мир духовный:
Чья жизнь стремлением была,
Тот чужд среды греховной.
А если и любовь объять
Его слетает светом,
Блаженный хор его встречать
Спешит своим приветом.
Младшие ангелы
Эти розы, что держали
Покаянных грешниц руки,
Нам в победе помогали,
Облегчали наши муки.
Клад души мы сей стяжали,
Ими злых мы закидали.
Черти врозь, как в них попало.
Вместо адских мук, познала
Их среда любви мученья.
Сатана и тот в смятенье,
Как стрелой пронзен горячей.
Возликуйте над удачей!
Более совершенные ангелы
Бренных останков гнет
Несть нам так больно;
Самый асбест, — и тот
Чист не довольно.
Коль мощь духовная
Прильнет к стихии
В узы любовные,
Даже святые
Не разрешат двойной
Жизни сближенье;
В вечной любви одной
Их разрешенье.
Младшие ангелы
Как дуновения
В выси верховной,
Чую волнения
Жизни духовной.
Тучек светлей края,
Вижу блаженных я
Мальчиков хоры.
Их не томит земной
Тягостный сон,
Тешит их взоры
Мир красоты иной,
В блеск погружен.
Будь он сожитием,
С вечным развитием
К ним приобщен!
Блаженные мальчики
Благо личинкой мог
Стать этот чаемый;
Ангельский в нем залог
Так получаем мы.
Снимемте пряди все
Бытности тленной,
Уж он возрос вполне
К жизни священной.
Doctor Marianus[352]
(в высшей, чистейшей кельи)
Возвеститель почитания Богоматери
Здесь так свободен я
Духом подняться.
Жен там парит семья, —
Выше стремятся;
И неневестная[353]
Меж них сияет,
Царица небесная
Все озаряет.
(Восторженно.)
Ты, владычица миров!
Дай мне зреть в пустыне,
Где небес синеет кров,
Тайн твоих святыни.
Не отвергни, что в груди
Мужа строго дышит,
Что влечет к тебе идти
И любовью пышет.
Сколько мощи в нас самих
При твоем велении;
Но огонь наш гаснет вмиг
В светлом примирении.
Дева мать, из всех одна,
Чтимая всечасно;
Ты в царицы нам дана,
Богу сопричастна!
К ней белоснежных
Льнет тучек стая:
То грешниц нежных
Семья немая
К ее коленям
Сердца приносит,
Пощады просит.
Пред недосягаемой,
Пред тобой открыто,
Что для искушаемой
Ты одна защита.
Трудно слабым устоять,
И искать спасенья;
Кто же в силах сам порвать
Цепи вожделенья?
Как легко нога скользнет
По отлогой глади!
Кто в безумство не впадает
Вздохов, взглядов ради?
Хор кающихся грешниц
Паря к селеньям Нагорным рая,
Внемли моленьям,
Ты всесвятая,
Ты всеблагая!
Великая грешница[354]
Ради той любви, что много
Слез к стопам лила с елеем
Твоего же Сына — Бога,
Не смущаясь фарисеем;
Ради урны, что струями
Благовонье изливала,
Ради той, что волосами
Мягко ноги отирала…
Жена Самарянская[355]
Ради кладезя, где жадно
Авраама паства жалась;
Ради той бадьи, что хладно
Уст Спасителя касалась;
Ради чистого потока,
Что оттуда избегает,
Вечно ясно и широко
Мирозданье обтекает!
Мария Египетская[356]
Ради мест священных вере,
Где Господь был положен;
Ради длани, коей в двери
Вход мне строго возбранен;
Ради жизни покаянья
Сорок лет в степи, в тоске;
Ради слов, что на прощанье
Я писала на песке…
Втроем
Ты, которая взираешь
На великих грешниц оком,
Им стяжать не возбраняешь
Свет в смирении высоком,
И душе ты доброй этой,
Что ошиблась в миг забвенья,
Не вменяй ей, не посетуй,
Отпусти ей прегрешенья!
Одна из кающихся
(называвшаяся прежде Гретхен, присоединяется к ним)
С выси чистой
Много лучистый,
Лик свой пречистый
На это счастье обрати!
Давно любимый,
Уж не смутимый,
Ко мне в пути!
Блаженные мальчики
(приближаясь в кругообразном движении)
Он перерос уж нас
Могучим телом,
Пойдет вослед как раз
Призывам смелым.
Мгновенной жизни сон
Здесь нас не мучит;
Но он учился, он
И нас научит.
Одна из кающихся
(называвшаяся прежде Гретхен)
Средь хора, где блаженство льется,
Пришлец пока и сам не свой,
Но жизни свежей лишь коснется,
В святом он сонме станет свой.
Как оболочку он земного,
Земные узы отрешил,
Как из эфирного покрова
Вновь проступила юность сил!
Дозволь мне быть ему примером!
Еще он блеском ослеплен.
Mater gloriosa
Приди! Взносись ты к высшим сферам!
Тебя учуя, вслед и он.
Doctor Marianus
(павши ниц)
На спасенье киньте взор
В покаянье нежном,
Чтоб объял блаженный хор
Миром вас безбрежным!
Лучший помысл чтоб не гас,
Нас с тобой сближая!
Дева, мать, царица, нас
Защити, святая!
Мистический хор
Все преходящее —
Только сравненье;
Сном лишь парящее,
Здесь исполненье;
Здесь все безбрежное
В явной поре;
Женственно-нежное
Взноси горé.
FINIS
Франц Ксавер Симм — австрийский художник и иллюстратор Франц Ксавер Симм родился в 1853 году в Австрии.
Окончил Венскую академию изящных искусств. После окончания академии, в 1876 году, получил стипендию для поездки в Италию. Жил и изучал живопись в Риме, в 1881 году вернулся на родину.
В том же году был приглашён в Россию для росписи вестибюля Кавказского музея в Тифлисе. По окончании работ в музее выехал в Вену, некоторое время жил и работал в австрийской столице, в последующем переехал в Мюнхен, где стал профессором в академии живописи.
В Мюнхене много работал, как художник-иллюстратор в самых разных журналах, иллюстрировал художественную литературу. Был популярен и известен при жизни, но затем забыт.
Умер художник в 1918 году. Похоронен в Мюнхене.
Иллюстрация Франца Ксавера Симма
Иллюстрация Франца Ксавера Симма
Иллюстрация Франца Ксавера Симма