24 марта
Я подал прошение об отставке, и, смею надеяться, мне не будет в том отказа. Вы же простите меня, что я не испросил прежде вашего на то согласия. Мне непременно надобно уехать отсюда, а все доводы, которые вы стали бы приводить, убеждая меня остаться, знаю я наперед. Объяви же матушке обо всем как-нибудь помягче: сам я не сумею сделать это надлежащим образом; придется ей смириться с тем, что я ничем не могу ей помочь. Ей, верно, будет больно вдруг увидеть, как обрывается едва начатое восхождение ее сына к высоким чинам тайного советника и посланника. Не долго резвилась лошадка! Милости просим в стойло! Думайте обо мне что хотите, взвешивайте все «за» и «против», прикидывайте сколь угодно все возможные условия, позволившие бы мне остаться при дворе, – с меня довольно, я уезжаю, а чтобы вы знали цель предстоящего мне путешествия, спешу сообщить, что здесь нынче находится князь **, который весьма дорожит моим обществом; услышав о моем намерении, он просил меня отправиться вместе с ним в его владения и погостить у него до лета, обещая мне полную свободу, и, коль скоро нас с ним объединяет относительное сходство взглядов, я решился наудачу принять его приглашение.
19 апреля
Благодарю тебя за оба твои письма. Я не отвечал на них, ожидая ответа на свое прошение об отставке; я опасался, что матушка обратится к министру и затруднит исполнение моего плана. Но теперь все благополучно разрешилось, отставка получена. Не стану говорить вам, с какою неохотою мне ее дали и что пишет мне министр, дабы вы не обрушились на меня с новыми причитаниями и увещеваниями. Наследный принц прислал мне на прощание двадцать пять дукатов с письмом, растрогавшим меня до слез, так что деньги, испрошенные мною недавно у матушки, мне более не надобны.
5 мая
Завтра я уезжаю отсюда, а так как место моего рождения находится всего в шести милях от дороги, которою я поеду, решился я наведаться туда, вспомянуть былые времена, благословенные дни, проведенные в счастливых грезах. Я желаю войти в те самые ворота, через которые матушка выехала вместе со мною, покидая после смерти моего отца родные пенаты, чтобы затвориться в несносном городе. Прощай, Вильгельм! Весть о моих странствиях не заставит себя долго ждать.
9 мая
Паломничество к родным местам совершил я со всем подобающим случаю благоговением и испытал при том неожиданные чувства. У могучей липы, что стоит в четверти часа пути от города в сторону С., велел я кучеру остановиться, вышел из кареты и отправился далее пешком, чтобы не торопясь, всем сердцем живо насладиться новизною каждого воспоминания. И вот я стоял под липою, бывшею некогда, в далеком детстве, целью и границею моих прогулок. Как все переменилось! Тогда в счастливом неведении своем жадно стремился я в далекий незнакомый мир, где надеялся найти иную пищу для сердца, иные наслаждения и утолить неизбывную тоску в груди. Теперь, воротившись из этого дальнего мира, я особенно остро почувствовал бремя всех несбывшихся надежд и неосуществившихся замыслов! Я видел пред собою горы, тысячекратно бывшие предметом моих желаний. Я мог некогда часами сидеть здесь, тоскуя по этим манящим вершинам, мысленно затерявшись в этих приветливых, подернутых сизою дымкою лесах и долинах, ласкающих взор, и всякий раз, когда в положенный час я должен был возвращаться домой, с какою неохотою покидал я заветное место!.. Я приближался к городу, приветствуя старые, до боли знакомые загородные домики и досадливо морщась при виде новых построек, как и прочих иных перемен. Пройдя через наши ворота, тотчас почувствовал я себя дома. Дорогой мой, я не стану вдаваться в подробности; насколько радостным было чувство свидания с родиной, настолько же унылым выглядело бы оно, будучи облеченным в слова. Я решил остановиться на площади, рядом с нашим старым домом. По дороге заметил я, что школу нашу, в тесный мир которой втиснуто было наше детство и где постигали мы книжные премудрости под руководством славной старухи, обратили в лавку. Мне тотчас припомнились все тревоги, все слезы, все страхи и тягостные сомнения, перенесенные в этой убогой каморке… Каждый шаг мой изумлял меня и волновал мое воображение. Паломник на богомолье едва ли встречает на пути своем столько святынь, и душу его едва ли столь часто охватывает священный трепет. Вот лишь один пример из тысячи. Я прогулялся вдоль реки до одной знакомой усадьбы; здесь я часто бывал в детстве, мальчишками мы упражнялись здесь в меткости и ловкости, бросая плоские гладкие камни и стараясь заставить их прыгать по воде возможно дольше. Я живо вспомнил, как порою, стоя над рекой, провожал взглядом волны; какие фантазии рождал во мне их бег, какими причудливыми рисовались мне края, сквозь которые лежал их путь, и как скоро иссякало мое воображение, достигнув своих границ, но я не сдавался, стремясь с волнами все дальше и дальше, пока не растворялся совершенно в некой незримой дали… Столь же счастливы в своей ограниченности, дорогой мой, были наши славные праотцы! Столь же младенчески простодушными и наивными были их чувства, их поэзия! Когда Улисс говорит о безбрежном море или бескрайней земле, это звучит так правдиво, человечно, искренно, просто и загадочно! Какой мне прок от того, что я теперь, как и любой школьник, знаю, что Земля кругла? Человеку довольно и клочка земли, чтобы вкусить на ней счастье, и еще меньше, чтобы упокоиться под нею навеки.
Между тем я уже принят под гостеприимными сводами княжеского охотничьего замка. Хозяин пока не докучает мне чрезмерным радушием, он прост и искренен. Однако его окружают странные люди, коих я совершенно не понимаю. На плутов они как будто не похожи, но и назвать их честными я не решаюсь. Впрочем, иногда они кажутся мне таковыми, но доверять им я все же не могу. Что меня огорчает, так это привычка князя говорить о предметах, которые знает он понаслышке или по книгам и о коих судит не иначе как с чужого голоса. К тому же ум мой и мои таланты ценит он более, нежели мое сердце, единственное, чем могу я по праву гордиться, источник всех моих радостей и страданий. Ах, знания мои может приобрести всякий, сердце же такое есть лишь у меня.
25 мая
Была у меня одна затея, о которой не хотел я вам писать, покуда не осуществлю задуманное. Теперь, когда из всего этого ничего не вышло, я с тем же успехом могу открыть вам свой замысел: я хотел уйти на войну. Мысль эта давно занимала меня и стала главною причиною приезда моего сюда, ибо князь в чине генерала состоит на службе при N. Как-то раз во время прогулки я открыл ему свое намерение; он принялся отговаривать меня, и, поскольку желание мое очевидно было скорее прихотью, нежели истинным порывом, я внял его увещеваниям.
11 июля
Воля твоя, а я здесь долее оставаться не могу. Что мне здесь делать? Меня одолевает скука. Князь являет чудеса гостеприимства, и все же я чувствую себя не на своем месте. В сущности, меж нами нет ничего общего. Ему не откажешь в уме, но это ум зауряднейший; общество его мне уже неинтересно – я словно читаю хорошо написанную, но уже известную мне книгу. Я пробуду здесь еще неделю и вновь пущусь в свои скитания. Единственное полезное дело, коим я здесь занимался, – это мое рисование. Князь не чужд искусству и не лишен чувства прекрасного, но чувство это могло бы быть острее, если бы не его отвратительная склонность к теоретизированию и пошлой терминологии. Порою я скрежещу зубами, когда на мои вдохновенно-пламенные речи об искусстве и природе он вдруг важно ответствует какими-нибудь набившими оскомину прописными истинами.
16 июля
Да, я в этом мире – всего лишь странник, пилигрим! А вы? Разве вы суть нечто иное?
18 июля
Куда теперь лежит мой путь? Изволь, сию тебе открою тайну: придется мне все же провести здесь еще две недели, затем положил я осмотреть N-ские рудники, внушив себе, что мне это интересно; в действительности же нет мне до них никакого дела, а просто я желаю вновь оказаться ближе к Лотте. Я и сам смеюсь над своим неугомонным сердцем, но покоряюсь очередной его причуде.
29 июля
Нет, все хорошо! Все замечательно хорошо! Я – ее муж! О Боже, сотворивший меня, если бы Ты даровал мне сие блаженство, вся жизнь моя стала бы одной непрерывной молитвой! Я не ропщу, прости мне эти слезы, прости эти тщетные мечты!.. Она – моя жена! Если бы мне суждено было заключить в объятия это создание, прелестнейшее из всех живущих под луной… О, Вильгельм, кровь леденеет в моих жилах, когда я вижу, как он обнимает ее стройный стан!
Дерзну ли сказать? А почему бы и нет, друг мой? Со мною была бы она счастливей, нежели с ним! Он не тот, кому дано исполнить все желания этой богатой натуры. Ему недостает чуткости и… – право, не знаю, как это выразить! Его сердце не встрепенется в магическом слиянии с ее сердцем в том месте книги, где наши с нею сердца звенят в унисон, или в сотнях других случаев, когда мы делимся впечатлениями о поступках третьих лиц. Однако, дорогой Вильгельм, он любит ее всею душою, а такая любовь с лихвой окупает все!
Нежданный гость, один несносный человек, прервал меня. Слезы мои высохли. Я вновь спокоен. Прощай, друг мой!
4 августа
Я не одинок в своих печалях. Всем людям знакомы горькие разочарования, обманутые надежды. Я навестил свою приветливую крестьянку под старою липою. Старший сын ее бросился мне навстречу; радостный крик его привлек внимание матери, лицо которой показалось мне непривычно печальным. Первыми словами ее были:
– Ах, сударь, Ганс-то мой помер!
То было имя ее младшего мальчугана. Я не нашелся что сказать.
– А муж, – продолжала она, – вернулся из Швейцарии ни с чем, и если бы не добрые люди, пришлось бы ему побираться в дороге. Ведь он, как на грех, захворал там не на шутку…
Я не знал, как утешить ее, и подарил малышу несколько монет. Она стала просить меня взять с собою хотя бы немного яблок, я поблагодарил ее и, приняв угощение, поспешил покинуть место тягостных воспоминаний.