– А что же можно сказать против Анны Иоанновны? – спросил Василий Лукич Долгоруков, как видно забывший о им же самим диктованной духовной или рассчитавший, что возвышение семьи князя Алексея не принесет ему личного интереса.
Возражений не высказано – значит, выбор удовлетворял всем ожиданиям. Да иначе и быть не могло. Анна Иоанновна была вдова, нестара, но и не в таких, однако же, летах, чтобы можно было опасаться нового замужества. Живя в Митаве, как герцогиня Курляндская, она не прерывала тесных отношений с русским двором, имела при нем своего постоянного агента, временно наезжала сама и была ко всем так ласкова, да и не только ласкова, а, нуждаясь постоянно в деньгах и подарках, ко всем влиятельным лицам относилась всегда искательно и предупредительно. Правда, говорили про ее интимные отношения, про влияние Бестужева и фаворита, какого-то Бирона, но эти лица не казались опасными. Сам Бестужев не имел партии, друзья его все разосланы, а проходимца немецкого фаворита можно было бы и не пускать в Россию. Разве нельзя было заменить немца и получить фавор кому-нибудь из партии верховников! Сам Василий Лукич, предложивший в императрицы Анну, в бытность свою два года назад в Митаве разве не пользовался ее благосклонностью? И разве не мог надеяться на продолжение такой же благосклонности? Наконец, думалось и то, что всем обязанная им и чувствуя свою женскую неопытность в правительственных делах в такой обширной империи, она по необходимости должна будет держаться их и согласиться на все их требования. Познакомившись сначала из подневольных петровских путешествий за наукою и из более участившихся посольских пересылок, а потом и из собственной книжной начитанности с порядками чужих краев, в особенности Швеции, русским родовитым фамилиям захотелось пересадить и на родную почву те же порядки, обеспечивающие их от произвольных опал и ссылок, а подчас и более чувствительных дисграций. Под влиянием таких-то соображений и произошло то, что когда произнеслось имя Анны Иоанновны, то, по свидетельству современника Феофана Прокоповича, «тотчас чудное всех явилось согласие».
Единодушно решили об избрании Анны Иоанновны предложить на рассуждение общего собрания членов Верховного тайного совета, сенаторов и других влиятельных сановников, назначенного в десять часов того же утра. По решении главного вопроса некоторые уехали, и остались только канцлер Головкин да верховники Долгоруковы и Голицыны.
– Воля ваша, – по выходе многих персон начал говорить Дмитрий Михайлович Голицын, – а только надобно себе полегчить.
– Как себе полегчить? – спросил один из Долгоруковых.
– Да так полегчить, чтоб воли себе прибавить, – пояснил Дмитрий Михайлович.
Это предложение как будто удивило князей Долгоруковых, и один из них, более выдающийся, Василий Лукич, заметил опасливо:
– Хоть и зачнем, да не удержим.
– Нет, удержим, – настаивал Дмитрий Михайлович, – только надобно, написав, послать к ее величеству пункты1.
По этому разговору видно, что почин первого формулирования стремлений верховников принадлежит Дмитрию Михайловичу, хотя нельзя сомневаться в существовании предварительных тайных переговоров по этому поводу в высокопоставленных фамилиях. Почему же именно Дмитрий Михайлович, а не кто-нибудь другой, взял на себя этот почин?
Дмитрий Михайлович – тип старого русского боярства, уже знакомого с западною наукою. В семействе его сохранялись черты прежнего допетровского семейного духа: то же глубокое уважение, безропотное повиновение ему, как главе, от всех членов и то же властолюбивое, не терпящее никаких замечаний отношение с его стороны. Почтение к нему в семье доходило до того, что никто из семейных не смел сесть в его присутствии без его приглашения. Сам Петр Великий, не любивший стесняться ни с кем, уважал обычаи Дмитрия Михайловича. По рассказам Н. С. Голицына, Петр Великий любил часто захаживать по утрам к князю Дмитрию Михайловичу, чтобы сообщать ему свои новые предприятия или выслушивать его мнения. Князь имел обыкновение никого не принимать к себе, не кончив утренних молитв. Нередко случалось, что прибытие высокого посетители было ранее срочного часа; Петр Великий не прерывал благочестивого уединения князя. «Узнай, Николушка, когда старик кончит свои дела», – говорил государь родственнику Дмитрия Михайловича, мальчику князю Голицыну, жившему у него в доме, и терпеливо ждал выхода старого князя.
Как образованный, начитанный человек, князь понимал необходимость реформ Петра, но не понимал и не одобрял увлечения, не одобрял развода Петра с Евдокиею и второго брака с Екатериною, осуждал наплыв иностранцев и чуть ли не видел в этом поруги русского имени. Не раз он говаривал: «К чему нам нововведения; разве мы не можем жить так, как жили отцы, без того, чтобы иностранцы являлись к нам и предписывали нам новые законы». К упрочению недружелюбного взгляда много содействовало и несчастливое его общественное положение. Конечно, его, как умного, опытного и влиятельного вельможу, не отстраняли вовсе от государственной деятельности, но как-то случалось так, что его держали постоянно в тени, вдали от центра, от двора, где фигурировало много фаворитов-проходимцев как из русских, так и из немцев.
Под постоянным давлением желчной накипи Дмитрий Михайлович пришел к убеждению в необходимости установить такой порядок, который устранил бы фаворитизм, а следовательно, и ограничивал бы самодержавие. Для достижения же этой цели настоящее время представлялось самым удобным. Анна Иоанновна, натерпевшаяся от скудости средств, наголодавшаяся, без всякого сомнения, из одного уже чувства благодарности за избрание будет держаться за Верховный тайный совет и не выйдет из его воли во все время своего царствования, в которое между тем новый порядок успеет установиться и окрепнуть.
Но в чем должно заключаться ограничение самодержавия, в каких именно пунктах формулироваться – отчетливо не сознавалось и самим Дмитрием Михайловичем. Смерть императора Петра II неожиданно застигла его врасплох, а между тем теперь же, неотложно, в какие-нибудь три или четыре часа, необходимо определить новое положение, по крайней мере, в главных существенных чертах. Необходимо представить общему собранию, которое соберется не далее как в десять часов, избрание Анны Иоанновны фактом уже готовым и выработанным. Как опытный человек, Дмитрий Михайлович знал, что толпа, из кого бы она ни состояла, в особенности славянская толпа, всегда расплывается в мелких спорах и сама никогда не придет к определенным выводам без руководительства намеченной заранее программы.
И вот Дмитрий Михайлович, почти шестидесятилетний старик, в той же комнате, после бессонной ночи, при помощи только Василия Лукича – граф Головкин уехал домой – принялся за работу составления адреса к императрице об избрании и главных оснований кондиций этого избрания. Эти кондиции, по свидетельству Манштейна, составлены были в следующих чертах: 1) императрица должна была управлять государством по определениям Верховного совета, 2) самовольно не могла объявлять войны и заключать мир, 3) не могла назначать податей и располагать важными государственными должностями, 4) не могла казнить смертью дворянина без доказательства его преступления, 5) не могла конфисковать имущества, 6) не могла распоряжаться государственными землями и раздавать их, 7) не могла вступать в супружество и назначать себе преемника без согласия Верховного совета1.
В десятом часу стали съезжаться в палаты Верховного тайного совета, где назначено было собрание, члены Сената, Синода, генералитет, все первоклассные сановники, вельможи, придворные и «великое всех штатов множество», по выражению Феофана Прокоповича. Когда это множество штатов собралось, явились и члены Верховного тайного совета, за исключением заболевших: графа Головкина и вице-канцлера Остермана. За болезнью их старший из членов Тайного совета князь Дмитрий Михайлович Голицын, сообщив собранию о кончине императора Петра II, объявил, что, по мнению совета, российский престол должна занять, по неимению мужской линии, тетка усопшего, герцогиня Курляндская Анна Иоанновна, на что и требуется согласие всех чинов Московского государства.
Все сознавали затруднительность положения и потому, естественно, всех обрадовал выбор, не задевающий ничьих интересов. Со всех сторон поднялись крики: «Так, так… Нечего рассуждать… выбираем Анну!» За гулом общих криков нельзя было расслышать тонкого, дребезжащего голоса князя Алексея Григорьевича; его никто не слушал, да и сам он убедился теперь в полной невозможности выставить права дочери, обрученной невесты усопшего. После такого единодушного желания преосвященным Феофаном Прокоповичем предложено было совершить торжественное благодарственное молебствие в Успенском соборе, но это предложение, к немалому удивлению присутствующих, отклонилось верховниками как преждевременное до получения согласия герцогини.
Порешив такое трудное дело, члены стали разъезжаться. В общем собрании не было высказано ни слова ни об ограничении самодержавия, ни о кондициях избрания ввиду того, что эти серьезные обстоятельства, естественно, возбудили бы толки, споры и затянули бы время, которым так дорожили верховники. Да, впрочем, в сообщении и не было крайней необходимости, потому что за общим согласием избрания вся дальнейшая обрядность должна была совершиться уже от имени только одного Тайного совета, которому, следовательно, оставалась полная возможность тасовать карты по произволу. Но так как действовать только от себя, не заручившись согласием других влиятельных персон, было бы слишком рискованно, то и было решено: не вводя в дело всего собрания, привлечь к участию некоторых из первоклассных вельмож, на сочувствие которых верховники могли рассчитывать. Поэтому, когда члены собрания стали разъезжаться, то Дмитрий Михайлович распорядился некоторых воротить, высказав, «чтоб не было от них чего». Воротили Дмитрия Мамонова, женатого тайным браком на царевне Прасковье Ивановне, сестре герцогини Курляндской, Льва Измайлова, Павла Ягужинского и некоторых других. Этим-то лицам князь Голицын уже прямо высказал: «Станем писать пункты, чтоб не было самодержавия».