— Я встретил вас, и всё былое… — стал я читать стихи, а Елизавета Петровна закатывала глаза от наслаждения.
За неимением интернета и особого выбора в развлечениях, стихи, которые я читал Елизавете Петровне, могли показаться ей столь сокровенными, такими чувственными и необычными, что даже, если бы она не была особенно чувствительной особой, всё равно вдохновилась бы великими строками великого произведения.
— Это очень хорошо. Вы пишете вирши так, как никто иной. Ну, что вы предложите ещё, кроме таких сокровенных слов? — женщина уже напрямую говорила, чтобы я переходил к делу.
Еще немного и плод будет перезрелым, цесаревна начнет думать, зачем она пришла, в конечном итоге, психанет и уйдет. Так что пора бы начинать взрослые игры.
— А давайте с вами сыграем в карты, — предложил я, извлекая из кармана заранее приготовленную колоду.
На лице Елизаветы Петровны вновь отразилось недоумение. Она посмотрела на меня с сомнением, разве сейчас время для игр в карты? Да и, насколько мне известно (спасибо знаниям из XXI века), будущая императрица Российской империи, если только я не повлияю на её становление, не любила карты.
— Предлагаю вам сыграть на раздевание. По очереди тянем карту, и чья карта менее значительна, тот снимает что-либо с себя, — сказал я.
На лице Елизаветы Петровны вначале появилось смущение, затем возмущение, а потом понимание, зачем всё-таки я облачился в одежду.
Она не ответила. Но, когда я протянул колоду, рука Елизаветы Петровны моментально рванулась к карте и вытянула всего лишь двойку. Я даже где-то похабно посмотрел на неё, предвкушая, что сам начинаю раздевать царевну. Инетерсно, а позовет она для того, чтобы платье снять служанку?
Когда одевался, я украдкой взял карты из буфета и немного их подтасовал. Совсем чуть-чуть, но так, что три элемента одежды Елизавете Петровне придётся снять первой. Так и случилось.
Уже через десять минут игры я вновь был в одних портках, а Матрена помогла снять цесаревне платье. Ну куда же ей, дочери Великого Петра, раздеваться самостоятельно! И слуг тут, как мне кажется, даже не стесняются. Они… как пылесосы, кофеварки — механизмы, выполняющие свои функции, но не более.
Но это же не так, и то, как смотрела на меня Матрёна, подтверждало человеческую сущность девушки. Как же она посматривала на Елизавету! Наверное, даже с ненавистью. У меня сразу же закрались мысли, а не сделать ли Матрёну засланной казачкой в свите Елизаветы Петровны? И мысль на удивление, и после показалась мне здравой.
— Пошла прочь! — когда Елизавета осталась в одной ночной рубашке, слегка просвечивающейся в свете четырёх зажжённых свечей, цесаревна с яростью прогнала служанку.
— И как нынче? Кто из нас выиграл? — на то, что я остался в одних портках, а женщина, сидящая напротив, была лишь в одной ночной рубашке, спросила Елизавета Петровна.
— Победила любовь! — провозгласил я.
Поднявшись со своего стула, я решительно направился к женщине. Елизавета томно дышала, её груди, большие, но не утратившие формы, подрагивали в предвкушении.
— Встань, иначе мне будет неудобно, — могло показаться, что я дерзок с цесаревной, но я потребовал это.
Было видно, что Елизавета Петровна хотела возмутиться на мое вульгарное обращение. Но поднялась, ведомая, скорее, инстинктами, чем разумом. Медленно, не спеша, глядя ей прямо в глаза, предвкушая грехопадение, я стал поднимать нижнюю женскую рубашку. Делал это медленно, и Лиза в небрежном, нетерпеливом жесте, стянула лямки рубахи с плеч. Последний элемент одежды, разделявший нас, рухнул на пол.
Я нарочно отстранился на шаг, рассматривая стоящую передо мной женщину. Да, она была красива, слегка полновата, но с удивительно красивыми ногами. Действительно, ей стоило гордиться и ногами, и грудью. Да и всем, включая неожиданно невинное лицо. Передо мной стояла порочное создание, но было в ней что-то и невинное. Не знаю, лицо, набожность…
Я резко рванул к Елизавете, начиная одаривать её поцелуями. Уже сразу она начала постанывать, давая понять, насколько эта женщина во власти своей похоти. А потом я завалил её на кровать.
Неистово, словно пещерный человек, брал свою самку. А потом был нежным, и вновь взрывался неистовством. Почему-то в голове промелькнула мысль, что я должен сделать всё, чтобы не опозорить то будущее, себя, всех мужчин, которые хотели бы оказаться на моём месте…
— Отчего же я раньше не встретила тебя? — тяжело дыша, с глазами, полными счастья, сказала Елизавета. — И как быть дальше?
— Об этом пока не думайте. Мы ещё нынче не закончили, — сказал я и вновь стал осыпать царственное тело поцелуями.
Марта стояла недалеко от нового дома Александра Норова и рыдала. Выбор, который она сделала ещё несколько дней назад, был… неправильным, вопреки её чувствам. А ведь звал же Александр к себе. Да, личной служанкой, но быть рядом с ним… Делить с ним постель, разделять с ним жизнь…
Марта была уверена, что он вернётся к ней, он попросит у неё прощения. Ведь он же любит её. Не может не любить. Он такой искренний, такой нежный, такой… лучший. Она ждала, но не дождалась.
Сбежала из дома, чтобы в эту ночь прийти к нему, покаяться, рассказать, насколько безмерно любит. И остаться тут, с Александром, путь даже служанкой, хоть бы и рабой.
Но… Марту не впустили. А возле дома стояла, может, для кого-то и неприметная карета, но Марта видела, что этот выезд был очень дорогим. Такую четвёрку коней могли позволить себе только самые богатые люди в Петербурге. И в то, что к Александру приехала женщина, Марта нисколько не сомневалась. Оттого она и стояла недалеко от дома своего любимого и разрушала ночную тишину своими рыданиями.
— Отомщу курве! — сквозь слёзы, искренне веря в свои слова, произнесла обиженная женщина.
Марта отошла ещё немного в сторону, спряталась в кустах и стала терпеливо выжидать, когда ночная гостья выйдет из дома Норова, чтобы определить, кто это, или же хотя бы запомнить лицо.
Уже пропели петухи, солнце полноценно захватило небосклон, а мы только с полчаса назад расцепили свои объятия. Я смотрел на Елизавету и невольно сравнивал её и со своими женщинами из прошлой жизни, и с Мартой.
Честно признавался себе в том, что не могу поставить Елизавету Петровну вровень со своей Ниной, и даже Марте она уступала. И где-то во внешности, и в том, как вела себя в постели, Лиза — цесаревна — проигрывала.
Само собой, нашим плотским утехам особый колорит придавал сам факт, что я сделал это с Елизаветой Петровной, дочерью Петра Великого, той, которой в иной реальности было суждено стать императрицей.
И нет, мне было с ней хорошо, насколько может быть хорошо мужчине с привлекательной женщиной, тем более, когда этот мужчина — здоровый, молодой и наполнен сексуальной энергией. Я бы повторил этот забег. Вот только, если и повторять, то не сегодня, ибо выложился я так, как никогда ранее, стремясь доказать, сколь я хорош, не забывая при этом и про себя.
Возник вполне серьёзный вопрос: мне уже пора уходить, но насколько уместным будет оставить Елизавету у себя дома? Или же насколько уместно будет её, столь сладко спящую, разбудить?
— Елизавета Петровна! Елизавета Петровна! Проснитесь! — решил я всё-таки разбудить царевну, хотя бы для того, чтобы спросить её о ближайших планах.
— Что? Ещё?.. — где-то даже с испугом спросила женщина.
И эта интонация, эти слова были усладой для моих ушей. Почти каждый мужчина меня поймёт.
— Мне нужно отбыть. Вы останетесь здесь спать? — спросил я.
Елизавета посмотрела в окно, откуда настойчиво пробивались лучи солнца. Глаза её наполнились тревогой, даже страхом. Она резко подхватилась, потрясая своими вторичными половыми признаками.
— Я должна была поутру отбыть во дворец! Что, если нынче кто-нибудь увидит? — сказала Елизавета Петровна и засуетилась, спешно надевая нижнюю рубашку.
Гляди-ка, а она и сама одеваться вполне умеет!
— Матрёна! — закричала Елизавета, начиная самостоятельно надевать платье.
Моментально, как будто бы стояла под дверью (а может, так оно и было), служанка материализовалась в комнате. Матрёна забежала и остолбенела. Елизавета уже одевалась, а я, как стоял в костюме Адама, так в нём и остался. И чего мне смущаться?
— Дура похотливая! А ну, спешно обряжай меня! — практически рычала Елизавета на свою служанку.
И это поведение в моих глазах значительно снижало привлекательность цесаревны. Впрочем, и мне не стоит забываться. Секс — не повод для знакомства. В случае с Елизаветой даже такая бурная ночь не является основанием считать, что теперь она в моей власти. Хотя рассчитываю на то, что Елизавета будет вспоминать нашу встречу. Либо же другие её любовники просто неутомимые жеребцы.
Петербург
30 июня 1734 года
«Идет охота на волков, идет охота — на серых хищников, матерых и щенков» — крутилось у меня в голове.
Шла охота, но на волков в человеческом обличье. И вот в таких делах, если мне они будут и дальше поручаться, я готов участвовать. Пусть даже буду считаться человеком Андрея Ивановича Ушакова. То, что мы делали — это правильно. Избавлялись от скверны шпионской. Бумаги, которые я отдал Ушакову пошли в дело. И сейчас французская и шведская резентуры громятся, а силовым прикрытием служит моя рота.
Не думаю, что так остро глава Тайной канцелярии отреагировал на наличие шпионов в России. Скорее всего, он захотел выслужиться. Сейчас только и говорят, что о военных, да о флотских. Не такая и значительная победа России над поляками, которая может и вовсе ничего не принести империи в политическом отношении, превозносится, как-будто ее можно сравнивать с Полтавским сражением.
И Миних, Ласси, Томас Гордон, они выходят на первый план. Поэтому провести некую операцию и показать себя, сравнимого по славе с армейскими, было бы для Ушакова неплохо.
— Готов? — спросил я у Данилова.