Шило в мешке не утаишь. Информация очень серьёзная, на самом деле. Был уже у Елизаветы Петровны один полюбовник, Шубин его фамилия. Да куда отправили этого молодца — на Камчатку. И до конца так и не понятно, за что именно, то ли за сам факт любовной связи с Елизаветой Петровной, который порочил её имя, то ли за то, что гвардеец Шубин, проникшись интересами красавицы, начал готовить заговор в пользу дочери Петра Великого.
Думаю, что всё-таки Елизавета и Шубин тогда доигрались. Другое дело, что, если у цесаревны ночным гостем бывает какой-то там пастушок Разумовский из Малороссии. Как я вижу, никто вообще всерьёз это не воспринимает.
И в свете этих новостей мой отъезд в башкирские степи кажется наиболее правильным решением, будто бы я сам его принял.
— Сразив врага на поле брани, он восседал в своём седле. Наш Миних, гордый и могучий, лишь к побеждённым милость мает, — выдавал, видимо, экспромт Тредиаковский.
У меня сложилось такое впечатление, что стихи, которые сейчас русский поэт, больше похожи на то, что может сочинять ребёнок в начальной школе. Даровитый, талантливый, но всё же ребёнок, которому не хватает ни кругозора, ни быстрой мысли, ни опыта стихосложения.
А вместе с тем, без детства не бывает взросления. А без Ломоносова и Тредиаковского, других, не сложился бы Пушкин. Без Пушкина — Лермонтов… и так далее… Хотя, Лермонтов мог подражать и Байрону.
Так что я слушал дальше и постарался не вздыхать по поводу несовершенства рифм, лохматого, ломаного ритма и стиля.
Императрица же разразилась заливистым смехом. Нет, не из-за стихов — просто один из акробатов был крайне неловок и свалился с плеч своего коллеги. Смеялась государыня, смеялись и её подданные. Хотя не всем было весело. Милая темноволосая девочка чуть ли не расплакалась, когда упал акробат.
Я старался не смотреть в сторону Анны Леопольдовны — а это была именно она. Сердобольная, милая, кажущаяся наивной, непорочной и чистой молодая девушка. Слишком молодая, чтобы я её воспринимал как женщину. Но не могу не отметить, что-то и дело мой взгляд смещался влево от государыни, где и сидела не так давно прибывшая в Петербург макленбургская принцесса.
Стройное, как травинка, дитя, у которой уже появляются весьма заметные женские очертания. Я прекрасно понимаю, что в этом времени шестнадцать лет — это уже очень даже детородный возраст. Да и люди здесь, кажется, взрослеют раньше, чем в будущем. И всё равно, меня не покидало чувство, что я любуюсь подростком, в некотором роде, по-отечески. Женщина в ней ещё не расцвела.
Уже скоро шествие закончилось, и артиллеристы начали подготавливать фейерверки к вечернему представлению. И как только Анна Иоанновна в сопровождении своей свиты и не менее двух десятков особенных людей направилась в Летний дворец, стали разбредаться и все остальные.
Я посмотрел в сторону того генерал-майора, который хотел меня сместить с моего стула. Мне стало любопытно, почему он не воспользуется моментом, чтобы подойти и высказать мне всё своё негодование, когда уже многие из присутствующих пошли прогуливаться по Летнему саду. Впрочем, рядом с ним теперь стоял Андрей Иванович Ушаков и что-то собеседнику втолковывал. Причём глава Тайной канцелярии розыскных дел говорил с генералом, но всё посматривал в мою сторону. И выражение лица у Андрея Ивановича было такое, будто бы он явно желал, чтобы я обязательно заметил его участие в моей судьбе.
Я прищурился, отведя от них взгляд, чтобы они не заметили моего внимания. Закралась мысль, что претензия генерал-майора была ничем иным, как срежиссированной постановкой. Ушаков очень хочет показать мне, насколько я им опекаем. Хочет взрастить во мне чувство признательности? Если так, то хитро.
— Авдотья! — окликнул я Буженинову, когда нашёл глазами карлицу и спешно подошёл к ней. — Вот и свиделись! Спаси Христос! А о подарке же не изволь беспокоиться. Причитается с меня. Изволь сказать, не гневается ли государыня на то, что я был с Елизаветой Петровной?
Я решил спросить покороче и не выбирать выражений, а то увязнем в витиеватостях. И так карлица сейчас меня ими осыпет.
— А с чего я должна тебе, пригожий, рассказывать, коли ты с царевнами сено мнёшь, а меня замуж не берёшь, — проговорила в ответ Буженинова, а я так до конца и не понял, сколько в её словах шутки, а сколько, действительно, обиды.
— Авдотья, ну разве бы я посмел и рассчитывать на то, что самая красивая на белом свете калмычка обратит внимание на меня, убогого, — попробовал я отшутиться.
— Ох! И всем бы быть убогими такими! — буркнула карлица, а потом огляделась по сторонам и шёпотом произнесла: — То, что ты с Ушаковым шпионов французских брал, государыне зело по душе пришлось. И коли не будешь в каких заговорах участие принимать, то и что же — мни Лизку, сколько тебе удобно… Уже многие, вишь, говорят, что вот у цесаревны новый славный полюбовник завёлся. А память Лизку каждый хочет. Смотри, — она даже воздела пальчик кверху, — кабы и сам граф Бирон ревностью не воспылал. Елизавета Петровна уже дважды отказала… Всё, более ничего не скажу. Жду подарка!
Авдотья Буженинова, этот низкорослый ангелочек с азиатскими чертами лица, крутанулась на коротеньких ножках и побежала прочь — скорее всего, догонять государыню.
Нужно будет и вправду подарить ей что-то очень существенное. Может быть, даже одно из тех украшений, что были мною изъяты из сокровищницы Лещинского в качестве платы за ратные подвиги. Важно только подумать, не будут ли узнаны эти украшения. Но, скорее всего, это уже придётся делать мне после. Завтра и послезавтра у меня дуэли, а их ещё нужно пережить, да хорошо б целёхоньким — однако ж никто такого не знает напрёд. А потом нужно и в экспедицию отправляться.
А пока что я ходил по Летнему саду, рассматривая людей, которых было здесь множество. Но даже это не останавливало несколько парочек, что умудрялись зажиматься в беседках и даже в кустах — как
будто подобные парки и конструируются для того, чтобы поощрять разврат. А может, так оно и есть?
Слуги, коих взгляд выхватывал то тут, то там, будто попугаи каждому повторяли заученные фразы, что бал состоится лишь только через час. А пока всем предлагалось подойти к любому из многочисленных выставленных столов и насытиться.
Сделал так и я — стол оказался уставлен мясными закусками Рядом с каждым из столов были разведены огни, а над ними висели разделанные туши животных. Заметил даже систему, при которой у каждого стола жарились два кабана, три барана и туши целых телят.
— Я искал вас, — со спины неожиданно, заставляя меня даже вздрогнуть, подошёл слащавый франт.
Он говорил на немецком, а некоторые расклады сил при дворе, которые я узнавал из всех доступных мне источников, подсказывали, что передо мной Мориц Ленар.
Внутри всколыхнулось необычное для меня чувство. Я ревновал!
Да, именно так! В последний раз подобная ревность просыпалась во мне в 1945 году, когда я приревновал свою незабвенную Нину.
— Я попрошу вас, — продолжал мой нежеланный собеседник. — Более не смотреть этаким взором на Её Высочество Анну Леопольдовну! В противном случае за похабные и унижающие честь взгляды я буду вынужден вас вызвать на дуэль!
— Как дворянин, я, конечно же, не откажусь от дуэли с вами. Но скажу, что смотреть на прекрасную Анну Леопольдовну можно лишь только как на сущего ангела, но никак не… похабно, — я поморщился, произнося это слово. — Не меряйте других людей сообразно своим желаниям!
Ответил я ему по-немецки, раз уж так начался наш разговор.
— Сударь, прошу вас принять мои слова. Ссориться с вами, нет у меня желания. И все же… — продолжал Ленар.
У меня желания ссориться так же не было. Хотя что-то иррациональное рвалось изнутри, такое, что способно взорвать меня. Любовь? Да нет же… И нельзя же…
— Не извольте особо беспокоиться, господин саксонский посол, я уже скоро уезжаю. И есть вероятность, что надолго. Но не могу не признать, что мне не нравится ваша связь с Анной Леопольдовной. Матерью будущего русского императора, — отвечал я.
— Если моя дама сердца только намекнет мне, что вы неприличествующе смотрите на нее… Я буду вынужден. При всем при этом, я благодарен вам за тот вклад, что вы сделали в победу над Лещинским, ну и становления саксонского курфюрста королем Речи Посполитой, — сказал Леннар, взял два полных бокала с вином со стола, у которого и происходил разговор. — Выпьем же с вами!
Странный у нас разговор, на самом деле. Мы оба явно не питаем друг к другу будь каких светлых чувств, напротив, готовы сцепиться. Но сдерживаемся со всех сил.
Я выпил, нацепил на вилку кусок буженины, после отломал ломоть хлеба. Этикет не сказать, что тут властвовал. Все так ели, потому и мне не стоило манерничать. Как-то, будто случайно, но мы оказались с Леннаром по разные края стола. Так что мои подозрения, что и он не хочет ссоры, подтвердились. И все же…
— Сударь, не предложите ли мне вина? — как я не избегал Елизаветы, она меня настигла.
Женщина была в вызывающем красном платье с золотой вышивкой и зелеными вставками у подола. В волосы ее были заплетены какие-то украшения, деревяшки… Сложная конструкция, концепт которой явно был не понятен даже для того, кто такой ужас сотворил. Было сделано по принципу «что вижу вокруг, что вставляю в волосы». Это скорее не следованию французской моде, а непонятое подражание ей. Хотя… А много ли я видел в этом времени французских аристократок? Может они именно так и носят свои прически.
— Я бы предпочла еще раз… два… выпить шампанского вина, но увы… Поставщик не продает более его. А я сама бы отправилась в лавку и купила, — сыпала намеками Елизавета. — Сопроводите меня во дворец?
Я молча отошел от стола, завлекая за собой цесаревну.
— Вы знаете, что о нас уже говорят? Мои люди ничего не говорили. Нужно ли было нам рассказывать свету о связи? — почти что шепотом, но требовательно говорил я.
Правда, при этом старался сохранять выражение лица приветливое, даже подобострастное.