А в это время, поняв что происходит, тяжело в углу дышал Мориц Линар, саксонский посол при русском дворе. Он понимал, что не за горами крах карьеры. Ведь Линар не просто саксонский посол. Он еще и агент влияния Австрии.
Когда получилось окрутить голову Анне Леопольдовне, то в Вене, Дрездене, сейчас уже и в Варшаве, потирали руки. То, что русская императрица все чаще обращается к услугам медикусов и раз в неделю ей пускаю кровь, знали при всех европейских дворах, которые вообще интересовались Россией. И скоро должна была стать императрицей, судя по всему Анна Леопольдовна. А при ней будет «новый Бирон», Линар. А сейчас этот гвардеец…
— Нужно что-то делать, — прошипел себе под нос Линар.
Он видел, сколь интересен был для Анны Леопольдовны гвардейский капитан, герой, красавец. А с пониманием того, что против Линара начитает играть Бирон, подсовывая своего человека к племяннице государыни, Мориц считал свои шансы мизерными.
— Тогда гвардейца не должно быть! — прошипел Линар и осмотрелся по сторонам, не услышал ли кто-то его.
От автора:
Первая мировая война, канун революции, загадочные смерти русских ученых и изобретателей, взрыв на линкоре «Императрица Мария» и наши современники, попавшие туда прямо со съемочной площадки 2023 года. https://author.today/work/450563
Глава 19
Я не одобряю дуэлей. Если человек пришлет мне вызов, я мягко и уважительно возьму его за руку и проведу в тихое место, где смогу беспрепятственно его убить.
Марк Твен
Петербург
2 июля 1734 года
Мы с Анной Леопольдовной танцевали охотно, и не прошло и нескольких минут, как уже начали весело и задорно смеяться. Я, может, чуть более сдержанно. Но Анна, она же Катарина Христина, себя не стесняла, являла всем истинные эмоции. Она, как, наверное, и абсолютное большинство подростков, оказалась натурой чувственной, эмоциональной, открытой.
Это потом, со временем, люди начинают закрываться в себе, будут замкнутыми, обжегшись на отношениях, прежде всего, с противоположным полом. А в юности многие эмоции легко читаются на лицах подростков.
Назвать Анну Леопольдовну подростком, имея в виду её половую незрелость, я бы не решился. Во-первых, девушка она вполне зрелая — из того, что я смог рассмотреть в этом многослойном и твёрдом наряде, и того, как смог дофантазировать. Во-вторых, мне было просто неприятно одновременно смотреть на Анну Леопольдовну как на женщину, и понимать, что она совсем юна. Но в шестнадцать лет в этом времени уже многие имеют двоих детей от законного мужа. А я всё ещё не могу избавиться от многих психологических закладок из прошлой жизни.
— Следующий танец — тоже польский? — спросил я, уже понимая, что так оно и есть.
И ещё не все пары сделали своего рода проходку, не показали себя. Так что эта партия, которая сейчас станцевала, должна покинуть условный танцпол, чтобы другая группа его заняла.
— Александр Лукич, вы намекаете на то, что хотели бы со мной ещё раз танцевать? — с лукавой усмешкой спросила Анна Леопольдовна, посматривая в сторону, где в одном из углов бального зала корчился от ярости Мориц Линар.
— С превеликим удовольствием потанцую, ваше высочество, используя любую минуту, чтобы ещё немного побыть рядом с вами. Даже если вы бесчестно используете меня, желая позлить кое-кого… например, господина Линара, — сказал я.
Анна Леопольдовна отшатнулась от меня, словно от чумного.
— Что это? Не ваше дело! Благодарю, не стоит больше танцев! — выпалила девица, хмыкнула, резко развернулась, и мне стоило даже некоторого труда её догнать, так как не проводить её высочество до того места, где ангажировал, было бы в крайней степени моветоном… если использовать французские словечки.
— Не пора ли явить волю мою? А, господа? — выкрикнула Анна Иоанновна, прерывая начавшийся очередной полонез.
Государыня посмотрела на свою племянницу, мазнула по мне взглядом. Рядом с императрицей сразу же оказались все видные персоны. Был тут Остерман, Ушаков, Лёвенвольде и, естественно, Бирон. Подошел и Миних.
Они, наверное, знали, что именно важного должно было сейчас произойти. Для всех же остальных такое объявление было полной неожиданностью.
— Иди сюда, дитя мое! — сказала государыня, подзывая явно нервничавшую и поглядывавшую на меня с обидой Анну Леопольдовну.
Девушка побледнела. Мекленбургская принцесса тоже, видимо, понимала, что задумала ее тетушка.
— Молчать всем! Матушка волю свою явит! — закричали нарочито визгливыми голосами уродцы.
И вмиг стало тихо в бальном зале. Никто не хотел получить такого конфуза и унижения, когда какой карлик подойдет и возьмет да отвесит пинок весьма уважаемому человеку. Да, в такой момент можно поднять уродца, встряхнуть его, бросить об пол. Но нельзя избивать и возмущаться. Все посмеются с того, переводя случившееся в шутку, но не более. «Особенной свите» ее величества позволяется многое, но обижать их можно было только самой государыне.
Даже не позволялось унижать князя Голицына, шута и квасника государыни. Это для нее он — шут, а иные, завидев бедолагу, кланялись.
Вот так в один момент в зале установилась полная тишина. Даже платья не шелестели и не скрипели каблуки.
— Вот чрево! — выкрикивала государыня, чувствительно прикладываясь к животу Анны Леопольдовны, от чего девушка чуть ли не плакала.
Наверное, такой лапищей если погладить, так синяк останется. И это будет считаться лаской. И все же Бирону за вредность на работе нужно молоко выдавать. Небось у графа лучший в России медик, с лучшими мазями и травами от травм.
— И кого сие чрево родит, тот ваш император! Верна ли присяга ему? — выкрикивала государыня.
Жесть… Хотелось мне сказать матом. Да я мысленно и матерился на чем свет стоит. Это как же — присягать тому, кто еще не родился? [в реальной истории такая присяга также имела место. Анна Иоанновна даже рассматривать не хотела «петровскую линию», желая укрепить «ивановскую»]
Но тишина не нарушилась ропотом, а только шорохом платьев и неловким стуком.
Все мужчины встали на колено, а женщины склонились в самом низком, насколько позволяли платья и личные физические особенности, поклоне. Понимая, что уже скоро останусь единственным, кто не стоит на колене, я поспешно сделал это. А то, неровен час, в измене обвинят, а тут уж никакие милости не спасут.
Но я смотрел не на государыню, на которую были обращены почти все взоры. А на Анну Леопольдовну, которая, как мне казалось, хотела провалиться в этот момент под землю. Ей было стыдно. Понимала ли она, насколько абсурдно происходящее? Или такое пристальное внимание к своей персоне ей не нравилось? [если судить по дальнейшим проявлениям характера, Анна Леопольдовна вовсе будто бы боялась общества и не желала быть в центре внимания]
А мне было до сих пор непонятно, как нужно было бы поступать. Защитить ли девочку? Да, очень хотелось. Но в ущерб ли будущему всей России? Нет, ни в коем случае.
Нет, не личность правителя сейчас решается. Это путь, по которому пойдет Россия. Елизавета — это начало засилья всего французского. Анна Леопольдовна, как и ее будущий сын, скорее всего, были бы адептами «Северного Союза», то есть тесной связки России с Пруссией, Данией. Понятно, что с Фридрихом Великим было бы лихо громить всех и вся, чем воевать с ним же.
Но не только в этом дело. Вопрос-то ещё и характера общества. Что будет с Россией без французского языка, того ментального кода, который был внедрен в русского дворянина и который даже в двадцать первом веке считывали хорошо? Будет ли Пушкин, Толстой? Будут ли дворцы? Надеюсь, что время у меня еще есть, чтобы присмотреться к эпохе, понять.
— А что же за скука-то такая у нас? — в момент, когда я собирался откланяться, приведя Анну Леопольдовну к ее тетушке, иждал, не скажет ли что-то государыня ещё мне, выкрикнула императрица. — А что же, Елизавета Петровна — русский танец не покажешь нам?
Цесаревна явно нехотя вышла в центр бального зала, оглянулась на уродцев, которые также изготовились вытанцовывать рядом, передразнивая дочь Петра Великого, вздохнула, пряча нежелание, неизменно с превеликой грацией, словно лебёдка, поплыла.
— А ну, бравый гвардеец, подсоби Елизавете Петровне! Покажи, что не только по-польски ходить умеешь кругами, но и танцевать русские танцы горазд! — сказала Анна Леопольдовна.
Всё это выглядело как попытка меня унизить — публично поставить теперь в пару к другой женщине. Я не мог отказать, не мог сказать, что не танцую, ведь только что танцевал. Хотя очень хотелось взбрыкнуть, показать свой норов.
А с другой стороны? Это же если выходить танцевать с кислой миной, то так и поймут, что унижаюсь. А вот если лихо, с улыбкой, будто бы кладу на всех присутствующих то, что так сжимают узкие панталоны, так и выходит, что возвышаюсь над всем этим крайне сомнительным императорским юмором.
Только так и можно сохранить свою честь и достоинство. Вот он, выход — посмеяться еще громче, чем тот или та, кто предвкушает «банановую» хохму.
И я вышел… И помог Елизавете. Но танцевал, то и дело поглядывая на вновь улыбающуюся Анну Леопольдовну.
— Господа, я должен спросить вас, не угодно ли будет примириться? Полагаю, что закон чести превыше всего. Всё же напомню вам, какие могут быть последствия от этой дуэли, — призывал нас к примирению Саватеев.
— До первой крови! — провозгласил я.
— До первой крови! — нехотя согласился Антон Иванович Данилов.
Мой, скорее всего, не противник, а соперник теперь посмотрел просящими глазами. Но я был непреклонным. Еще ранее мне донесли, что Данилов собирался выйти на дуэль, но попросить прощения. И не верю, что это было бы искреннее его желание. Он поступил бы так только потому, что благодарен мне за спасение.
Дело в том, что я поставил условие: при моей победе в, надеюсь, не смертельной дуэли Данилов как на духу расскажет мне, почему он всё-таки пошёл в гвардию и что задумал.