— Ну, попросите же вы русских, чтобы отпустили Лещинского! Мы же не можем ратифицировать все достигнутые соглашения в Данциге. Это же бьет и по престижу России. Она — страна-организатор конференции, соглашения которой не исполняются, — говорил император, а канцлер только мотал головой, не соглашаясь со словами своего монарха.
Только на днях фон Зинцендорф говорил с императором о том, что русские недовольны поведением Австрии. И сейчас как-то влиять на Российскую империю, просто нельзя. Дипломатическая нота от России еще не последовала, но уже близко к этому. И Лещинского русские отпустят во Францию, и тем самым могут французам намекнуть, что союз Людовика и русской императрицы Анны Иоанновны вполне возможен.
— Да, знаю я. Но пока русские не угрожают Валахии, а турки направили основное свое войско в Крым, нам не выгодно вступать в войну, — озвучил очевидное император.
Грузный, явно страдающий ожирением, да еще и с больными ногами, канцлер не без труда поднялся с кресла и подошел к столу, где лежала папка с документами, которые канцлер всегда брал с собой на аудиенцию с императором. Были в этой папке и документы по экономическому развитию империи, и даже компроматы на некоторых чиновников. О бесценной папке канцлера уже ходили легенды.
Но сейчас канцлера интересовала аналитическая записка, которая, если бы стала достоянием общественности, могла бы вмиг поставить на грань существования Священную Римскую империю.
— Вот, Ваше Величество, — сказал канцлер, передавая целую стопку документов Карлу II.
— Что это, Филипп? — лишь взглянув на бумаги, император сразу их отложил в сторону. — Ты же знаешь, что я уже не читаю, плохо вижу вблизи. Что в этих бумагах?
— Здесь, Ваше Величество, то, что будет после Вашей смерти. Вы знаете меня, Ваше Величество. Я желаю вам долгих лет, но мы все под Богом ходим. Понятно, что русские хотят нашего вступления в войну. Пруссия вооружается. У молодого кронпринца Пруссии большие амбиции. Он непременно станет проблемой. Прусское королевство готовит армию. Для чего они ее готовят? Франция не признает прагматические санкции [прагматические санкции — документ, принятый императором Карлом II, позволяющий занимать престол Священной Римской империи женщинам. Карл II не имел наследника по мужской линии].
— Я знаю тебя, Филипп. Не нужно намеков, мой друг. Говори прямо, что нам нужно делать все, чтобы Россия оставалась самым близким союзником. Моим дочерям придется сложно, когда я уйду из жизни. Но, если мы сейчас, на что ты так намекаешь, включимся в войну с Османской империей, то можем растерять свою армию. Как же не вовремя заболел Евгений. Вот, кто мог бы принести славу в войне с турками. И не было большего любителя России, чем Савойский, — сказал император.
Наступила пауза. Два старика уже прекрасно понимали друг друга. И им даже не нужно было озвучивать итог разговора. Все достаточно просто, несмотря на кажущуюся сложность.
Австрии необходимо вступать в войну с Османской империей. Более того, если война будет развиваться в пользу русских, нужно обязательно разделять сферу влияния. Пускать Россию в Валахию нельзя не в каком случае. С другой же стороны, без России будущие войны в Европе уже не могут состояться.
— Канцлер, — перейдя на официальный тон, повелевал император. — Готовьте армию. Но направьте в Петербург кого-нибудь, кто будет мучительно долго согласовывать план военной кампании. В этом году мы вступить в войну не должны, но показывать русским свою готовность обязаны.
Гизляр
8 июня 1735 года
— Александр Лукич, как вы думаете, почему вас отзывают к командующему? — спрашивал меня генерал-майор Лесли.
Я и сам думал о том, зачем я понадобился фельдмаршалу Миниху. Это решение командующего в немалой степени нарушает те планы и задачи, которые я поставил перед собой. Кроме того, с Юрием Федоровичем Лесли мне настолько понравилось служить, что как можно дольше не хотелось бы нарушать эту идиллию.
Например, Миних десять раз подумал бы и вряд ли разрешил операцию, подобно той, что получилось провернуть в порту Гизляра. А вот Юрий Федорович Лести не лишен толики духа авантюризма.
— Я не знаю, господин генерал-майор, зачем я понадобился командующему, но хотел бы спросить вас… — я решительно посмотрел прямо в глаза Лесли. — Готов быть вашим должником, если вы сделаете вид, что я не получал этого предписания.
— Вы понимаете, о чем просите? — как-то неубедительно возмутился генерал Лесли.
— Я уже отбыл… Пусть так будет для всех.
— Вы подставляете меня, секунд-майор Норов.
— Юрий Федорович, я говорю о том, что я готов быть вашим должником, — твердо сказал я. — Это очень не мало.
Лесли прекрасно понимал, что кто-то из представителей верхушки власти России мне покровительствует. Если бы генерал-майор этого не знал, уверен, что его отношение ко мне было бы несколько другим. Кроме того, нас уже немало, что связывают.
Я знаю, что Лесли нельзя было назвать бессребреником. Два дня подряд мои бойцы из тех, кто умел плавать, как и некоторые жители захваченного нами города, доставали из-под затопленных кораблей немало драгоценностей. Никаких актов при этом не составлялось, никто не оценивал, сколько могут стоить, например, украшения с рубинами или алмазами.
Не сказать, что мы прям обогатились. Но то, что Лесли тысяч на десять, если не больше, увеличил свое состояние, сомнений не было. Большая часть, как раз осела в его руках. А у генерал-майора не могло возникнуть сомнений в том, что я прекрасно понимаю ситуацию.
— Вы готовы уйти сегодня ночью? — словно обиженным голосом спросил генерал-майор, вынуждено соглашаясь со мной.
— Мы планировали на послезавтра. Но готовы и этой ночью, — отвечал я.
— Мало вам было того, Александр Лукич, что я вовсе дозволил задуманное вами? Так теперь еще и это — лгать командующему, — и все-таки генерал-майор решил упрекнуть меня.
— Можете ссылаться на мое неповиновение, — в сердцах раздраженным голосом сказал я.
Встав из-за стола, будто обиженным, я все же не спешил уходить. Вышел на балкон уютного особняка, который облюбовал для себя генерал-майор Лесли. Мой временный штаб находился недалеко. И именно с этого балкона я мог наблюдать, как проверяются уже в очередной раз многие телеги, которым предстоит помочь нам осуществить столь дерзкую операцию, которая может затмить все то, что было совершено мной до этого.
— Я все-таки не могу до конца понять, на что вы надеетесь, — будто бы и не вышло никакой ссоры, подойдя ко мне, говорил генерал-майор. — Вы не заигрались с удачей?
— Я никогда не поведу людей на безнадежное дело, — отвечал я.
Просто, генерал-майор Лесли кое-чего не знает. И я считаю, что до поры до времени о моих связях с некоторыми представителями крымско-татарского народа знать нельзя никому. Так что вел я две тысячи человек с осознанием, что именно делаю.
Через полчаса был объявлен общий сбор всех солдат и офицеров, которым предстояло с закатом отправиться к своей славе.
— Если нам удастся то, что ты задумал, батыр Искандер, — уличив момент, когда я остался один посреди изготавливающихся к походу воинов, ко мне подошел старшина Алкалин. — Я сам буду слагать песни о тебе.
— Друг мой, я признателен тебе. Но скажи! Никто из твоих воинов больше не сбежал? Пойми правильно мои тревоги. Если врагу станут понятны наши планы, я загублю своих людей и сам сложу голову, — спросил я.
— Еще троим головы отрубил. Но никто не сбежал, — отвечал башкирский старшина, стыдливо отворачивая глаза.
— Ну, тогда в путь! И да поможет нам Бог!
Глава 11
В плохие старые времена было три легких способа разориться: самым быстрым из них были скачки, самым приятным — женщины, а самым надежным — сельское хозяйство.
Эрл Амхерст
Поместье под Каширой
9 июня 1735 года
Солнце настойчиво стучалось в открытое окно. Мошкара, казалось пролетала мимо, отгоняемая устойчивым амбре. Ветра же почти не было, чтобы помещение быстро проветрилось. Проснулись и встретились два гордеца, делающие вид, будто бы бодрые и ничего их не тревожит. Вот только слуги не успевают приносить квас, так много мужчины его пьют.
Магнус фон Менгден недоверчиво смотрел на своего новоиспечённого родственника, на Луку Ивановича Норова. Мужчины храбрились друг перед другом, насколько только получалось, демонстрировали прекрасное расположение духа.
Но явно кривили душой. Ни русский помещик, ни остзейский немец вчера не уступали друг другу и пили так, как будто бы от того, кто кого перепьёт, зависели жизни близких родственников. Могут быть уверенны, если вдруг от количества выпитого мужчинами у близких улучшалось здоровье, то все родные за одну ночь вылечили свои болезни.
Магнус в какой-то момент посчитал, что ему, как барону, не пристало проигрывать хоть бы в то ни было всего лишь русскому дворянину. Скажи он вслух про «всего лишь» — не миновать дуэли. Лука Иванович Норов отнюдь не был лишён чувства собственного достоинства.
И уже не считал себя неровней. В конце-концов и фамилия Менгден стала звучать все чаще потому как Юлиана в подругах у Анны Леопольдовны. А у Луки Ивановича сын геройский, офицер гвардейский.
Так что и отец уже прославленного гвардейского офицера сдавать позиции не хотел. В Норове-отце просыпалось чувство патриотизма. Как же так? Разве может какой-то немчура, будь он хоть трижды бароном, одолеть русского человека в искусстве пития?
В ходе хмельной и доверительной беседы выяснилось: Норовы, оказывается, сами были из шведов и немцев. Последняя преграда недопонимания рухнула. Но было уже поздно. Бутылки с венгерским, рейнским винами, с хлебным вином из Малороссии оказались опустошёнными.
— Дурно? — решил всё-таки немного уступить немцу и первым заговорил Лука Иванович.
— Как есть, дурно! — произнёс Магнус фон Менгден и моментально превратился в умирающего лебедя.
С такой же жалостливой мимикой Магнус стал постоянно что-то причитать на немецком языке о том, что нельзя было вчера так расслабляться. Тут же давая обязательства никогда больше ни при каких условиях не пить столько хмельного.