— Я от своих слов не отказываюсь. Решение о дуэли — ваше! — не удержавшись от ответной насмешки, сказал я.
Стоит ли говорить, что дуэли запрещены? Стоит ли уточнять, что во время боевых действий они запрещены вдвойне? И не я вызвал на дуэль, но меня. Вряд ли это сильно поможет. Но все же…
Однако в России наступило то время, когда воспитанная на западных принципах и заветах Петра Великого молодёжь полностью перенимала все те правила и нормы поведения, что присущи офицерам европейских армий. И честь стояла выше правил.
— Я пришлю секунданта! — зло сказал Салтыков. — Но следует мне исполнить свой долг. Я прибыл сообщить, что вас ожидает фельдмаршал Ласси.
Сказав это, Салтыков надменно окинул взглядом и поле боя, и героев, всё ещё оставшихся на месте. А потом развернулся, сел на коня и спешно ускакал.
— Умеете вы, Александр Лукич, и врагов наживать, и великие победы одерживать! — заметил капитан Саватеев.
— А и по делом! — сказал я, не уточняя, кому именно: мне или Владимиру Семёновичу Салтыкову.
* * *
Петербург
13 мая 1735 года
Фейерверки освещали вечер, лучше, чем солнце днем. Да и пасмурно было почти весь день. Но теперь распогодилось и ракеты взмывали ввысь, рассыпаясь там на множество огоньков. Такого великолепного представления Петербург уже давно не видел. Даже на именины императрицы Анны Иоанновны торжество было скромнее.
Бочки с пивом выкатывали горожанам, жарили быков, в трактирах раздавали мясо сразу после выпитой чарки за… за тот праздник, который праздновала вся Россия. Ну или почти вся.
В Петергофе же, где и происходило основное торжество, вино лилось рекой. Лакеи не успевали наливать в бокалы венгерское, чаще всего венгерское, как тут же кто-нибудь выхватывал наполненную тару и радостно опрокидывал содержимое внутрь.
Что же говорить про шампанское, которое было игристым. Не имея сноровки, уже половина лакеев была облита вином. Не умели открывать такое вино. Не хватало сменной одежды у прислуги. Недоработка.
Пока многие смотрели на огненное представление, устроенное в Петергофе, иные без меры пили, пользовались моментом, когда не обязательно придерживаться этикета. Можно быстрее залить бокал вина внутрь, взять новый, и его осушить, искоса посматривая на представление.
Сегодня и дворец на горе будет переполнен, там будут спать вельможи империи. И другой — Монплезир — точно пустовать не станет. А немалое количество дворян и вовсе переночует где-нибудь: одни прямо тут, в парке, хорошо бы ещё на скамейках, благо уже нет дождя и вполне тепло; иные же — в своих каретах. Комары… Но кто же на них обращает внимание, если столько вина внутри?
Когда было объявлено, что каждый желающий может разделить праздник с её императорским величеством, в Петергоф началось такое паломничество, который этот дворцово-парковый ансамбль узнает лишь в будущем, в самые жаркие туристические дни.
Тут же не только нужно было отпраздновать непосредственно повод, по которому собиралась русская элита. Еще и засвидетельствовать свои верноподданнические чувства государыне, которая «исцелилась».
И почти все присутствующие на празднике были преисполнены счастья и радости. Все, кроме лишь двух человек.
Казалось бы, зачем и вовсе вспоминать о мнении и настроении двоих, когда сотни радуются? Всего лишь небольшая погрешность в цифрах.
Так оно и было бы, если только не один нюанс… Эти двое — муж и жена. И именно их венчание празднует Петергоф, Петербург, а также событие приказано праздновать в Москве и иных городах империи. Для чего губернаторам следовало выделить немалые средства.
— Что, Антон, нахмурился? — игриво, под воздействием немалого количества шампанского, спрашивала Императрица.
Анна Иоанновна нашла такой напиток приятным. В нос пузырьки приятно отдавали.
— Дас ист есть хорошо! Я гуд! — на, до крайности, ломаном русском отвечал Антон Брауншвейгский, законный муж Анны Леопольдовны, великой княжны, которой предстояло родить Российской империи наследника.
— Ты, Антоша, не робей! Аннушка наша любит решительных мужей! — сказала государыня и залилась смехом. — Она еще та озорница!
А вот Антону было не до смеха. Он всё понимал. Он знал… Нашлись те, кто рассказал, что Анна Леопольдовна уже познала мужчину. И жену Антон себе берёт ту, которая может и дальше… Да и не это волновало принца Брауншвейгского. Он хотел для себя счастья, он хотел быть мужем.
— С чего изволите любоваться мной? — в неизменной язвительной манере спросила Анна Леопольдовна у своего мужа.
Антон, действительно, смотрел на свою жену. Он ждал, надеялся, что Анна возмутится словами своей тётушки. Но, как же так! Ведь только что государыня практически оскорбила её. Намекая на связи великой княжны. А ее ли только оскорбили?
И почему-то было невдомёк молодому принцу, что, может быть, сейчас был единственный шанс, чтобы его жена обратила внимание на мужа, как на мужчину. Он должен был, как лев, ринуться на защиту чести своей жены. Принц понял это, не был глуп настолько, чтобы не понять. Но время упущено. Не защитил жену.
Мало того, что жену, так ещё и возлюбленную. Антону то ли внушили, что он непременно влюблён в Анну Леопольдовну, то ли девушка и в самом деле приглянулась ему. Или одно на другое, как и влияние долга перед своей родиной заручиться поддержкой России. И он поистине любит свою жену. Какая нелепица… Любить свою жену!
Вот только и без того стеснительный и нерешительный принц терялся в присутствии своей супруги и не мог поддержать даже светскую беседу.
Аннушка же, та самая, которая, как считали некоторые, рождена лишь для того, чтобы произвести потомство, внутренне рыдала. На её лице застыла улыбка: она обещала быть приветливой к гостям и не позволять себе чудачеств. Мысли мелькали в девичьей головы вплоть до того, чтобы отравиться, или отравить мужа. Или… Ну государыню ей не простят никак.
Девушка невольно сравнивала своего нынешнего мужа — худощавого, нерешительного, с непропорционально большой головой и ушами, нездорово выпуклыми глазами и… видела в нём еще превеликое множество недостатков.
Анна сравнивала его, прежде всего, с Александром Норовым, и, порой, даже с Морицем Линаром. Сегодня, ставшая женой, Анна Леопольдовна не находила ни одного качества, по которому её муж мог бы сравниться с познанными ею любовниками.
Как бы сейчас Анна хотела видеть рядом с собой Александра. Как же она корила себя, что не поставила условие, не настояла на том, чтобы Александр непременно имел возможность быть с ней. Она жалела, что не была в одной постели с Александром. Не была… Будет! Так решила женщина, этим она подпитывала себя.
А в это время все подходили и подходили гости. Все поздравляли и тут же решали некоторые свои политические задачи. Появился новый австрийский посол, заверял, в том, что точно, вот-вот, скорее всего… И Австрия вступит в войну. Был еще один гость на свадьбе. Этот и вовсе всего два дня в России, но уже активничает так, как никакой иной посол.
— Дозволия здравствовать вам! — с натугой произнёс выученную фразу французский посол де Шетарди.
Этого молодого, почти что юнца, если сравнивать привычный зрелый возраст политика, буквально недавно прислали во Франции в Россию. Лещинский отправился во Францию, а французы посчитали, что близится время больших игр. И не стоит игнорировать Россию, которая так смачно дала пощечину Франции недавно.
— Моя племянница и мой зять благодарны вам, французский посол, за то, что вы нашли время и посетили наше празднество, — любезно обратилась к нему Императрица.
— Не мочь инач! — ответил де Шетарди.
— А ещё мы благодарны вам, — добавил на немецком языке герцог Бирон, — что подарили столь удивительный напиток, который добавил красок к великолепию свадьбы племянницы моей государыни.
Француз поклонился, бросив взгляд на Анну Леопольдовну. Этот взгляд Шетарди можно было сравнить с таким, как кот смотрит не на сметану, а на кошку в брачный мартовский период. А после француз отошел.
Другой в очереди с поздравлениями был остановлен. Государыня стала уставать от поздравлений.
— Эрнестушка, — удивлённым тоном обратилась императрица к своему фавориту. — Видал, как зыркает француз? Чай, решил тоже испытать удачу с моей племянницей?
Императрица рассмеялась так, как не каждая лошадь умеет ржать. Герцог, Ушаков, Остерман и другие, кто находился рядом, нехотя, но тоже засмеялись. При этом все понимали, насколько нелепо и оскорбительно ведет себя государыня. Но кто же станет ее в этом упрекать?
— Еще француза не бывало у нас, да, Аннушка? — продолжая веселиться спрашивала императрица.
— Как вы смеете! — со слезами на глазах, противореча самому себе, своему естеству, характеру, выкрикнул Антон Брауншвейгский.
Обе Анны — Леопольдовна и Иоанновна — с удивлением посмотрели на принца. Да и не только они: гости были шокированы. Казалось, что все теперь смотрели в сторону, где находилась императрица, ее вельможи, ну и молодые.
Андрей Иванович Остерман даже слегка прищурился. Так он делал, когда начинал продумывать интриги. Не стоит ли брать в расчёт и Антона? Вон как умеет перечить! Но об этом он подумает позже, наедине.
— А ты на меня не рыкай! — грозно сказала Императрица, осадив принца.
А потом вновь рассмеялась. Ведь тайных сил у Антона хватило лишь на то, чтобы выкрикнуть эти слова. Он снова сел на стул и осунулся.
— Ступайте, молодые! Нечего больше тут делать, да и фейерверки закончились. И как бы сегодня ночью же с Божьей помощью заделали наследника Российского престола! — повелела Императрица.
Здесь же подхватился герцог Бирон, взял подмышки принца, поднял его. На миг фаворит остановился, посмотрев в сторону Юлианы Норовой. Жена геройского гвардейца поняла намёк и взяла за руку свою подругу Анну Леопольдовну. Тоже повела ее к комнате, что отрядили для брачной ночи молодых.
Муж и жена шли к брачному ложе так, будто их вели на казнь. Как минимум, для Анны Леопольдовны это было подобно изощрённой казни.