И дело вправду было не такое простое, как казалось на первый взгляд. Анна Иоанновна прекрасно понимала внутриполитические расклады, наверное, даже не столько понимала, сколько чуяла их неким звериным чутьём. Измайловцы — опора её трона, её детище, которое и создавалось для того, чтобы противостоять семёновцам и преображенцам. Так что холить и лелеять нужно гвардию, чтобы чего не удумали. Ее на трон усадили, мало ли…
Анна Иоанновна с интересом посмотрела на Елизавету. Нет, не верила императрица, что эта сумасбродка бунт учинит.
— Тётушка, читать иное письмо? — заискивающим, звонким голоском, хотя и чувствовалось, как мешал ей набитый мясом живот, спросила Елизавета.
— Читай, дитя, читай! — сказала Анна Иоанновна и так погладила по пышным щёчкам племянницу, словно отхлестала негодницу.
— … сего года… унтер-лейтенант… с возгласами «Русские не сдаются» восстал супротив сдачи фрегата, глаголя о том, что мортиры и пушки, что оный офицер сопровождал, потребно передать армии. Фрегат сохранён, пушки, окромя одной, в целости и нынче уже выбивают Лещинского с Данцига… — читала Елизавета письмо от Миниха.
— Русские не сдаются! Экий офицер у меня в измайловцах! А говорят, что там токмо немцы службу несут, — императрице явно больше понравилось второе письмо.
Это понял и Бирон, и теперь, наблюдая за государыней, уже формировал решение, не свое, вроде бы, а самой императрицы. Это же уразумела и Елизавета, искренне заинтересовавшись, кто такой этот унтер-лейтенант, что, служа в Измайловском полку, где лишь единицы — из православных, подобные речи о духе русском кричит. Словно на заре становления Петровской империи.
— Lassen wir alle Anstifter frei und erklären wir den Fregattenkapitän von «Mitava» zum Verräter? [нем. Отпускаем всех зачинщиков и объявляем капитана фрегата «Митава» предателем?] — спросил на своём родном языке Бирон.
Императрица скверно говорила на немецком, но понимала хорошо, и теперь не стала в укор своему фавориту ставить то, что он бросил говорить на русском, а задумалась. Анна Иоанновна не любила это дело — думать, но когда надо, голова государыни работала хорошо.
— Не напасёмся мы капитанов справных на флот наш. Так что пущай выменивают того француза, капитана «Митавы». Как его…
Она наморщила лоб.
— Пьер Дефремери, — быстро вспомнил Бирон, который не мог позволить себе не думать и часто выступал своего рода справочным бюро для государыни, за что, в том числе, и был ценим.
— Вот! Его. Судить будем, посмотрим, что да как. Может, тут и крамола была. Он хранцуз, да и с хранцузами баталия морская была… А нам нужно прославлять измайловцев, а то иные думают, что они токмо и без толку по городу ходят. Да и русский он, лейтенант ентот… — Анна Иоанновна задумалась. — Праздник сего дня справить нужно. В честь славной победы полковника Лесли над хранцузами, ну и фрегата Митава над двумя линейными кораблями Людовика.
Императрица посмотрела на свою племянницу.
— Воно как, Лизкин. А ты могла быть хранцузской королевишной. И воевала бы супротив Отечества твоего. А мы били бы тебя и в хвост, и в гриву. И… — Анна Иоанновна рассмеялась. — И под хвост тебе!
Елизавета смеялась вместе с государыней. Она привыкла, почти уже и свыклась. И гвардия любит Анну Иоанновну, которая не задерживает выплаты гвардейцам. А по случаю войны в Польше, так и вовсе всем выдала двойное жалование. Но Лиза верила, что придёт ещё её час, что ее сестра не вечна, особенно с такими-то телесами и вкусами.
Глава 8
Глава 8
Не каждый, с кем ты дерешься, твой враг, не каждый, кто тебе помогает, твой друг.
М. Тайсон.
Окрестности Данцига, юго-западный лес
8 июня 1734 года
Удар. Лезвия шпаг встретились, и лесную поляну оглушил звон стали. Уклоняюсь в сторону, делаю ложный замах, но… пропускаю удар соперника. Попал в ногу, благо, что острие было загодя облеплено воском и замотано тряпицей. Ноги у нас, в отличие от туловища, не были защищены.
— Да ёж! — не сдержался я.
Вновь не получилось одолеть сержанта. А ведь он явно не лучший фехтовальщик империи. Но и «в одну калитку» не выходит у него уже. Учусь помаленьку. Руки вспоминают, голова запоминает, что да как. Это же целая наука! Когда в прошлой жизни сабелькой махал, так, без системы и умельца, который бы подсказал что да как, только лишь предполагал, насколько фехтование фундаментальный вид спорта. Сейчас это вид выживания.
— Шибко высоко шпагу подымаете, дабы ложный замах учинить, нужно коротчее бить, — вновь, смущаясь, объяснял мне мои ошибки сержант Кашин.
Уже десять дней прошло с того момента, как я оказался в расположении оперативного резерва полковника Лесли. И ничего, вот ровным счетом, ничего мы тут не делаем полезного для общей осады крепости. Да и крепость держится. Французский флот пока не ушёл, по Висле что-то там доставляют в осаждённый город. Даже морские суда заходят. И это дает надежду осажденным.
Но подвижки есть, конечно, и в деле осады также. Орудия, что были доставлены мной, а также три мортиры, выгруженные с борта фрегата «Россия» — всё это уже стреляет в засевшего в Данциге Станислава Лещинского.
Этот самый Лещинский — тот тип, которого якобы выбрали польским королём на последнем вальном сейме. Но России, да и Австрии, такие расклады оказались не по нутру. Как допустить, чтобы Речью Посполитой управлял тесть французского короля? Дочь Лещинского ведь замужем за Людовиком XV.
Вот и выгоняют его, русофоба клятого из польских земель,. А французы помогают своему ставленнику. Недаром же Лещинский в последнее время жил во Франции, а его дочь, Мария, так и вовсе жена короля Людовика.
Где-то ещё должен сидеть со своими войсками курфюрст Саксонии, ставленник на польский престол уже от русской партии в Речи Посполитой. Северная война не только подкосила могущество Швеции, но и напрочь ослабила Польшу с Литвой. Теперь соседи считают правильным вмешиваться в дела Речи Посполитой.
Между прочим, во время Северной войны некоторое время Лещинский уже посидел на польском троне и показал себя полностью покорным Карлу XII, заключил с ним союз против России. Так что таких «мазеп» нужно уничтожать.
Ну и ляд с ними, с этими ставленниками, королями да претендентами на престол. Моё дело, как воина, воевать. Вот куда Отечество пошлёт, туда идти и должен. Ну, если только на хрен не посылают те, кто в какой-то момент дорвался до власти.
Пока я не понимаю раскладов, за мной никто не стоит, я ни за чьей спиной не укрываюсь. И команды нет, как и возможности возвысится. Так что приходится делать то, что могу. Воевать умею и хватает силы духа на это? Так буду и дальше… И хорошо, на самом деле, что время немного у меня было, чтобы разобраться в себе.
Ведь мне, бывшему старику, оказывается не так легко быть молодым. Нет, физически, великолепно себя ощущаю, от того, между тем, психика страдает. Кажется, что море по колено, а все эти власть имущие по… чуть выше колена. Вот и Миних… Да другой глаза в пол, коленки дрожат… Это же как солдату перед маршалом Жуковым стоять. Волнительно.
Ранее, в прошлой жизни, я уже был уверен в том, что мне все прощается. Кто в здравом уме вовсе будет противится столетнему старику? А еще ветерану, заслуженному человеку, не без связей в органах. Так что заносит меня. Еще и гормоны… Но я должен, обязан найти себя. Видимо, нового себя.
— Ещё давай! — решительно сказал я, вытирая пот со лба. — К бою!
И вновь мы закружились, как и все последние две недели, в схватке. Я и сам тренировался, и не давал спуску своим солдатам, так как физическая подготовка у всех оставляла желать лучшего. Эйфория от молодого тела проходила, зато очень даже работал критический взгляд. Куда это годится, когда животец свисает? Да и силы в руках — кот наплакал. А ещё гвардеец!
Удар. Звон стали. Шаг назад и… резкий выпад вперед, такой глубокий, что я чуть ли не на шпагат сел. Укол!
— Есть! Достал тебя, каналью! Тысяча чертей! — я радовался, как ребёнок.
— Вы, ваше благородие, браниться-то ладно, но чертей пошто поминать? И кто такой каналья? — обиженно сказал Иван Кашин, явно расстроившись от того, что я его подловил на противоходе и всадил шпагу в деревянный жилет.
— Каналья кто такой? — я задумался. — Ну, это такой мушкетёр из роты де Тревилля, в шляпе ходит и орёт: «Констанция!»
— Изнова вы, ваше благородие, шуткуете непонятно мне! — сказал Кашин, пытаясь уловить смысл моих слов, но тщетно.
Но мне хотелось расслабиться. Я чувствовал себя глубоко законспирированным агентом, которому приходится отыгрывать свою роль, причём ту, которая не соответствует характеру. Так что вот здесь, на поляне, где нет чужих глаз, я порой позволял себе сказать такое, что точно нельзя было бы завернуть в присутствии полковника Лесли или фельдмаршала Миниха. Впрочем, Миниха я и не видел с того единственного нашего разговора.
— Давай ошибки разберём! — сказал я, и мы стали медленно повторять движения друг друга, чтобы уловить возможности для атаки и обороны каждого.
Два раза в день, не менее чем по полтора часа, мы с Кашиным тренировались. Причём одна тренировка в день была ещё и общая, со всеми солдатами, не считая лёгкой разминки по пробуждению. Руки, ноги — казалось, что всё тело болело от непривычных нагрузок.
Но это нужно перетерпеть, если я хочу развиваться. А я хочу.
— Смотри, а если вот так поступить? — предложил я и повторил движения, будто бы работал не шпагой, а ножом.
— Добро, да и движения немного, — одобрил мои действия сержант.
Владения ножевым боем и специальная подготовка в КГБ помогали. Сознание помнило, или вспоминало, всё, чем я владел в лучшие годы своей прошлой жизни. Вот я и адаптировал и ножевой бой, и военно-прикладной рукопашный бой.
Это я чисто на клинках немного проигрываю сержанту. Случись между нами настоящий бой, где на кону была бы жизнь… Нет, не уступил бы, убил. Ну и руки. Мышечная память реципиента хранит нужный хват, и порой я даже не понимаю, а будто бы кисть руки сама выворачивается неестественным образом. Так что я, скорее, все же вспоминал навыки, чем заново их нарабатывал.