— Завтра пойдём наведаемся к французам, что в лесу пост поставили, — сообщил я.
— Как прикажете, ваше благородие, — отвечал сержант.
А что ж, так и прикажу. Есть сведения, что французы осваиваются в лесу. Уже дважды они выходили к позициям нашего оперативного резерва, и даже трое наших были потеряны убитыми. И пусть это произошло на другом фланге лагеря, но звоночек чёткий. Нужно брать лес под свой контроль.
Полковник Лесли уже посылал отряды — прошерстить ближний лес. Но без результата. Он был и не против, чтобы я со своим отрядом этим занялся. Даже обрадовался, когда я это предложил, будто я и мой отряд — расходное мясо.
Но на войне нужно не ждать — нужно воевать. А там уж позаботимся, чтобы себя не дать в обиду.
— Замри! — приказал я, услышал щелчок взводимого курка и сразу же отдал другой приказ: — Слушать и быть готовым.! Кто-то рядом в лесу.
— Понял, ваше благородие, — подобрался Кашин.
— Работаем далее! — сказал я, будто бы ничего и не произошло.
Если бы тот, кто взводил курок, хотел стрелять, он бы это сделал. А так, наверняка один, или отстал от своих, не решается. Нас все же двое, и даже не факт, что получится одного пристрелить. А вдвоем мы одолеем почти и любого.
Ну и мог это быть даже не француз или поляк, а наш, русский. Забрел в лес, чтобы… Да не важно, может, человек стесняется нужду прилюдно справлять, так и уходит поглубже, где есть ещё необорванные лопухи и природа, не порченая пребыванием войска.
Лязг металла вновь раздался на поляне. Но я мало следил за тем тренировочным боем, что вел, а все больше отступал и смещался в сторону, откуда был щелчок. Человек там еще должен стоять. Выйти из зарослей кустов, где и скрывается чужой, без того, чтобы нашуметь, не получится. Так что кто бы там ни был, он собирался переждать, а после уйти. Точно один.
— Уходи вправо! — выкрикнул я Кашину, а сам резко рванул влево. — Петляй, как учились!
Так мы должны были охватить чужака с двух сторон.
Краем зрения посмотрел на то, как Кашин устремился в лес, понял что к чему, при этом петляя. Я так же рваными движениями приближался к месту, где был… точно был человек. Он обязан растеряться. Ведь бывает, что не понять, какую выбрать цель. Мы с сержантом разбегались в стороны, и смятение у потенциального, да, скорее, реального врага давало мне пару секунд. А это уже немало.
— Бах! — прозвучал все-таки выстрел.
В меня, гад, целился. Пуля улетела в сторону и подняла земляной фонтанчик. Я мог там оказаться, если бы не хаотично передвигался, порой останавливаясь, сбивая с толку стрелка.
— Вперед! — выкрикнул я и сам ускорился.
Ворвавшись в кусты, я увидел, как человек в мундире французского офицера, причем высокого чина, отступает назад. Нет, он не бежать собрался. В тесноте куста, где прятался француз, крайне сложно было бы извлечь шпагу.
Но нет… Я не играю в бою в благородного рыцаря. Не даю врагу возможность обнажить клинок и стать опасным. Так что я как бежал, так и ускорился, оттолкнулся от поваленного дерева и двумя ногами, словно рестлер на ринге, врезался во француза.
— Мля! — вырвалось у меня, когда я приложился спиной о землю.
Обманчив лесной мох, как и человеческая улыбка. Казалось, что стелет мягко, но внутри часто камни и палки. Вот и я упал, разломав — хорошо, что не позвоночник, а сосновую сухую палку.
— Снова хранцуз? — спросил подбежавший Кашин, указывая на лежащего и пока еще не пришедшего в себя после удара противника. — Вязать оного, али как?
— Нет, конечно, расцеловать! — сказал я, а после понял, что имел в виду Кашин. — Убивать не будем. Вяжи его! Но сперва давай выйдем на поляну, неудобно тут.
Споро связав уже пришедшего в себя француза, мы вышли на поляну. Прислонили пленника к единственному дереву, мощной сосне, что стояла посреди поляны. Я намеревался отправить Кашина к моим бойцам, чтобы уже они тащили пленного, который отчего-то нервничал и брыкался. Наверное, вкус не самой чистой тряпки, что была засунута французу аккурат в рот, не понравился. Забыл сбрызнуть духами пропитанную потом тряпицу. Ничего, пусть вкусит «дух» русский.
— Слышишь? — спросил я, начав быстро перезаряжать пистолеты.
Шум в лесу был отчетливый. И я не ждал оттуда другого зверя, кроме человека. Уже догадался, что офицер то ли отстал от своих, то ли проявил излишнее рвение и пошел туда, куда не следовало, да и решил посмотреть, откуда доносится в лесу «каналья» и «тысяча чертей». Любопытство порой убивает, ну или в плен берет.
— Есть, ваше благородие, — прислушавшись, подтвердил мои догадки и Кашин.
— Бах-бах! — прозвучали два выстрела.
Мимо. Все же мы оттянулись на противоположный край поляны, и от стрелявших нас теперь отделяло расстояние метров в шестьдесят. Для пистолетов — приличная дальность.
Пистолетные выстрелы я уже различаю. И что в нас стреляли из пистолетов — это точно. А ещё что точно, так то, что выстрелили двумя пистолетами. Но тут нужно слушать. Есть секунда или даже две, чтобы уйти с траектории полёта пули, когда противник уже выжмет спусковой крючок. В этом отношении современное оружие малоэффективно.
Но полезно для тех, в кого стреляют.
Вот так и вышло, что мы лежали в примятой траве, и пули просвистели над головами: одна впилась в дерево рядом с Кашиным, другая срезала ветку сосны, одиноко растущей почти в середине большой поляны.
— Жив? — спросил я.
— Цел, ваше благородие! — отвечал сержант, уже вытаскивая из-за пояса свои пистолеты.
Было слышно, что наши враги стали перезаряжать пистолеты, при этом выкрикивая:
— Les russes abandonnent, restent en vie! [фр. Русские, сдавайтесь — останетесь живы.]
— Русские не сдаются! — выкрикнул я и обратился к Кашину: — Меняй позицию, перекатывайся, ищи их!
Я сам чуть крутанулся, оказываясь за трухлявым пнём, высоким, таким удобным, чтобы на нём отрабатывать удары и выпады.
— И сколько мне нужно убить французов, чтобы они поняли, что я не сдаюсь? — пробурчал я, выглядывая из-за пня и выискивая глазами врага.
— Вижу двоих! Левее кустов, у сосны, на три часа! — указал я и мгновенно стал прицеливаться.
— Каких это часов? — выкрикнул недоуменно Кашин, но я его не слушал.
— Бах! — выстрелил я и моментально, прикрываясь образовавшимся облачком дыма от сожжённого пороха, сместился в более высокую траву. Залёг.
Мимо? Обидно.
— Бах! Бах! — разрядил почти одновременно два своих пистолета Кашин.
Зачем? Перезаряжать сложно, если постоянно менять место, уходить с траектории выстрелов, или совершать перезарядку лёжа.
— Laurent s’est fait tirer dessus! [фр. Лорана подстрелили], — такой выкрик смог я разобрать со стороны леса, что был ближе всего ко мне.
Это француз зря орал. Выдал себя. Если бы он промолчал, то смог бы и меня подловить, и… Если бы у бабушки было кое-что, она была бы дедушкой. Так что не гадаем, а стреляем в ту сторону, откуда крик.
Я привстал на колено, выдохнул, выжал спусковой крючок.
— Бах! — пуля отправилась в полёт.
— А-а! — закричал француз.
И не нужно переводить. Крик боли — он интернациональный.
Я резко поднялся, нагнулся за шпагой и рванул в те кусты, откуда шёл голос.
— Бах! — в том месте, откуда я стрелял, пуля взрыхлила землю.
— Бах! Бах! — выстрел, и вновь дуплетом — Кашин.
И там, куда он стрелял, глухо упало тело. Молодец, сержант!
В это время я уже был в кустах и выискивал глазами вражину. Но увидел я не человека: а торчащий кончик шпаги. Значит, подраненый француз прятался за поваленным деревом. Сделав пять шагов, я с силой ударил по клинку француза, из-за чего противник вовсе уронил шпагу.
— Monsieur, rendez-vous [фр. Сударь, сдавайтесь], — произнёс я заготовленную ещё на фрегате «Митава» фразу.
— Куды ты, окоём, побежал? Заяц трусливый. А ну, стой! — слышал я громкий, полный огорчения голос Кашина.
Неподалёку был слышен треск веток. Третий француз, значит, ударился в бега. Ну а четвёртого я и не слышал — не было его. Стреляли в нас трое. Один мертв от выстрела сержанта, один сбежал. Ну а я беру подранка в плен.
— Ne me tuez pas, je me rends et je suis blessé. Je suis officier [фр. Не убивайте, я сдаюсь и ранен, я офицер], — бормотал, словно мантру, француз.
Хруст веток раздавался и с противоположной стороны поляны. По тем возгласам, что доносились оттуда, было ясно, что это свои — плутонг, оставленный на опушке, где также шла тренировка бойцов.
Наконец-то они сообразили и прибыли на помощь. Выволочку получат. Хотя… Можно ведь было подумать, что мы с Кашиным еще и в стрельбе с пистолетов упражняемся — я же не предупреждал, для чего именно мы на полянку ходим. Так что нужно четко ставить задачи солдатам, а не шпынять их без существенного повода. Впрочем, всё равно стоит ещ1 разобраться, почему не сразу пришли на выручку.
— Вяжи его! — я указал на француза, все так же лежавшего за поваленным деревом, на которого я направлял лезвие клинка.
Уже было хотел развернуться и пойти на поляну, чтобы попить, в горле пересохло, как почуял неладное. Успел краем глаза ухватить, как меняется лицо побежденного врага. Затравленный взгляд начал приобретать черты решимости, даже неотвратимости. А потом рука француза дернулась к поясу, к боку, на котором он лежал и который был скрыт от моих глаз. Иного варианта, как решить, что пленник пожелал извлечь из-за пояса пистолет, не было.
— Хех! — на выдохе я проколол излишне героическому французу лобную кость.
Не пожелавший стать пленником моментально обмяк. Со сталью в мозгу долго не живут. Он действительно хотел пристрелить хоть кого-то, прежде чем уйти из жизни.
Уважаю такие поступки. Никогда не сдавайся! Но думать же нужно, когда дергаться! Улучил бы момент получше, пусть на пару моих шагов позже, и получилось бы. А теперь… Такая аккуратная дырочка получилась в голове… Как должны говорить французы, «а ля гер ком, а ля гер». На войне, как на войне.