— Так что не обессудь, воин! — сказал я, обращаясь уже к трупу француза.
Хотел было сразу же согнуться и обыскать поверженного врага на предмет интересного, а лучше сверкающего в серебре или золоте. Но не стал. Нет, сделать это придется. Пусть солдаты обыщут, они не видели этих решительных глаз воина, который оказался достоин того, чтобы я не пнул мертвое тело, не стал обыскивать. Я — нет, но другие — да.
Причем обязательно. Где еще получится обзавестись деньгами, или же вещами, которые можно продать, как это не на войне? В мирное время такие способы добычи материальных ценностей называются разбоем.
— Ну вот… Виктория у нас! — сказал я, замечая, как Кашин споткнулся о ветки, упал и уткнулся лицом в мох. — Кашин… Ну кто же так по лесу бегает! Медведь ты!
Я подошел к пленнику, вытащил у него изо рта кляп и стал слушать ту тарабарщину, что этот рот, из которого воняло грязными портянками, говорил. А, нет, это кляп вонял так отвратительно. И почему я ранее не принюхивался, какую пошлость засовываю французу в рот? Потому что не хотел миндальничать.
Из того, что сказал француз, я понял только мольбу о пощаде, как и то, что он офицер. Как будто последнее дополнение должно было дать врагу индульгенцию. Впрочем… он прав. Убивать подраненого офицера нет резона. Это же теперь язык — можно и нужно допросить, разузнать всё обстоятельно. Единственный минус — не пограбишь, не прибарахлишься. Может, только шпагу у него и заберу — это не должно считаться зазорным, ведь добыто с бою. А вот по карманам уже, конечно, не пошаришь.
А я от лишних денег не отказался бы. У меня и оставалось всего два золотых… Даже и не знаю, как такая монета зовётся [луидор, или, как синоним, пистоль]. Ну и ещё девять серебряных монет.
— Деру дал, вашбродь, тот француз. Догнать бы! — приподнимаясь после своего неловкого падения, сетовал Кашин.
— Преследовать не будем! — сказал я, предполагая, что можно нарваться на других стрелков.
Хотя и у меня был порыв ринуться за последним сбежавшим французом. Но местность ещё не так чтобы знакома — можно увязнуть даже в болоте или встретить ручей как сложнопреодолимую преграду. Я уверен, что французов, когда они атаковали полк полковника Лесли, находящийся почти что в русском тылу, выводили поляки. У нас проводников не было.
Но мы уже познавали местность и ходили на метров триста в лес. Теперь этого мало. Нужно процесс ускорить.
— Кашин, давай этого петушка к нам в расположение! — сказал я, наблюдая за тем, как двое бойцов перевязывают основательнее руки французскому офицеру.
— Ваше благородие, а отчего же — петушка? — спросил сержант.
Я несколько замялся. Строго говоря, тут было два варианта ответа. Но выбрал я не тот, который более всего должен быть обидным для любого мужчины, и который характеризовал бы моё отношение к наглым французам, решившим поинтриговать против России.
— А у них петух считается благородным, словно наш двуглавый орел русский, — сказал я.
— Вот тебе раз. Петухи — и благородные! С чего это? Кроют кур да орут по утру. Где же тут благородство? — говорил Кашин, когда я уже отходил в сторону.
Пусть чуть со стороны, но я хотел видеть, как осматривают убитых французов. Не то чтобы я не доверял своим бойцам… Впрочем, с чего бы я им стал безоговорочно доверять? Для доверия нужно чуть больше, чем участие в одном скоротечном бою на фрегате. Так что да — я направлялся посмотреть, как происходит сбор трофеев с погибших французских офицеров.
К моему удивлению, и это тоже был офицер. Но, если судить по мундиру, чином меньшим, чем взятый пленник. Странная троица. Судя по тому, что я успел заметить в облике драпающего француза, третий тоже был не простой солдат. Или даже четверка? Мой пленник наверняка был с этими горе-вояками, что втроем, да еще из засады, не смогли нас с Кашиным упокоить.
Всё относительно прояснилось. Стал рассматривать вещи, собранные у убитых. Похоже, планшет был также у пленного, но я пока в него не залезал. У всех в небольшой кожаной суме имелись угольки в тряпице, а также свёрнутые листы бумаги.
— Картографы, значит, — вслух сказал я.
Из ценного, если не считать самих карт, были взяты монеты — шесть серебряных, две золотых, а также оружие.
Что касается вооружения, то к моему удивлению, моему отряду отдали всё то, чем мы воевали на фрегате. Более того — вернули мне и собранное у французов трофейное оружие. В этом плане была удивительна проявленная честность.
Оставалось лишь предполагать, почему к нам перешли французские трофеи — видно, так было принято. Мои же солдаты приняли деятельное участие в отражении французского абордажа. Мне ещё со многим предстоит разбираться. Не всё сразу. Главное — что я вооружён, можно сказать, до зубов.
Мы возвращались в расположение немного по дуге, чтобы не попасться соседям на глаза. Не переставал меня беспокоить лейтенант Данилов. Нет, он не приходил и не задирал меня. Иначе дуэль уже давно бы состоялась. Но часто я видел, как со стороны расположения роты Данилова наблюдали за мной и моими солдатами.
Вот, ей-Богу, хотел было подойти к Данилову и принудить его к откровенному разговору. Понятно, что кто-то из гвардейцев-измайловцев насолил ему. Но какого хрена мне отвечать за чьи-то проступки? Но нет, нельзя было даже первому разговаривать. Сочли бы за трусость. Ведь все вокруг уже знают, что бы будем дуэлировать сразу же после взятия Данцига.
Придумал же Данилов! Насколько я успел понять, в России дуэли пока не так чтобы распространены. Это французская забава. Или я бросил вызов первым?
Уже скоро мы были в расположении оперативного резерва армии, у себя, как я называю, «на гвардейском хуторе», так как приходилось располагаться чуть в стороне от основных войск. Сперва я предполагал покопаться в картах, быстренько перерисовать нужные мне места, а уже после — вести пленного к полковнику Лесли. Но были мысли, что француз что-то интересное расскажет.
Глава 9
Глава 9
Когда к вам в голову пришла хорошая идея, действуйте незамедлительно.
Б. Гейтс
К юго-западу от Данцига
8 июня 1734 года
За время пребывания в составе оперативного резерва наш небольшой лагерь, на мой скромный взгляд, стал местом образцового порядка. Так было не везде на территории дислокации оперативного резерва, который ни хрена не оперативный, так как не участвует ни в каких операциях, а лишь следит за обстановкой, которая, понятное дело, от одного наблюдения не меняется.
Мы оборудовали отхожие места, причём в полроста — поставили небольшие срубы, внутри которых, под моим руководством, смастерили сидушки. И это, между прочим, важный момент. Во-первых, клеща какого на задницу не посадишь, комарья поменьше, да и, опять же, удобства.
Теперь справлять свою нужду можно было с немалым комфортом. Сел, лишь голова торчит, смотришь на все четыре стороны… ладно, на три… а вокруг природа, красота! Еще и навес над головой, так что дождь не помеха, напротив, комаров и мошек нет. Вовсе ляпота!
Не хватало только освежителя. Но не для того, чтобы освежать воздух — тут это бесполезно — а для того, чтобы было что почитать. Тут же были свежие лопухи, пара кувшинов с водой. Максимальный комфорт и вся возможная гигиена в полевых условиях. Томик бы любимого чтива, так и сидеть, геморрой высиживать.
— Ваш бродь, так откель мусору то взяться? — удивлялся Кашин, когда я проводил работу с личным составом по теме санитарно-гигиенического состояния нашего маленького, но чистого и гордого лагеря.
Рядом с моим шатром — и палатками, где проживал личный состав моего отряда — не было ни одной мусоринки. И Кашин прав, время такое, что обёрток, целлофановых пакетов, даже и окурков не встретить. Вот он и поражался моему напору по чистоте. Но я не мог сразу отказаться от нарративов будущего, когда любая лесная поляна вблизи пяти километров от спального района имела кучи мусора.
Но рядом с нами не было битых горшков, каких-нибудь ниток, портянок брошенных, остатков пищи. Не наблюдалось и кругляшей конских. Кони были… Нам выделили, ибо приписаны мы к драгунам, а тут без коней никак. А кругляшей не было. Убирали. Пусть для солдат и не было понятно, зачем. Ясно, что меньше мух, но все равно, зачем…
— Сержант Кашин, дежурства распределены? — недовольным тоном спрашивал я на почти на каждой вечерней проверке.
А потому что даже в таком, маленьком, сплоченном, коллективе, где я, между прочим, командир, все равно мои новшества встречали с непониманием. И сержант Кашин был тем, кто выражал общее солдатское мнение.
Может и не стоило слушать, но я хотел взращивать единомышленников, соратников, а не подневольных исполнителей. Наивно? Так с пониманием человека из будущего многое наивно в прошлом. Может только в чуть меньшей степени, чем наивным выглядел бы человек из прошлого в двадцать первом веке. Хотя… видеоролики научился бы перекручивать и все… в социуме.
— На ентот… ну… пищеблак… вот… идут Фралов, Морочко… — сержант сообщал мне распределение дежурных на ночь и на следующий день.
Примерно посередине палаточного полукруга у нас стоял пищеблок. Здесь были оборудованы два кострища, выставлены рогатины, на которых висели, мытые с песком и мылом, два котла. Отдельно стояли кувшины с прокипячённой водой — единственной, которую я разрешал людям пить. Рядом имелся и небольшой навес для дров. Всё же уже было два серьёзных дождя, и все поняли, что сухие дрова надо беречь, не то костра не разведёшь.
Это было понятно и раньше, но должно прозвучать волевое решение и красное словцо, чтобы солдатская лень испугалась сквернословия лица начальствующего и уступила место трудолюбию. Сила убеждения не работала, если она не вооружена матом или даже затрещиной. Да, не только демократия была в нашем маленьком, но гордом подразделении. В какой-то момент я был вынужден и силу применить. Ну если нельзя иначе?.. И если авторитет меня, начальствующего вдруг попробовали поставить под сомнение.