Хоть и было прохладно, но сволочи-комары, укрывавшиеся в высокой траве, так и норовили испортить мне всю охоту. Они даже садились на глаза, залезали в нос, в рот, я был вынужден периодически тереться головой об траву, чтобы хотя бы согнать с себя писклявых хищников.
Пять метров, четыре… Я остановился на расстоянии двух метров от своей жертвы. То же самое сделал и Кашин, повторяя почти все мои действия. Может быть, он только меньше обращал внимание на москитов.
Вдох-выдох. Настрой боевой, решительный. Нож уже в правой руке. Я медленно начинаю подгребать ноги под себя, чтобы иметь возможность быстро встать на колено, а после — и в полный рост.
Это упражнение мы уже отрабатывали на своих тренировках. Неоднократно за свою жизнь мне приходилось подобным образом уничтожать врага. Причём не только в лихие годины Великой Отечественной войны, но и во время вторжения американцев на Кубу.
Сонное французское царство никоим образом не было нарушено, даже когда мы уже, согнувшись, делали шаг к своим жертвам. И вот я поднял руку вверх, подавая знак. Тем, кто смотрит на костер сложно увидеть тень, выходящую из ночного леса. Метатели камней вышли на огневую… камнеметательную позицию.
— Вжух! Бам! — полетел первый камень в голову одного из французов.
Второго броска не понадобилось, так как Фрол удачно залепил в лоб вражине, и тот кулём свалился на спину с поваленного дерева, на котором сидел.
— Хе! — на выдохе я наношу свой удар, перерезаю горло французу, придерживая его за голову.
Кашин, схватив своего соперника за лицо, заваливается вместе с ним на спину, нанося один за другим удары ножом, охватив ногами француза и зажав ему нос. Грязная работа. А ещё и сам сержант чуть не заорал от боли. Его француз укусил за палец. Но не стоит быть предвзятым. Так гвардейцы еще никогда не работали. Они все с линиях ходят и быстро перезаряжают ружья.
В это время уже подошли Фролов и Бичуг. Последний заколол штыком француза, уже приходящего в себя после прилета камня в голову.
Начало операции было положено… Указав Кашину и Фролу пальцем, я обозначил им направление к палатке, которая располагалась метрах в пятнадцати слева. Ещё одному бойцу показал на палатку справа — он будет работать со мной. Оставалась самая неприятная, но нужная работа.
Мы подошли к палатке, откуда раздавался и храп, и свист, а кто-то даже шептался. Я было дело подумал, что есть те, кто не спит в ночи, но, остановившись и прислушавшись, убедился: разговор-то во сне.
Вдох-выдох. И я киваю головой бойцу, первым захожу в достаточно высокую палатку. Но все равно в ней стоять можно, разве что согнувшись. В руках — французский мушкет с примкнутым штыком. Начинаю колоть спящих людей, целясь в сердце. Одним ударом нужно убивать, не давая возможности спящему прийти в себя и начать кричать. То же самое, но слева, делал мой солдат.
Глаза… Один француз открыл глаза и посмотрел на меня, умоляюще, со страхом и неотвратимостью. Он не закричал — может, просто не сообразил со сна и шока. Таким, безмолвным, но с молящими глазами, он и был мной убит.
Война — грязное дело во все времена, но люди, которые будут выполнять вот такую работу, что я сейчас, нужны Отечеству. Иначе придут в твой дом, и уже твои родные будут застывать с такими же, полными боли, глазами. Даже воина, который, по своей воле или по принуждению, но взял в руки оружие, не всегда легко убивать.
Вот только подумаю-ка я об этом после, когда буду праздновать победу! Ну или подумает кто-то за меня, поминая если победы не случится, и я отправлюсь на корм польским рыбам. Хоть бы уже не польским, а к своим, русским. А то такое добро… и польским…
— А-а! — закричали в соседней палатке, но крик быстро прервался.
Не получилось без погрешностей отработать. И тут только спасибо… даже не знаю кому. Уж точно не Лешему, так как из леса мы вышли. Полевику? Богу? За то, что порыв ветра был в нашу сторону, и крик не должен был быть услышан со стороны других костров. Там, на самом берегу Вислы, рядом с силуэтом фрегата, были люди. Судя по палаткам, не менее роты. Охранение? Команда корабля?
— Всё ценное быстро собрать, одного солдата послать в лес — захорониться с добром, готовить волокуши под раненых. Ничего не должно пропадать! Никого раненным не оставляем! — отдавал я приказания сержанту Ивану Кашину.
Может, и неправильно думать о прибыли, когда идёт операция. Но я такой человек, который не привык жить одним днём, пусть и рискованный я по натуре. Надо всегда смотреть в будущее. Ту же одежду, французские мундиры, даже табакерку, которую забрал Кашин у одного убитого французского офицера — всё это можно продать маркитантам или обменять у них на еду.
А ещё неизвестно, что там ожидает меня в будущем. Может, и впроголодь придется жить. Серебро мне нужно. Ведь, как только появились у человечества деньги, с ними всяко легче и удобнее жить и творить стало, чем без оных.
— Фролов, к нашим отправляйся! Давай их сюда! Бичуг, ты иди к полковнику Лесли и предупреди, что выход из леса свободен! — отдавал я приказы.
Вместе с остальными моими бойцами были ещё десять бойцов, «взятых в аренду», в основном, заслуженных солдат, своего рода солдатские элиты, все сплошь карпоралы, да фурниры [подобная орфография существует в Уставе 1716 года. Капралы и фурьеры]. Их вел Данилов.
Очень он странный человек. Я был уверен в том, что проблем огребу с таким своим заместителем. Мало того, что я чином не вышел, чтобы командовать лейтенантом, так еще у нас и дуэль запланирована. Но нет. Он вполне подчиняется мне. Может кривиться, зло зыркать, но подчиняется.
— Переодевайтесь! — приказал я своим бойцам, а после того, как пришли и остальные солдаты, ждавшие приказа на опушке леса, и они получили аналогичный приказ.
Я также облачился в форму французского офицера, и… она мне была мала на два размера, самое меньшее. Всё-таки я большой, а в сравнении с большинством людей — так и очень. Рядом с гвардейцами это не так заметно, всё же в гвардию, как правило, набирали высоких. Но вот по отношению к другим людям я выше на голову, как бы и не на две, да и в плечах широк.
Красавец-мужчина в самом расцвете сил, на две жизни мне всего-то чуть меньше ста двадцати лет. Детский возраст. Лет двести хочу прожить! Уже хочу, что странно — ведь усталость от жизни испарилась. Или новая жизнь такая насыщенная с первых дней, что нет времени на скуку и рефлексию?
— Готовы? Все оделись? — шепотом спросил я.
И, дождавшись кивков, а некоторые так и ответили в голос, за что им было бы неплохо по щам зарядить разок, скомандовал выход— начался второй этап операции.
Рядом со мной, также во французской форме, шла и команда с фрегата «Митава». Спиридов с Лаптевым были настроены решительно, хмурили брови и ступали, словно великаны, громко и широко. Что взять с них? Морские волки, ходить по земле не приученные! Лейтенант Сопотов, было видно, чувствовал себя неловко, все же на чин меня старше. И вёл себя теперь как Данилов: приказы выполнял, но видно, что вопреки желаниям.
Причем никого особо не заботил тот факт, что я, как гвардеец, на два чина выше. Нет, сказано, что унтер-лейтенант, так тому и быть. Измайловцы и вовсе пока не воспринимались, как гвардия. Молодой полк, не прославившийся в сражениях, потому не особо и знатный.
А еще, что определило во многом состав группы, лейтенант Антон Иванович Данилов был знатоком французского языка. Это через лет пятьдесят, и то, если история пойдет по знакомому мне сценарию, французский будут знать многие.
А пока в России скорее можно было найти офицера, говорящего на голландском, ну или на немецком. Так что Данилов в нашей вылазке крайне нужен…
Антон Иванович Данилов вел свою группу споро, уже поравнявшись со мной. Луна вновь скрылась в облаках, и вокруг только лишь свет от удаляющихся костров, как и от тех, которые приближались с каждым нашим шагом, давал возможность хоть что-то рассмотреть. Это было нам на руку. Караульные-то у лагеря должны быть.
Человек, который сидит у костра и видит яркий огонь, на некоторое время становится как слепой котенок, если нужно смотреть в темноту. Пока глаза не привыкнут, караульный ничего толком и не увидит. Так что мы можем и должны подойти вплотную к небольшому лагерю, расположенному уже буквально в пятидесяти шагах от пологого спуска к реке.
Герцог де Дюрас говорил, что часть команды фрегата может ночевать на берегу. И тут же может быть до полуроты охранения. Вот почему мы и решили-таки брать фрегат на абордаж. Если перерезать часть команды, спящей на берегу, и лишить французский корабль большинства своих защитников, взять фрегат окажется не такой уж и фантастической задачей.
Громко, очень громко, с немыслимым хрустом выбегали из леса бойцы отряда полковника Лесли. Это уже не отряд, а толпа, которая благо ещё, что не кричит. Но топот! Он был слышен сразу, как только солдаты вышли из леса и ускорились.
— Бежим! — приказал я, первым переходя на бег.
Если мы будем идти пешком, то нас могут обогнать солдаты, ведомые самим полковником. А это несколько собьет динамику операции. Время пошло на минуты. Нужно максимально использовать фактор неожиданности, немыслимой наглости, дерзости, которой враг не ожидает.
От того, как много успеем сделать к моменту, когда французы начнут приходить в себя, или с другого берега начнется отправка к врагу подкреплений, и зависит успех операции.
И всё-таки лихой этот полковник Лесли. Юрий Федорович наотрез отказался оставаться в лагере и ждать донесений. Как я понял, у полковника с французами были свои счёты. Кого-то они убили из его товарищей полковника во время пресловутой французской атаки, героической для русского оперативного резерва.
И вот мы уже на тропинке, ведущей к лагерю неприятеля. Да почти что в нем и находились.
— Qui êtes-vous? [фр. Вы кто такие?] — спросил матрос с мушкетом, направленным прямо мне в грудь.
Караульный возник, словно из ниоткуда, не было его видно, пусть рядом и был костер. Молодец… Нет, вправду, молодец! Расскажет чертям в аду, как он справно нес службу. Пусть наградят его двойной порцией кипящего масла.