А морды забрались на палубу и вели себя вызывающе. Они ухмылялись, посматривали на всех, словно на пустое место, не забывая при этом вертеть стволами автоматов в разные стороны. Так и хотелось мне повертеть стволом… А лучше скинуть всех их в море, пусть кильку бы подкормили для своих шпротов.
— Всей команде собраться на палубе! — выкрикнул один из пограничников.
Он был самым старшим, как бы не за пятьдесят лет мужику. И это для меня — юнец. А так… Явно же рожден, гад, в Советском Союзе, пионером был, Ленина любил.
— Офицер, я капитан судна. У нас нет ничего того, что могло бы вас заинтересовать. Вы нарушаете морское право, — говорил тем временем капитан.
— Рот свой закрой и подготовь корыто к проверке! — усмехался главный среди стервятников с автоматами.
— Мы находимся в шестнадцати морских милях от берега. Это экстерриториальные воды, вы не имеете… — капитан стоял на своём, но по жесту главного пирата его сорвиголовы взяли под руки нашего капитана и повели его к борту.
— Стоять! — выкрикнул пограничник и…
— Бах-ба-бах! — три раза выстрелил в воздух.
Было дернувшиеся немногочисленные члены команды судна быстро вернулись обратно и теперь лишь исподлобья, тяжело дыша, смотрели на ряженых пограничников. Конечно, это ряженые скоморохи, чести мундира не понимают — потому что нарушаются все возможные законы международного судоходства.
— Кomandör, siin Vana mees akupantides, — сказал один из пиратов, подойдя ко мне [эст.: командир, тут старик из оккупантов]. — Täht? minu vanaisa tapmise eest? [эст.: звезда? За то, что убил моего деда?].
— Не тронь! — сказал я, когда гад нацелился своими лапами к моей Звезде Героя.
— Валдис, оставь его! — почему-то на русском языке потребовал главарь.
— Мul on seda tähte vaja! [эст.: Мне нужна эта Звезда] — не унимался Валдис.
— Ефрем Иванович, не надо! — слышу я голос Семена.
Он знает, понимает, что я не дам никому трогать мою награду, мою Звезду. Но одёргивать тут надо не меня, а этого юнца-наглеца, который нацепил форму и считает, что право имеет.
— Не трогай руками! — прорычал я.
— А то что, дед? — почти на чистом русском языке сказал пират, но я уже не удивлялся.
— А то… — я повернулся к команде. — Чего же вы стоите? Смерти боитесь? А она лучше, чем позор?
— Ефрем Иванович…
— Молчи, Семен. Не может русский корабль сдаваться врагу без боя, — я посмотрел на эстонца, вдруг резко вспомнившего русский язык. — Стрелять будете? Не испутаетесь? Скрыть-то не получится. За нами великая страна!
— Хе! — удар пирата уронил меня на палубу.
Я заметил, как он изготавливается к удару, и понял, куда собирается бить, но старость… Не успел даже увернуться. Сто лет, как-никак. Я принял удар, потому что знал: пусть ударят в меня, а не в память всей роты.
— А Звезду я у тебя, дед, заберу, компенсацией будет, — сказал гад и потянулся к награде.
— На! — выкрикнул я и со всей мочи, что еще только оставалась во мне, огрел пирата своей тростью, привстав.
— Сука! — подлетел другой пират.
Удар ногой… Я падаю, и что-то попало мне под голову, какой-то ящик. Теряя сознание, еще слышу выстрелы и успеваю понять, что команда нашего судна начала действовать. Все правильно, так и должно быть. Смерти нет, если ты уходишь достойно, несломленным. Нет жизни без борьбы! Единожды сдавшись, ты не только подставляешь себя, ты и других подставляешь, потому как по дурному поступку могут судить всю нацию.
Я слышу, что сердце замедляется. Отсчитывает последние, редкие, слабые удары. Под звуки борьбы на палубе, под крики, понимая, что наша берет, что уже кричат пираты о том, что они готовы уйти, я улыбаюсь и кладу руку на Звезду Героя — получается, что и на сердце. А хорошо ухожу, как хотел, несломленным, как воин!
Темнота… Она вокруг, но не во мне. И я плыву в темноте… Слышится женский голос издалека. Мягкий и такой знакомый, родной.
— Ты сделал всё, что мог. Теперь… начни сначала.
— Надя…
— Живи! Проживи новую жизнь с честью… Люблю тебя…
Глава 2
Глава 2
Русские в плен не сдаются! (М. И. Кутузов)
Балтийское море. Район Данцига
25 мая 1734 года
— Где я? Почему связан? Что за корабль?.. Где наши?.. Почему ты в парике⁈ — Эти вопросы вспыхнули в голове сразу, как только я начал приходить в себя.
Голова гудела. Руки и ноги затекли. Я ощущал тугие верёвки— не наручники, не стяжки, а именно сраные верёвки! Кто так пленников связывает? И главное — деда столетнего связать⁈ Вот же ущербные…
— Унтер-лейтенант, с вами всё в порядке? — донёсся голос откуда-то сбоку.
Кто-то наклонился надо мной, резко и ловко вспорол путы. Я приподнялся на локтях. Мир плыл. В висках стучало.
— Это ты, сынок, ко мне так обращаешься? А ты кто такой? — спросил я, силясь сфокусировать свое зрение на лице мужика.
Передо мной стоял… ну точно не наш. Лоснящийся парик, одежда, столь безразмерная, что рубаха представляла скорее балахон, пиджак… или что это вообще… грязный, в копоти. А еще эти манерные жесты — как с исторической реконструкции. Но голос был нормальный. Русский. Даже сочувствующий.
— Мы сдались? Где Семён? Что за фарс вообще?
— Александр Лукич, почто мне знать, где Семён? Да и нет серед офицеров на фрегате такого. Вы давайте, поднимайтесь, недосуг мне с вами возиться! — отозвался мой собеседник. — Нынче такое творится…
— Мы сдались? — спросил я.
Этот вопрос меня, действительно, волновал.
— Сдаемси. Стыдоба-то какая! — отвечали мне, чем еще больше добавили сумбура в кипящие мысли.
— Э, мужик… ты кто вообще?
Зрение постепенно возвращалось, будто пелена слетала, так что я более отчетливо рассмотрел мужика. И… он даже на реконструктора не похож, слишком какой-то… реалистичный, что ли.
— Мужик? Вы словно не в себе… Лаптев я, Харитон Прокофьевич. Всё, будет вам. Недосуг беседы вести. Приходите в себя и скажите своё слово, — буркнул он и метнулся прочь, будто его реально что-то ждало [Будущий исследователь Русского Севера действительно был на том корабле и при тех событиях, о которых пойдет речь].
Он ушёл, а я остался.
Один. С верёвками, с париком и с подозрением, что я больше не в своём веке.
Постепенно туман в моих глазах развеивался, и я силился получше разглядеть, что вокруг происходит. Но быстро понял, что внимание нужно обратить не на это. Бог с ним, с мужиком в парике. Голос не мой, тело не моё! Палуба, если я вообще на корабле, тоже иная! Впрочем, слышен и шум моря, и качает так здорово, будто ветер сильно поднялся. Но так не может быть!
«Проживи ещё одну жизнь!» — вспомнил я слова, что сказала мне во сне Надя.
А еще этот парик… Я поднял руку и опустил пятерню себе на макушку. Вот те на! На мне он тоже есть. И голова чешется, аж жуть. Я быстренько скинул парик и стал расчесывать свою голову. Свою ли? Жирные длинные волосы, но густые, как у меня в молодости. Потом зачесалась и спина… Этим занятием можно было заниматься бесконечно. Но лучше встать и рассмотреть, что происходит и где я.
Корабль. Парусник. Впереди, на палубе, столпилось не меньше восьмидесяти человек. Кто-то галдел меж собой, иные стояли понуро. И что интересно — все ряженые, какие-то в большинстве маленькие, щуплые. Были среди них и мужики, тьфу… в лосинах. Да что это за наряды? И корабль…
Я не хотел принимать действительность, разум отвергал напрашивающиеся выводы.
— От капитана поступил приказ сдаться, — услышал я немецкую речь.
Прямо сработала какая-то психологическая закладка. Немецкий язык, слово «сдаться». Хотелось в свойственной мне манере выкрикнуть «Русские не сдаются!», «Фашистская тварь!», но вспомнились угрозы эстонцев нашему сухогрузу. Наши же с эстонскими погранцами дерутся! Я стал крутить головой по сторонам… замер. Как всё быстро получилось! Ведь я буквально подскочил сюда, да и теперь за пару секунд всё оглядел и всю обстановку оценил. О такой своей резвости последние лет сорок, не меньше, я только вспоминал с ностальгией.
— Русские не сдаются! — все же вырвалось у меня.
Даже если это и реконструкция, то неправильная, нужно переработать сценарий, ибо если и был позор, когда русские сдавались, то это не те эпизоды, которые нужно проигрывать и ставить для выступлений — их нужно осуждать. На них нужно учиться, чтобы не повторилось впредь. Мы же русские… Мы не можем, как на Западе, героизировать побег. У англо-французов это гладко вышло у Дюнкерка во Второй мировой войне. Они драпали от немцев, а после это подвигом объявили.
— Ёшкин кот! Это я что, на вечеринку этих, которые в России запрещены, а в Европе поощрены, попал? — вслух сказал я, когда передо мной всё чаще стали мелькать мужики в лосинах.
Реконструкторы! Под восемнадцатый век играют!
— Господин унтер-лейтенант, с вами всё в порядке? — поинтересовался у меня один из реконструкторов. — Не гневайтесь, но нынче не до вас. Живы, и на том хвала Господу. Мы давеча…
— Происходит что? — перебил я.
— Капитан наш, хранцуз, грамоту прислал, дабы мы сдавались. Вот и ихний офицер пожаловали. А другой хранцуз, товарка капитана, також призывает сдаваться. Стыд какой!
— Никаких сдач не будет! — решительно сказал я, хотя ещё не знал пока ни своего статуса, ни возможностей.
Но я точно знал одно: при моей жизни сдач не будет. Русские не сдаются!
— Братцы! Да как же мы честью-то своей поступимся? Как же оскверним память благодетеля Петра Великого, — выкрикивал мужик, назвавшийся Харитоном — его я первым увидел, как очнулся.
Как его? Лаптев! Словно как русский мореплаватель, один из братьев, в честь которых и море назвали. И об этом я успел подумать, а вот все остальное… В моей голове мысли кучковались и распадались, словно после ядерного апокалипсиса химические элементы.
Я силился собрать все увиденное воедино и выдать версии, но к таким немыслимым выводам я пришел, что и озвучивать нелепо.
— Ви подчиниться! Письмо ваш капитан, что ви снять фляг, — услышал я слова с явным французским акцентом.