Я рухнул на траву, напряжение немного отпускало, даже несмотря на то, что приближающийся к нам отряд полковника Лесли еще вел бой.
Да-а-а. Нужно тренироваться. И не только мышцы качать. Я, наверное, отвык от таких эмоциональных напряжений. Сложно мне дается пока командование и управление подразделениями в бою. Или и раньше так же было? Командовать не так легко, как может показаться стороннему человеку, это же про то, что нужно отправлять людей на смерть, порой буквально решать, кому жить, а кому нет… Я справился, но теперь будто бы даже вдох и выдох давались мне с трудом, отнимая силы…
Через пятнадцать минут все закончилось. Нет, французы с поляками не отстали, но они поняли — нахрапом нас не взять, пробовали изготовится для организованной атаки большим числом. Те, кто считал иначе, что можно догнать и покарать, уже мертвы и лежат в высокой траве недалеко от леса, или кормят висленских рыб, упокоившись на речном дне.
Теперь за нами хотели организовать целую экспедицию. Выстраивался чуть ли не полк для форсирования Вислы и атаки на нас. Нет… это или от бессилья, или от того, что нужно показать… Мол, мы делаем все возможное, чтобы забрать у русских золото. Очковтирательство — вот как такое отношение могли назвать в конце следующего века.
Так что мы дальше спокойно уходили, без надрыва. Не бежали, а плелись. А когда добрались до леса, вдруг обнаружилось, что все мы «Кашины». У него не получалось договориться с Лесом и ступать без шума. Теперь и мы шумели. Казалось, если на пути будет ветка, то на нее обязательно кто-то наступит. Пусть даже и я.
Мы шли домой. Именно так…
Уже через час я стоял над столом, где лежал Данилов. Лазарет был полон, и туда лейтенанта не понесли. И правильно сделали. Нечего ему, ослабленному, находиться в рассаднике зараз. Уже бродили инфекционные болезни по русскому лагерю, а никаких карантинных мер не предпринималось.
Мало того… Здесь с десяток заболевших оспой! Да, их держат отдельно, но сам факт… Я поражаюсь, как армии не выкашивало полностью за месяц после начала сборов, даже не вступая в бой! Катастрофическое санитарное состояние!
— Лей на иглу и нить! — приказывал я молодому немцу. — Не жалей уксуса!
Немчик и немцем как будто не был. Какой-то несобранный, рассеянный и отвлекающийся. Его, мать его так, раз даже пролетевшая мимо ворона заинтересовала больше, чем лежащий на операционном столе ранбольной. Но иного медикуса, как тут говорят, не нашлось.
Я сам зашивал Данилова. Мало того, прижигал надрезанную кишку. Нет, я не хирург, и, может так быть, что неправильное поступаю. Но если разрезана кишка, слава Богу, одна, ее нужно зашить и, как мне кажется, прижечь. Вот и был сделан один шов шелковой нитью, а поверх я немного прижег. Действовал по наитию, но… Тут время дорого. Если ничего сейчас не сделать, Данилов умрет, факт. И просто стоять в стороне и наблюдать за этим я не стану, если есть хоть какой-то шанс спасти достойного офицера.
— Они… Настасью… Они… Насиль… Они, — бредил Данилов. — Убить гвардейцев… убить…
Час, не меньше, я пробыл хирургом. Жаль, но другим раненым помочь ничем не мог. У одного парня было пробито легкое. А второму я не в силах был помочь, так как всего-то и нужно было раненому, что кровь перелить. Ну а так как в этом времени подобного не делают, то будем уповать на правильное питание и что получится раздобыть ему печёнки на обед.
Я выходил из шатра, намереваясь поскорее вымыть руки, и ловил на себе взгляды. Кто-то проявлял лишь интерес к моей персоне, иные восхищались, третьи смотрели настороженно.
Но всё-таки чужим я для них больше не был.
— Вы как, Александр Лукич? — спросил меня Саватеев.
— Будем жить! — улыбнулся я. — Но не обещаю, что долго.
Глава 15
Меня наградили орденом Почетного легиона. Впрочем, этого отличия мало кому удалось избежать.
Марк Твен
Южнее Данцига
1734 год
Христофор Антонович Миних смотрел на три сундука с почти одним только золотом, лишь только с небольшими вкраплениями серебра. Не сказать, что его настолько сильно впечатлило сокровище. Видал генерал фельдмаршал и больше. Русская казна куда как богаче, даже в тот момент, когда она считается почти пустой.
Но всё же впечатляет вид золота, завораживает. Саксонец на русской службе, несмотря на то, что никогда не был гением интриг и придворных баталий, кое-что в раскладах при дворе Анны Иоанновны понимал. И мог оценить такой «блестящий подарок».
Императрица, как та сорока, любит разные дорогие блестяшки. Если она увидит эти три сундука, то даже не будет понимать, сколько на самом деле в них денег. Выглядит-то все необычайно богато. Государыня явно впечатлится. И тогда прольётся дождь из благодарностей. Вопрос только: на кого именно!
— Как вел себя этот гвардеец? — спросил Миних у ожидающего реакции фельдмаршала полковника Юрия Фёдоровича Лесли. — В бою не трусил?
Это полковник поспешил доложиться командующему сразу же после возвращения в лагерь. Лесли даже и слушать не хотел о том, чтобы дать отдохнуть унтер-лейтенанту, поспать пару часов после такой сложной и срочной операции, забравшей все силы и моральные, и физические. Но золото… оно такое, притягивает к себе чаще всего неприятности. Нужно было срочно решать, что с ним делать. Мало ли… Даже солдаты могут покуситься на богатства, а потом, в бега. Дезертирство в русской армии, как и во всех иных европейских, дело обыденное.
— Над Норовым, ваше высокопревосходительство, словно бы летал ангел-хранитель. Единственное, чего не удалось ему, так это увести фрегат, — образно ответил полковник.
— Отчего я раньше о нём не слышал, если это такой удалой офицер? — спросил Миних, скорее, сам себя.
Сейчас он терзался тем, что нужно ехать в Петербург. Самому Миниху этого делать никак нельзя. Не оставит же он армию? И было понятно, кто доставит императрице первым вести о сокровище.
Нет, отпускать полковника Лесли фельдмаршал Христофор Антонович Миних тоже не хотел. В недавно созданном оперативном резерве генерал-фельдмаршал видел где-то даже и опору.
Дело в том, что в войсках любили больше фельдмаршала Ласси, чем Миниха. Христофор Антонович чаще всего был смурнее тучи, нередко принимал непопулярные решения, в том числе и касающиеся наказания за провинности. Так что немцу Миниху большая часть войска предпочитала немца Ласси. [Был случай при одном из штурмов Данцига, когда солдаты и офицеры даже отказывались идти в бой, пока в ситуацию не встрял Ласси.] Так что полковник Юрий Федорович Лесли нужен Миниху на месте.
Своего адъютанта, Фермора, Христофор Антонович отправил в Петербург ещё ранее. С этой стороны опоры нет.
— Отчего не желаете отправить Степана Федоровича Апраксина? — спросил Лесли.
Миних усмехнулся. И по этой реакции обычно безэмоционального фельдмаршала, было все понятно.
Степан Федорович Апраксин в понимании Миниха был никудышным офицером. Пусть фельдмаршал и не был столь прожженным придворным интриганом, но понимал, с кем нужно если не дружить, то точно не ссориться. Потому и назначил Апраксина на должность дежурного генерала [офицера, который следит за санитарным состоянием, довольствием, бытом солдат].
Дело в том, что Степан Федорович пасынок Андрея Ивановича Ушакова, главы Тайной канцелярии. И не мог Миних уволить Апраксина, чтобы не поссориться с Ушаковым. Но и не хотел Христофор Антонович продвигать по службе бездарность. Он был уверен, что Апраксин и сам взлетит на погибель русской армии. Ведь когда-нибудь дорастет до того, чтобы командовать целыми армиями.
Так что? Отправлять Апраксина? Чтобы он уже очень скоро, не гляди, что тридцати двух лет отроду, вел русские войска в бой? Обойдется Ушаков, и так приходится Миниху через свою гордость держать его пасынка при себе.
— Мне тот гвардеец отповедь пропел… Говорил, что плохо все у нас с санитарными потерями… И я же это вижу. Но куда мне Апраксина деть? Это его вотчина! И наказать не могу… — неожиданно для себя признался полковнику фельдмаршал.
Лесли опешил и молчал. Он не ожидал, что Миних может сказать вслух то, что знают и так все, но о чем говорить было нельзя. Но даже фельдмаршалам порой нужно выговориться.
— Что же. Вот пусть гвардеец этот и едет с донесением к императрице, — принял решение Миних.
Удивление полковника Лесли сменилось разочарованием Пусть Юрий Федорович и был при дворе лишь единожды, и то располагался слишком далеко и от императрицы, как и от знатнейших придворных вельмож, но кое-что понимал. Наверняка, если бы полковник прибыл к императрице, то тут же быть ему генералом. Мало того, матушка-государыня денег должна была бы щедро отсыпать.
— Не стоит печалиться. Нужно лишь составить правильное письмо, а ещё поговорить, взять слово с этого унтер-лейтенанта. Если он не глупец, то и ваше, и моё имя будет звучать под сводами императорского дворца, — сказал Миних и хотел было добавить ещё одну мысль, но решил, что полковнику об этом знать и думать не обязательно.
Христофор Антонович постоянно искал в своём окружении, или даже в чужом, исполнительных, в меру инициативных, но без меры отчаянных людей при исполнении приказов самого Миниха. Таких, что не побоятся и герцогу Бирону дать затрещину, если получат на то приказ.
Миних не был уверен в том, что этот странный юноша, гвардеец, — именно тот, который ему нужен, который сможет в какой-то момент быть рядом с фельдмаршалом, когда будет решаться судьба и самого Миниха, и России. Но что-то в парне было, за что теперь цеплялся Миних.
Вот как вышло — меня использовали, словно доставщика, грузчика. Почти в торжественной обстановке, стараясь даже чеканить шаг, не показывая, насколько тяжелы сундуки, мы вдвоём с Саватеевым вносили громоздкую ношу. Делали вдвоём то, что с трудом получалось сделать в том лесу четырём солдатам. Благо, что нести было недалеко.
А потом фельдмаршал попросил обождать за пределами его шатра. Говорил он буднично, будто бы не произошло никакого подвига, как будто мы не выполнили казавшуюся невероятной задачу.