Но рано что-то я думал об этом. И сам пока мал, и не понятно, какими качествами обладают современные власть имущие. Может, сейчас я увижу деятельную умнейшую правительницу, Анну Иоанновну, которую в своё оболгала Елизавета? Вряд ли, конечно, но ведь всякое бывает — историю пишут победители.
— Здесь будьте! — сказал Бирон, когда мы вышли из кареты рядом с петергофскими фонтанами.
Уже минут через пять я наблюдал, как подъехали еще две кареты, и дворцовые слуги вчетвером пытаются утащить один из сундуков. Зря я, наверное, грешил на солдат, что со мной тянули сундуки, да ещё при этом практически бежали, преследуемые врагом. Хотя всё равно выносливость и силу нужно развивать, мы-то не подносы и веера носим, не с дамочками сражаемся.
Золото утащили, я же остался любоваться на фонтаны. И даже не скажу, чтобы был сильно впечатлён. В будущем-то я бывал в Петергофе не единожды. И то, что я видел теперь, показалось мне простеньким по сравнению с изяществом и красотой, которую демонстрируют туристам XXI века.
А еще дворец. Бывало, приезжал я в Петергоф, так очки солнцезащитные надевал, ибо так ярко отсвечивало золотом Елизаветинское барокко, что ослепнуть можно. Нынешний дворец был, в сравнении будущим, аскетичным, к нему имелись две пристройки по бокам, из дерева. Нет, ну что напраслину наводить — красиво, умеренно, не дорого и богато. Но я же не любоваться сюда приехал.
— Эй ты, пригожий, на человека похожий! — я обернулся и никого не увидел. — Главу свою ладную, на зависть иным молодцам, опусти, великан!
Я опустил глаза и увидел маленькое милое создание. Карлица, с азиатскими чертами лица. Такая миленькая куколка, что прямо хотелось взять на руки и побаюкать. Не гляди, что вполне себе сложившаяся женщина.
— Чем могу быть полезен, сударыня? — в шутливо-приветливой форме спросил я.
— Хочешь, пригожий, быть полезным? А в жёны возьми меня! — сказала низенькая миловидная девушка, уперев руки в бока.
Я невольно рассмеялся. Думал, что своим смехом обижу карлицу, но нет, звонкий девичий хохот разлился по округе.
— Ты ли тот славный молодец, что чёрта Лещинского обокрал? Как кличут тебя? — проявила немалую осведомлённость девушка.
И когда успела прослышать! Неужели при дворе обо мне говорят? Тогда все должно сложиться хорошо и можно ожидать хороших наград.
— Александр Лукич Норов, — отвечал я таким тоном, как взрослые люди разговаривают с детками, что только-только научились говорить.
Так и распирало попросить: «А покажи пальчиками, сколько тебе годиков!» Но чем-то она заставила меня собраться и не относиться к себе с предубеждением, что девочка — всего лишь одна из шутих императрицы. Глаза у девушки были мудрыми и с хитрецой.
— А я Дуня…
— Весьма приятное знакомство. И лестно, сударыня, правду сказать, несколько удивлён, что слухи обо мне дошли так далеко, — проговорил я с вежливой полуулыбкой, пытаясь разглядеть, шутит ли она или говорит всерьёз.
— А ты не думай, что если я маленькая, то и уши у меня короче. При дворе кто хочет выжить, тот слухами живёт, а уши аки у зайца имает, — ответила она бойко. — Такой… пригоженький красавец может и остаться при дворе. Зазнобу найти сможешь. А ты сладишь? Выживешь тут? Умеешь выживать?
И смотрит так хитро, но и вполне серьёзно. У меня даже легкий холодок по спине пробежал. Выжить при дворе? Не хотелось бы воевать в этой локации.
— Умею, — все же подтвердил я. — Только вот не всё, что умею, годится для придворных балов и интриг.
— А и не надо тебе туда. Тебе бы в полк или в море. А лучше в спальню к Анне Иоанновне, — неожиданно добавила она и, заметив моё изумление, опять звонко рассмеялась. — Шучу, шучу. Там и без тебя… В спальне государыня почивать привыкшая, а не это творить…
Авдотья сказала, по сути, крамолу — и теперь явно ждала моей реакции.
— Коли ты, дорогая знакомица, не хочешь ссоры со мной, то не говори более дурного про государыню! Нет желания забижать такую милую девицу, но придется, — сказал я то, что должно, а после поспешил вовсе тему разговора перевести. — А ещё я и фрегат вражеский взорвал, а русскому кораблю не позволил сдаться.
— Экий ты молодец-удалец! Одним взмахом семерых убивахом! — рассмеялась девушка.
Я огляделся вокруг и увидел немалое количество разнообразных людей, стоящих чуть в стороне. Собрала же императрица у себя всяко-разных — в душе прекрасных, а снаружи… Но так ведь главное же — душа, если она есть. Но никто к нам с карлицей ближе не подходил, словно все боялись.
Интересно. Может, я разговариваю с предводительницей этого сообщества особенных людей?
— А как звать-то тебя, девица-красавица? Не приличествует к тебе обращаться, как к Дуне, — решил я, наконец, узнать имя собеседницы, были подозрения о том, с кем я разговариваю.
— А я Авдотья Ивановна. Да ведь и не Авдотья, коли по чести. Да и не Ивановна… Но все едино, зови, как назвалась. Буженинова я! К вашим услугам, сударь! — сказала девушка и так смешно поклонилась, что я не выдержал и засмеялся.
До меня не сразу дошло, что, может, она мне весьма и весьма знакома. По тем историческим знаниям, что все еще оставались у меня в голове.
— Буженину, выходит, любишь? — спросил я.
— Приходится! Я всё люблю то, что любит матушка! — как-то не сильно весело ответила Прасковья.
И тут я вспомнил. Это же эта девушка и должна была выйти замуж за шута императрицы князя Голицына. Роман «Ледяной дом» я читал, там об этом безобразии в красках написано. И теперь понял, с кем именно разговариваю. С любимой шутихой Анны Иоанновны.
Можно сколько угодно говорить о том, что шуты — чуть ли не бездушные, жестокие сухие существа, и что ума у них палата. Вот только у шута может быть больше власти и возможности влиять на правителя, чем у самого умного и разумного чиновника. Вспомнить того же шута Шико, что верховодил французским королем Генрихом III.
Уж по-любому паяц при дворе, да просто ради того, чтобы выжить, должен знать и характер правительницы, и её привычки, когда она может быть доброй, а что её разозлит обязательно. И тогда можно подать абсолютно любую информацию под определённым соусом, чем и повлиять на мнение государыни.
— А что, Авдотья Буженинова, будем дружить с тобой? — скорее, в шутливой форме спросил я.
— Ты всё же шустрый! Ко мне в друзья князья просятся, кваском заманивают… Но и отчего же мне не подружиться с пригожим отроком, так, еще не ставшим генералом? Но больно хорош ты ликом и статями… Буду другом, — сказала Прасковья [о князе с квасом — отсылка к князю Голицыну, бывшему шутом и квасником у Анны Иоанновны].
— Так, а если друзья мы с тобой, так подскажи, как правильно вести себя с императрицей, что говорить, а чего, может, не следует! — поспешил я воспользоваться новым знакомством.
— Всем вам, пригожим, лишь одно от калмычки Бужениновой потребно, все на честь девичью посягаете…
Я выпучил глаза, удивляясь словам калмычки-карлицы. Правильно же я расценил, что она намекает на близость?
— Ха-ха-ха! — заливисто рассмеялась Буженинова. — Коли ты о том, что я про симпатию со мной молвлю, так и не против же. Только нужно благословение матушки взять да в храме обвенчаться. А уж после…
Мне было сложно скрыть свои опасения. Врага в бою я не боялся, но теперь понимал — из каждой шутки может родиться не то что правда., а и судьба. И такое вот желание любимой шутихи императрицы было воплощено в реальности, история знает это. Прасковья захотела замуж — получила в женихи себе князя Голицына, шута, униженного аристократа.
Чтобы и меня вот так вот, не спросив, сосватали и превратили в штатного циркача? Нет, я буду драться, но этого не допущу. Пусть погибну, но с честью.
— Токмо не проси ничего сам, а если что предложит матушка, то покажи ей, родимой, что лепшей милости и выдумать неможно, — объясняла мне прописные истины карлица Буженинова.
Я не стал перебивать девушку. Говорит — и хорошо, что это мне как раз-таки всё понятно. В голове всплыли слова из бессмертного, но ещё не рождённого произведения «Мастер и Маргарита»: «Никогда и ничего не просите, сами предложат и все дадут».
— А вон и за тобой уже идут, пригожий! Ливрейного Никодима отправили, — сказала Прасковья, рукой указывая в сторону парка.
Девушка и сама ретировалась так быстро, что я чуть уловил. Лихо бегает на своих двоих.
— Господин Норов, прошу следовать со мной! — с еле уловимым немецким акцентом сказал слуга и указал рукой в сторону Финского залива и дворца Монплезир.
Мы спустились по лестницам вдоль фонтанов, проследовали дальше. Я старался быть строгим и не смотреть по сторонам, но это было сделать сложно. Ну как не посмотреть на благородного оленя, привязанного верёвкой к одному из деревьев и грациозно, будто бы он хозяин положения, вышагивающего в пределах длины привязи?
Или как не посмотреть на павлинов? Цесарок? Я уже не говорю о том, что, как ни старайся, но взгляд всё равно приковывается ко всем тем людям, которые наполняли парк. И не было ни одного человека, который бы сразу же не показался несколько… нескладным. Но не хочется мне их называть уродами.
У продолговатого, словно крепость, дворца Монплезир, немногим отличавшегося от того, что я видел в будущем, рос дуб. Как раз на том месте, где в будущем экскурсоводы показывали дуб, якобы посаженный самой Екатериной Великой. А вот он, красавец — и не Пётр ли посадил это дерево?
И многое успел сделать великий правитель, заложивший основы Русской Империи европейского образца. И дом построил, да не один, а целую империю выстроил. Вот, как видно, и дерево вырастил. А вот то, что сына не воспитал — конечно, беда для Российской империи.
— Сударь, нам дальше, — невозмутимым тоном сказал ливрейный лакей, указывая рукой направление.
— Вы первый. Укажите мне путь! — сказал я как можно более настойчивым тоном.
Дело в том, что слуга предложил мне проследовать через одну из шутейных скамеек. Ту самую, пройти мимо которой невозможно, чтобы поднятые фонтанчики воды не окатили проходящего.