Намёк был более чем прозрачным. Я готов был действовать, а после списать все на таинственных лесных разбойников, в существовании которых в этих местах сильно сомневался. Ропша, Ораниенбаум, Петергоф… Да тут только охраны должно быть, может, лишь немногим меньше, чем в самом Петербурге.
— Вы не прознаете, кто я… не нынче же, может, когда-нибудь…
— Не получилось у нас поговорить, сударь…
Я осознавал, что пролитая здесь и сейчас кровь может принести немало хлопот. Но понимал я и другое: если позволять собой манипулировать да вот так разговаривать, то невозможно стать серьёзным человеком, с которым будут считаться.
И можно даже побеседовать, рассказать, о чём был разговор с императрицей, но лишь только в том случае, если в этом рассказе нет опасности для меня. Ну или есть существенная выгода от такого разговора. И, если тот, которому я буду рассказывать, будет вести себя не столь высокомерно, будто я и не гвардейский ротмистр вовсе.
— Прошу простить меня… Нынче нам не по пути, сударь! Но всякое бывает, еще встретимся, — сказал тогда незнакомец.
Он три раза сильно ударил по крыше кареты, и она остановилась. Не далее чем через секунд двадцать дверцу открыл лакей. Слуга не был вооружен, но сейчас можно понять, что с такой развитой физикой он вполне может выполнять и роль охранника. И движения… плавные, какие-то выверенные. Занятия фехтованием позволяли мне увидеть, так сказать, коллегу.
— Не могу сказать, что сильно огорчен, — сказал я, выходя из кареты.
Пассажир было дело дернул рукой, но я моментально среагировал и уже держал нож в руке, только пока не вытягивал его наружу из-под кафтана. Мои движения и решимость были оценены. Вновь мы застыли, уперевшись взглядами. Опять внутри кареты, казалось, заискрились молнии.
Я был готов действовать и увидев решительного соперника, который не хотел сдаваться, отступать так же не думал. Одно резкое движение, даже чих, и все, в узком пространстве начнется бой, в живых останется только один.
От автора:
Ноябрь 1853 год. Война с Европой начинается. Будущее отныне в руках нашего современника, ставшего генерал-адмиралом русского флота. Сейчас пишется 6 том серии.
https://author.today/work/333355
Глава 21
Справедливость должна быть сильной, а сила — справедливой!
Блез Паскаль
Петербург
19 июня 1734 года
Первым все же сдался мой противник. Причем вовремя это сделал, так как нога, на которую я собирался опереться для рывка, у меня начала неметь. Хозяин экипажа улыбнулся, вальяжно откинулся на спинку каретного дивана, чем освободил мне путь на выход.
— Был рад подвезти вас, сударь! — усмехнулся уже бывший собеседник. — Не поцарапали друг дружку, и то добро!
— Так и есть! Могла пролиться кровь, сударь. Отмыть вашу карету после ее было бы сложно, — вернул я усмешку, не став добавлять, чья именно, по моему убеждению, должна была пролится кровь.
Я вышел из кареты. Возле дверей стояли двое слуг, они не держали в руках оружие, но за поясом сзади торчали пистолеты. Туго бы мне пришлось, начни я драку. Но вероятность проиграть, — не повод не сражаться.
Таинственный собеседник поспешил ретироваться — как только я вышел, карета моментально тронулась. А в голове только и было: да, друг дружку не порезали. А могли, ой как могли! Пассажир был с гонором, из тех, кто готов повышать ставки. Он смотрел на меня решительно, прямо.
Не знаю до конца, как и почему, но я чувствую таких людей, готовых идти до конца. Это что-то похожее на животные инстинкты, ну и некоторое знание психологии, помноженное на наблюдение и опыт. Мне приходилось видеть затравленные взгляды людей, обреченные, готовые хоть бы идти на заклание. Но встречал и решительные взоры, когда человек был готов бороться за свою жизнь, даже если придётся зубами выгрызать право выжить и при этом не быть униженным.
Кто же послал такого человека по мою душу? Проверка на вшивость? Да уж… трон… он ведь, как солнце, обжигает. Вот и я приблизился, только полчаса постоял рядом с престолом, и результат: получаю легкие ожоги.
Но всё живое тянется к солнцу. Обжигается, но всё равно тянется. И без солнца не бывать урожая, да вовсе жизни нет, как без власти не бывать государству.
И все понимают, что власть жгучая, опасная, но разве же это многих останавливает? Да, верю — я могу изменять мир к лучшему. Но ведь и все, кто у власти, думают так же, что они могут и должны менять мир. Вопрос только в том, что есть для каждого мир. Для некоторых весь мир — это собственное эго. Вот сколько людей были у власти, но больно упали с Олимпа? Много, очень много. Но свято место пустым не бывает, находятся новые ловцы удачи.
Я поправил суму, проверил пояс, хорошо ли привязал притороченные мешочки с золотом… Знали бы окрест живущие люди, что такое богатство я несу в одиночку, вмиг бы встали на кривую дорожку и попробовали вилами меня встретить или топором приголубить. Золото из самого порядочного человека очень быстро делает преступника. Своего рода — это кольцо Всевластия, как во «Властелине колец». Колечно это пожирает человека и выпячивает самые низменные чувства.
Очередная карета остановилась рядом со мной, когда я уже пробежал километров семь со своим мешком, прошел еще пять. Стрельна была позади, но до Петербурга еще оставалось больше двух десятков километров. Я уставший, дело клонится к вечеру. И промок — все-таки долгий, но обильный дождь прошел, сапоги мокрые, а тяжесть от кафтана и остальной одежды, полученных во дворце полтысячи золотых, создавала впечатление, что я облачен в нелегкие доспехи.
Так что приходилось присматривать ночлег, а скорее, даже сушку, харчевню, ну и, наверное, прачечную. Грелку бы еще на все тело, да такую… Объёмистую и холмистую, мягкую и податливую… И никуда не деться от природы. Сопротивляюсь гормонам. Но даже такой: голодный, холодный, мокрый и злой, а все туда же: о женщинах думаю.
— Сударь, меня отправили за вами. Прошу простить, но не нашел вас в Петергофе, вот, подумал, что вы поехали сами… Далеко забрались пешим! Насилу догнал. Не соизволите составить мне компанию до Петербурга? — говорил на отличном русском языке некий франт, вылезший из кареты.
Ни на грош не верю. Все подстроено. Мне врезалось в память то, что происходило на аудиенции — балаган, шутовство! Снова развлекаются, ну или какие-то более рациональные цели имеют те, кто подстроил мое пешее путешествие. Без Бирона тут не обошлось, наверняка. Значит… А это может много чего значить.
Но добраться до Петербурга на своих ногах становится все более сложной задачей. Да и не нужно всех под одну гребенку мерять. Я знаю, я сто лет прожил, видел — хороших людей всегда хватает. Их даже больше, чем плохих, или — скорее плохих, так как даже в самом злостном злодее не всегда всё однозначно. Но хорошие всё посиживают да помалкивают, а то ждут чего-то. Вот и получается, что зло бросается в глаза чаще, чем добро.
Так что я залез к карету, не столько надеясь на хорошее, сколько убедив себя. Нужно же, чтоб уже кто-то проявил ко мне нормальное отношение. Сколько же можно за день видеть злобу и корчи придворного юмора!
— Везите меня! — сказал я, подкладывая под седалище подушку.
Уже научен жестким путешествием. Задница не отошла от поездки с Бироном. Тьфу ты… Как же двусмысленно.
— Не беспокойтесь, господин Норов, ваши неудобства закончились. Прошу простить меня. Но карета сломалась непредвиденно. А после оказалось, что вы уже и сами далече продвинулись к Петербургу, — оправдывался мой попутчик.
Говорили мы снова же на немецком языке. Причем я сам выбрал это наречение для общения. Ну видно же — немец передо мной. И по одежде, аскетичной, но недешевой, и по томику книжки рядом, на диванчике. Человек тем временем вежливо представился, назвался бароном Людвигом Паулем фон Беркеном.
— Вы заинтересовались моей книгой? — когда я в очередной раз скосил глаза на томик чтива, спросил мой попутчик.
— Пожалуй, что да! — отвечал я, желая все же завести непринужденную беседу, нарушить наше неловкое и, казалось, что обоюдно подозрительное молчание.
— О, это великолепное издание господина Марпергера. «Московитский купец» называется. Я в России меньше года, вот и узнаю о ней, — разоткровенничался фон Беркен. — А хотите, почитать дам? [«Московитский купец» Пауля Якоба Марпергера — по сути экономическое и политическое описание России, скорее, допетровской, с данными о большой роли немецких купцов и ремесленников].
— Был бы признателен, — сказал я, подумав о том, чтобы только книга не была запрещенной.
Читать! Как же я соскучился по чтению! Люди, привыкшие читать каждый день, становятся зависимыми от продолжений любимых историй. И в какой-то момент я даже поймал себя на мысли, что мне поистине жаль было оставлять в будущем те четыре книги, продолжений которых я так ждал.
В дальнейшем у нас сложился весьма интересный разговор. Беседовали о политике… Польской, немного шведской, но ни в коем случае не русской, так сказать, от греха подальше. Говорили и об экономике, в основном, расхваливая Россию за добычу металлов.
Но все равно ухо нужно было держать востро. Не буду обольщаться — В любом случае суть нашего разговора обязательно будет доведена до сведения графа Бирона. Да и вся эта история со злым полицейским… в смысле, злым попутчиком, с которым мы чуть не порезали друг друга, а после с добрым…
В целом в голове сложились два варианта, зачем еще и такой спектаклю был нужен графу. Первый — это такой жест, показать, кто в семье батя. Не слишком-то он хитрой выделки, при этом весьма трепетно относится к своему статусу и к своей «покупной» родословной, а значит, самоутверждаться за счёт других он просто-таки обязан.
Возможно ещё, что меня проверяют на стрессоустойчивость. По крайней мере, я сам мог бы что-нибудь такое провернуть, если бы мне нужно было посмотреть на человека. Однако подобная проверка должна иметь свою цель, а что же предположить? Вряд ли во мне герцог Бирон видит уже какого-то своего ставленника.