— Но…
— Никаких «но»! — рявкнул Вяземский и стукнул по дубовому столу кулаком так, что на потолке задрожала хрустальная люстра.
«Убей его», — внезапно услышал я чужой голос в своей голове. Голос этот был похож на завывание ветра на зимнем кладбище.
Я вздрогнул, поднял взгляд.
Черная тень стояла прямо за спиной отца. Кроваво-красные глаза гостя горели злостью.
«Убей — и станешь главой рода».
— Что? — только и смог вымолвить я.
И попятился назад.
— Если баб не хватает — скажи, организую тебе любых, каких захочешь — рыженьких, черненьких, блондинок, да хоть синеволосых! Хоть с лисьими хвостами — сейчас, знаешь, модно это.
Я же не слышал отца — мой взор был прикован к тени.
— Максим, что с тобой? — увидев преображения в моем лице, спросил Вяземский.
— Ничего, — выдохнул я. — Просто… просто устал.
— Может, врача вызвать? Ты совсем белый стал, как смерть.
От слова «смерть» мне стало дурно. Я попятился, врезался спиной в дверь, трясущимися руками начал рыскать в поисках ручки, чтобы как можно скорее свалить отсюда.
«Убе-е-ей!» — могильный холодок коснулся затылка.
Тень начала тянуть ко мне свои костлявые черные конечности — руками назвать это не повернулся бы язык.
— Да что с тобой? — Вяземский привстал.
Похожие на сгустки дыма конечности чужака обняли отца.
«Убей его!»
Я рванул из кабинета Вяземского прочь.
Специально для сегодняшнего Званого ужина отец распорядился вынести часть кухни в зал, чтобы устроить целое представление перед собравшимися гостями. Было видно — Вяземский долго планировал все это, возможно даже не один год.
У противоположной стены входа, в том месте, где стоял камин, устроили жаровни. На них повара готовили мясные закуски. Огонь танцевал на тушках перепелов, шипел от выделяющегося жира и ярко вспыхивал от поливаемого сверху коньяка. Тут же жглась хвоя и дубовая щепа, окутывая мясо ароматным дымом, создавая еще более удивительный оттенок вкуса и без того вкусной еде.
Рядом суетились помощники поваров, густо смазывая целые тушки поросят соусом из черного чеснока и солодового сиропа, готовя их для запекания на углях.
Около поваров, ловко орудуя ложками, слуги взбивали эмульсию из перца, сливочного сыра и оливкового масла, которую укладывали маленькими шариками на кусочки красной рыбы, осьминогов, креветок. Здесь же царил густой сырный дух — один из официантов нарезал огромную голову сыра на почти прозрачные как бумага порции и раскладывал по тарелкам.
Пыхтя и фыркая, в углях другой жаровни готовились во множестве глиняных горшочках мозги, грибное ассорти, густой гуляш из свиных ножек, язычки, уха из пяти видов рыб, петух в вине с тимьяном, картофельный гратен, телячья печень.
Увлеченно рассказывая все этапы приготовления, возле гриля запекал мозговые косточки повар. Косточки румянились, шипели, источая такой запах, что невольно приковывал к себе взгляды присутствующих. Орудуя тонкой специальной вилочкой и ножом, повар изящно вынимал запеченный костный мозг на заранее приготовленные гренки из черного хлеба, посыпал все это мелко нарезанным зелёным луком и угощал собравшихся. Гости закусывали и закатывали от удовольствия глаза.
Здесь же подавали нежнейший паштет из печени, воздушный, и как шутили гости, почти невесомый.
Ловко лавируя среди гостей, ходили официанты, разливая всем шампанское из винных погребов известных виноделов.
Играла классическая музыка.
Я вышел к гостям и все тут же направили на меня свои взгляды. И будто бы даже музыка стала играть чуть тише.
Стало неуютно.
— Максим, подойди сюда! — улыбаясь, елейным тоном произнес Вяземский старший.
Он был в центре комнаты, словно Солнце. А вокруг него планетами кружили гости, переходя от одно стола к другому, и пробуя тысячи различных изысканных закусок и блюд.
Я спустился, подошел к отцу.
— Надень тотем, — шепнул Вяземский, протягивая мне родовой значок.
Я нацепил знак.
— Посмотри, кто сегодня к нам пришел, — улыбаясь белоснежной улыбкой, произнес отец.
И указал на аристократов, которые были один краше другого. Все в дорогих строгих одеждах, во фраках, высоких цилиндрах, с тростями, в слепящем взор буйстве украшений — часов, цепочек, подвесок, серьгах и браслетов, — что мне стало еще не уютнее.
— После того жуткого покушения, у сына легкая амнезия, — извиняющимся тоном произнес Вяземский. — Поэтому позвольте я еще вас всех представлю.
Гости снисходительно кивнули.
— Это старший думный дворянин Орловский.
— Добрый вечер, — промямлил я, глядя на худого похожего на мумию старика.
— А это его жена, госпожа Миранна Семеновна.
Такая же худая пожилая женщина потрепала меня по щеке ледяными пальцами.
— Замечательный мальчик! Как быстро все же растут дети.
— И не говорите! — кивнул Вяземский. — Растут как на дрожжах.
— Вроде бы вот только совсем кроха был, тараканов собирал в свою коллекцию жуков!
— Это Егорка, — поправил Марианну Семеновну Вяземский.
— Разве? — удивилась та. — Определенно, это был Максим. Я ведь помню.
— А это Щедрин! — обрадовался отец, завидев в дали такого же большого и крепкого как и он сам человека. И извинившись перед орловскими, отошел чуть в сторону. — Щедрин, подойди же сюда!
Тот, кого звали Щедрин, нехотя оторвался от запеченного поросячьего окорка и глянул на нас.
— Вяземский! Вот ты где!
Утерев промасленные руки о фартук официанта, Щедрин поспешил к нам.
— А что, и Назаров здесь? — спросил он вместо всякого приветствия.
— Здесь, — кивнул отец. — Пригласил и его. У меня дело с ним вскоре намечается, касательно железной дороги, хотел как раз переговорить.
— Зря пригласил, — произнес Щедрин. — Сам же знаешь, он с Бартыновым в друзьях ходит.
— И что с того? — нахмурился Вяземский. — Мне же Бартынов ничего плохого не сделал. Да и Назаров вполне себе нормальный человек.
— Уверен? — усмехнулся Щедрин.
— Что ты имеешь ввиду? — насторожился глава семейства.
— Посмотри кого он к тебе на Званый ужин прихватил с собой.
Щедрин указал в сторону, где толпились люди.
— Где? — пытался разглядеть отец.
— Да вон там, в темно-синем фраке, возле холодных закусок.
— Это что… Герцен что ли?!
— Он самый.
— Да как… что он себе позволяет?!
— По правилам приглашенный на Званый ужин может взять с собой и представителей других родов. Помнишь? — произнес Щедрин, ковыряя в зубах пальцем.
— Помню, — процедил ответил Вяземский и скривился так, будто съел горькую таблетку.
— Вот он и взял, да не кого-нибудь, а Герцена, дружка своего еще по академии.
— Специально!
— Кто знает, — пожал плечами Щедрин. — Специально, или просто так. Может, просто так пригласил, чтобы поболтать со старым другом.
— Я его сейчас собственными руками… — Вяземский сжал кулаки.
Щедрин его поспешно успокоил:
— Не горячись. Все-таки сегодня не простой день. Держи себя в руках.
— Ох, не знаю, получится ли.
Я внимательно разглядел главу рода Герценых.
Это был невысокий мужчина, уже в годах, с сединой на голове. Лицо острое, будто слепленное из осколков стекла — острый нос, острые скулы, тонкий как лезвие рот, колкий взгляд все время мечется, внимательно оглядывая присутствующих.
И едва его глаза заприметили меня, то уже никуда больше не отходили, приколов меня словно иглы.
Герцен противно улыбнулся и пошел в мою сторону, крадучись, словно готовясь сделать прыжок на охоте.
— Вяземские! — подойдя к нам, сладко протянул Герцен.
Глава семейства скрипнул зубами. Но сдержался, промолчал. Обстановка заметно накалилась и казалось вот-вот от встретившихся врагов начнут лететь искры.
— Не буду врать и говорить что рад встрече, — наконец произнес Вяземский.
Герцен кивнул.
— Взаимно.
— Тогда зачем пришли? Себе только настроение испортили.
Вокруг начали собираться люди — чувствовали, что возможно вскоре будет очень интересное и занимательное представление.
— Хотел на сына вашего посмотреть. Вон он какой мужественный стал, совсем уже взрослый.
Герцен демонстративно глянул на меня, тронул за значок тотема, висящий на груди.
— Символ рода, молодой человека, надо прикалывать к левой стороне груди, там где сердце, — сделал замечание он, нещадно теребя значок с головой беркута. — Неужели вас не учат этикету? Это первое, что надо знать. За такое в наше время был жесткий спрос. Не то что сейчас.
— Где хочет, там и прикрепляет, — осадил его Вяземский.
— Неужели у вашего мальчика атрибут открылся? — Герцен повернулся к Вяземскому.
— Открылся, — кивнул тот.
— Что-то поздно, — произнес Герцен, смерив меня таким взглядом, будто глядел на плесень.
— В нашей семье это нормальное явление, — ответил Вяземский. Было видно, что он старается не сорваться и не сказать незваному гостю пару ласковых слов.
— В вашей семье много чего является нормой, что в других абсолютно неприемлемо, — произнес Герцен, выпятив острый подбородок вперед.
Присутствующие сдержанно посмеялись.
— Вы что-то конкретное хотите мне предъявить, господин Герцен? — Вяземский нахмурил брови.
— Я только хочу, чтобы восторжествовала справедливость.
— И в чем же, позвольте узнать, по вашему мнению справедливость?
— В том, что некоторые вещи должны принадлежать их истинным хозяевам, а не тем, кому их отдали за сомнительные заслуги! — лоб и щеки Герцена стали белыми от ярости, нижняя губа подрагивала.
— Вы имеете ввиду мой земельный удел?
— Мой! Мой удел! — закричал Герцен.
Потом, быстро взяв себя в руки, достал платок и вытер рот. Прошептал:
— Этой мой удел.
— Верно, — внезапно согласился Вяземский. — Был ваш. Теперь согласно приказу его императорского величества данный земельный удел с кадастровым номером ноль-пятьдесят три принадлежит на праве постоянного пользования дому Вяземских. А из вашего здесь только выгребная яма, что расположена на юге участка. Можете забрать ее содержимое, так уж и быть.