Отец явно издевался над Герценым. Толпа оживленно зашевелилась, начал тихо посмеиваться над гостем.
— Ничего, — покачал головой тот. — Это не на долго. Скоро будут выборы в Нижнюю палату. Посмотрим, как вы запоете тогда.
— Петь мне некогда, я государственными важными делами занят, в отличие от вас, — холодно ответил Вяземский. — И насчет выборов я не переживаю.
— А вот это зря, — Герцен вдруг хитро с прищуром улыбнулся, словно что-то зная, чего не знал никто. — Насчет выборов и всего остального на твоем месте я бы переживал, Петр. Еще как бы переживал.
И круто развернувшись на каблуках, пошел прочь, насвистывая незатейливую мелодию себе под нос, оставляя Вяземского в смятении.
Глава 7
Весь оставшийся вечер Вяземский был молчалив и пристально смотрел на Герцена, который напротив, непринужденно веселился и общался с гостями, и даже нахваливал поваров за угощения, чем весьма сильно злил отца. Кажется, два врага очень давно и хорошо друг друга знали, в особенности болевые точки друг друга.
— А ведь были когда-то друзьями, — сказал Щедрин, подцепляя вилкой кусок балыка и брызгая сочащимся из рыбы жиром.
— Друзьями? — не поверил я.
— Ага. Лет десять назад были не разлей вода. Потом не заладилось. Герцен начал какие-то мутные дела проворачивать, вроде даже отцу предложил, но тот отказался. Быстро все выяснилось, имперская служба на удивление ловко это дело живо раскрутило. Герцен на Вяземского стал думать, что тот сдал его. Государь у Герцена его удел забрал. Даже удивительно, что вообще в живых оставил. Там, скорее всего, Бартынов из Верхней палаты словечко замолвил за него. С тех пор Герцен и Вяземский враждуют.
Я долго следил за Герценым, за его наглым поведением, специально злившем Вяземского, пытаясь примерить на него роль бросателя бомбы. Почему бы и нет? В качестве заказчика вполне есть мотивы.
Пир шел горой. Гости галдели, обсуждая какие-то политические и финансовые новости, судачили о провале пьесы «Метель», и о том, что главная актриса из этой пьесы, Татьяна Павловна Герн, начала употреблять нюхательный порошок, чтобы выйти из затянувшейся депрессии.
Я порядком устал от этого шума, но вяземский то и дело одергивал меня, заставляя дежурно улыбаться и кивать гостям.
Наконец, гости стали расходиться.
Последним ушел Щедрин. Дожевывая очередной, кажется, уже миллионный по счету бутерброд с черной икрой, он еще раз поздравил отца со столь торжественным событием, выпил залпом ледяной водки и уехал. И едва он ушел, как комната вдруг стала пустой, тихой, покинутой, словно вместе с собой Щедрин унес и все звуки и суматоху.
Вяземский положил мне на плечо руку, устало произнес:
— Сегодня ты поедешь в школу.
— На ночь глядя?
— Да. Машина уже готова. Понимаю, что устал, но надо. Тянуть нельзя.
Я готов уже было привести ряд причин, по которым ехать утром было бы гораздо лучше, — и безопасность одна из главных, — как вдруг к нам вышел Нианзу и сообщил:
— К вам гости.
Это была Стаханова. Она вошла в дом без приглашения, не тратя времени на глупые формальности.
С приветствием тоже не стала утруждаться, начала с главного:
— Я решила лично приехать к вам, чтобы сообщить результаты анализов, которые вы сдавали у меня в больнице.
— Прошу вас, проходите, — сказал Вяземский старший. — Лучше ко мне в кабинет. Я приглашение вам отправлял по поводу Званого ужина…
— Праздновать мне некогда — дела, — сухо ответила та.
— Это верно, — сдержанно кивнул Вяземский. Ответ доктора его явно разозлил. — Прошу, пройдёмте в кабинет.
Стаханова вошла — так же гордо, значимо, как и любое ее движение, — и проследовала к кабинету Вяземского. Увидев, что я стою, сказала:
— Максим, ты тоже пошли с нами.
— Ему точно надо? — спросил отец.
Стаханова кивнула.
— Надо. Дело важное.
И то, с какой интонацией она это произнесла, стало сразу понятно — новости будут не самыми хорошими.
— Итак, вот анализы, которые я получила, — сообщила Стаханова, когда дверь кабинета закрылась и мы остались втроем.
Доктор извлекла из внутреннего кармана пиджака прямоугольник бумаги с гербовой печатью и протянула Вяземскому. Тот развернул его, внимательно прочитал. Но судя по выражению лица ничего не понял в мудреных медицинских терминах.
— В привычном принципе использования дара нет ничего сложного, — поняв, что без пояснения не обойтись, начала Стаханова. — Как доподлинно известно сознание дарованного входит в резонанс с ауральным фоном среды и на последних кругах — иногда и на предпоследних, по разному бывает, — цепляется за волны, которые и формируют в нашей реальности физическое явление дара, будь то огонь, телепатия, ментальность, да все что угодно.
«Нет ничего сложного?» — смутился я, пытаясь понять о чем же говорит Стаханова. Получалось так себе.
— В случае же Максима всё весьма интересно получается, — доктор даже смутилась.
— Что вы имеете ввиду? — спросил Вяземский, поглядывая на бар с алкоголем.
— Его принцип открытия дара совсем другой. Признаться, я такого раньше никогда не видела. Нет попыток входа в резонанс, только прямое обращение. И не в ауральный фон.
— А куда же?
— В темные материи.
— Постойте…
— Вот именно!
— Нет. Это просто какая-то ошибка! — ошарашено произнес Вяземский, глядя на меня.
— Никакой ошибки нет. Я перепроверила. Поэтому и явилась лично к вам, чтобы сохранить конфиденциальность. Все-таки не один год с вами работаем.
— Что происходит? — вмешался я. — Какие еще темные материи? О чем вы вообще говорите?!
— Максим, — обратилась ко мне Стаханова, и впервые за все время нашего общения голос ее дрогнул. — Ты — дисфункция. Таких, по закону Российской Империи, необходимо умерщвлять.
— Как это — умерщвлять?! — возмутился я. — Что за шуточки?!
— К сожалению, это никакие не шутки, Максим, — вздохнула Стаханова. — Таков Закон. Да, наверное, он слишком жесток, все-таки был принят еще до Третьей Революции и с тех пор не менялся. Но истина и разумность в нем есть.
— Разумность?! — не мог успокоиться я. — Убивать людей — это разумность?!
— Дисфункция — не предсказуемая штука, — все с тем же невозмутимым видом ответила Стаханова. — До сих пор ученые до конца так и не выяснили причины появления этого. Статистические данные подсказывают, что это все патология. Очень страшная и опасная патология.
— И что же — вместо того, чтобы лечить, вы просто умерщвляете? — ехидно спросил я.
— Лечения от этого нет, — в упор глядя на меня, ответила доктор. — К тому же опасность грозит окружающим. Известны прецеденты, когда дисфункция, получив силу, выходила из под контроля и… в общем, ни к чему хорошему это не приводило.
— Татьяна Валерьевна, послушайте, — обратился к ней Вяземский. — Давайте не будем кидаться такими громкими словами. Мы все прекрасно всё понимаем, взрослые люди, как-никак. Сколько?
— Вы хотите дать мне взятку?
— Если вы скажите, что пришли сюда просто так, я в это не поверю. Вы уже не один десяток лет лечите нашу семью.
— И довольно успешно лечу, — уточнила Стаханова.
— Верно, — кивнул Вяземский. — Мы хорошо друг друга знаем, уже почти сроднились. Поэтому вы и не заявили сразу в санитарные службы о дисфункции, как это положено. Все же пришли сначала ко мне.
— Заявить еще не поздно, — хитро улыбнулась Стаханова.
— Татьяна Валерьевна, мы с вами не чужие люди. Вы прекрасно понимаете мою ситуацию, я вашу. Риск есть у на обоих. У меня — лишиться всего, моего сына, моей должности, статуса. У вас…
— Тоже лишиться всего. Лицензия врача — это для меня все. Без нее я не смогу делать единственное, что умею, что имеет для меня смысл — лечить людей.
— Верно, — кивнул Вяземский. — Поэтому все, что происходит сейчас в этом кабинете тут и останется. У меня к вам есть деловое предложение. Я прямо сейчас даю вам сто пятьдесят тысяч коинов и вы делаете так, чтобы об этой особенности Максима никто больше не узнал. Я знаю, что вам это под силу. Вуалирование, или как-то так это называется?
— И откуда вы такой осведомленный? — улыбнулась Стаханова.
— Читал в газетах, Татьяна Валерьевна!
— Какие интересные вы газеты читаете. А там не говорится о том, что лицензия врача стоит гораздо больше ста пятидесяти тысяч?
— Да, кажется, припоминаю. Читал, что двести тысяч вполне неплохой дополнительный аванс для врачей.
— Вранье! Пятьсот тысячу — вот цифра, которую можно обсуждать при дамах. Все остальное — от лукавого!
— Позвольте! Пятьсот тысяч! — выпучил глаза Вяземский.
— А что вы хотели? Все-таки речь идет о живом человеке, а это уже не шутки.
— Триста. Чувство меры должно быть даже у такого прекрасного создания как вы.
— Тогда договаривайтесь с другими прекрасными созданиями, а я пойду. Нужно будет еще в Министерство надзора зайти, копию анализов занести и оформить все как положено — такова процедура.
— Ну хорошо, — сдался Вяземский, доставая карточку из кошелька. — Ваша взяла. Только я прошу — все как нужно оформите. Все-таки за такие деньги вы еще должны…
— Что должна? — ледяным тоном спросила Стаханова. — Хрен вам отсосать?
— Ну что вы… — смутился Вяземский.
— Я рискую всем. Если бы на вашем месте был кто-то другой — заявила бы немедля. Только ради вас пошла на эту сделку.
— Понимаю. — кивнул Вяземский. — все же прошу чтобы все было на высшем уровне, вуалирование и прочие дела, вы умеет, я знаю.
— Сделаю как положено. Комар носа не подточит.
— Благодарю, — кисло ответил Вяземский.
Проведя пальцем по платежной карточке словно по монитору телефона, спросил:
— Упали?
В сумочке Стахановой дзынькнуло.
Врач кивнула:
— Все в порядке. Спасибо!
Вяземский достал из кармана зажигалку и поджег результаты анализов. Те начали тлеть, потом вспыхнули и догорели в пепельнице, куда отец их и бросил.