Весь двор, естественно, за исключением госпожи д’Этамп, единодушно находил ее удивительно красивой. Копировали ее походку, ее жесты, ее прическу. Она стала образцом, каноном красоты, к которому еще сто лет отчаянно стремились приблизиться все женщины:
Три вещи должны быть белыми: кожа, зубы, руки.
Три — черными: глаза, брови, ресницы.
Три — красными: губы, щеки, ногти.
Три — длинными: тело, волосы, пальцы.
Три — короткими: зубы, уши, ступни.
Три — узкими: рот, талия, щиколотки.
Три — полными: руки, бедра, икры.
Три — маленькими: нос, грудь, голова [161].
Следовало непременно поклоняться и подражать этому идеалу. И дамы французского двора неизменно следовали ему. Одна лишь Екатерина Медичи им пренебрегала.
Ухаживания наследника престола становились все настойчивее, и однажды, послав ей письмо с пламенным объяснением в любви, он, наконец, получил от нее приглашение встретиться в замке Экуань, владении великого мажордома Анн де Монморанси. «Это было идеальное место для того, что задумала Диана. И как-то утром после прогулки вдвоем по саду она заперлась с Генрихом в спальне» [162]. Итак, зрелая красавица покорила юношу. И этому не следует удивляться. Вот что говорит по этому поводу аббат де Брантом, наш путеводитель в мире галантных приключений и любви: «Я слышал историю об одной красивой и достойной даме, сказавшей своему другу: „Уж не знаю, какие тяготы принесет мне в будущем старость (а было ей пятьдесят пять лет), но, слава Богу, я никогда еще так резво не занималась любовью, как нынче, и никогда еще она не доставляла мне столько услад. Коли оно так будет и впредь, до самых преклонных лет, мне и старость не страшна, и не жалко прожитой жизни“».
Итак, относительно любви и любострастия я привел и здесь, и в других суждениях достаточно примеров, не слишком, впрочем, подробно трактующих нынешний сюжет. Обратимся же теперь к другой тактике, говорящей о том, что красота прелестниц наших, от талии и ниже, не вянет с приходом старости.
Разумеется, к сему испанская дама присовокупила множество убедительных обоснований и изящных сравнений, уподобив, в частности, прекрасных дам тем величественным старинным прекрасным зданиям, некогда возвышавшимся над всеми остальными, коих даже и руины хранят былую красоту; таких домов множество встречается в Риме — это и великолепные античные дворцы, и роскошные, хотя и разрушенные, палаццо, и грандиозные цирки, и обширные… чьи камни свидетельствуют о прежнем величии и по сию пору внушают людям робость и восхищение, ибо даже развалины эти дышат величавой, мирной или грозной красотою; на некоторых из них возведены новые современные, весьма красивые строения, словно в доказательство того, что старинные сооружения ничуть не хуже, а то и получше нынешних; вообще такое нередко случается в строительстве, когда опытные архитекторы и каменщики, найдя старинные фундаменты, возводят дома прямо на них, ибо предпочитают древние руины новой кладке.
Мне также приходилось видеть красивейшие галеры и корабли, чья новая оснастка ставилась на старинные корпуса судов, долгие годы без дела пришвартованных в порту; они всегда были крепче и устойчивее тех, что изготовляли из свежего леса!
Кроме того (говорила все та же испанка), разве не видим мы высокие башни, коих кровли и верхние зубцы разрушены, искрошены и повреждены ветрами, бурями и ураганами, низ же и основание целы и невредимы? Ибо природа всегда обрушивает гнев свой на верхние части зданий; даже морские ветры и туманы разрушают и изъедают именно верхушки, щадя нижние ярусы, от них скрытые.
Вот так же и многие красивые дамы утрачивают сияющую красу прелестных своих лиц по причине жизненных тягот, холода или жары, солнца или луны или же обильных румян и белил, коими злоупотребляют, думая, будто станут от них краше, а на самом деле только портят кожу, зато нижней части тела достается не сия вредоносная краска, а естественная сперматическая мазь, и потому здесь не страшны ни холод с дождем и ветрами, ни солнце с луною, ибо юбки и платья туда ничего не допускают…
Мне рассказывали об одной знатной даме, славившейся необыкновенной красотою и большим пристрастием к любви; один из любовников ее отбыл в долгое путешествие и отсутствовал целых четыре года; вернувшись, нашел он даму сильно изменившейся и, взглянув на увядшее ее лицо, проникся к ней таким отвращением и холодностью, что наотрез отказался возобновлять прежнюю связь. Дама не настаивала, но изыскала способ показаться ему нагою в постели, а именно сказалась однажды больною и, когда он пришел навестить ее (а дело было днем), объявила: «Сударь, мне хорошо известно, что вы отвергли меня из-за постаревшего лица, но убедитесь, что внизу ровно ничего не изменилось!» — и с этими словами обнажила нижнюю половину тела. «Если лицо мое ввело вас в заблуждение, то уж это, надеюсь, не обманет», — добавила она. У дворянина, который разглядел, что тело дамы осталось столь же гладким и красивым, как прежде, тотчас пробудился аппетит, и он охотно приступил к трапезе, отведав того, что счел было прокисшим и негодным. «Вот как вы, мужчины, заблуждаетесь, — сказала ему после дама. — В другой раз не доверяйте обманчивому облику нашему, ибо нижняя часть тела — не чета лицу. Надеюсь, хоть этому я вас, сударь, научила» [163].
Не менее прекрасно характеризует наш автор и дам своего века в другом месте: «Слышал я еще об одной даме, которая, ложась в постель с другом своим при дневном свете, всегда прикрывала лицо белоснежным платком тончайшего голландского полотна из страха, что вид лица ее охладит пыл любовника и повредит успехам нижней половины тела, которую ни в чем упрекнуть было нельзя. По этому поводу могу рассказать о другой весьма обходительной даме и шутливом ответе ее мужу, который спросил, отчего волосы на ее лоне не поседели и не сделались так же редки, как на голове. „Ах! Что за коварное место! — воскликнула она. — Сколько любовных безумств оно познало, а вот старость его никак не берет. Все мои члены, даже голова, состарились по его вине, само же оно не меняется ни на йоту, сохраняя и крепость, и упругость, и природный жар, и прежнюю охоту к забавам и утехам, а все хвори да болячки достались другим частям тела, особенно же голове, на коей волосы и поседели и поредели!“
Дама была права, говоря так, ибо на голову и впрямь все шишки валятся, тогда как лону и горя мало, а еще, по словам докторов, волосы на голове редеют от чрезмерной пылкости; как бы там ни было, но у красавиц наших известное место остается вечно молодым.
Многие мужчины, хорошо изучившие женщин, вплоть до куртизанок, уверяли меня, что никогда не видели красавиц, постаревших снизу: и ноги, и бедра, и ляжки, и лоно — все оставалось юным и располагало к любви точно так же, как и раньше. И даже некоторые мужья, уже величавшие жен своих старушками, признавали, что нижняя половина тела у этих женщин столь же задорно молода и аппетитна и, не в пример лицу, остается по-прежнему влекущей, так что им нравилось спать с супругами своими не менее, чем в юные годы.
Короче сказать, есть множество мужчин, коим приятнее кататься на пожилых, нежели на юных; так некоторые всадники предпочитают старых скакунов, этих коняг столь хорошо обучили в молодости, что к ним и в старости не придерешься, ибо они все еще помнят выучку и сохранили резвый шаг и благородную осанку» [164].
Исходя из всего вышесказанного, можно с большой долей вероятности предположить, что госпожа Диана не даром носила имя богини, она была достойна своего имени, являясь женщиной и возлюбленной на все времена. И в самом деле, подозревали (ведь так говорила молва), что еще в 1523 году красавица Диана ценой своей красоты, своего великолепного и благоуханного тела спасла жизнь своему отцу, господину де Сен-Валье, арестованному за сообщничество с коннетаблем Бурбоном и приговоренному к смерти. По этому поводу Брантом сказал так: «Мне рассказывали о важном вельможе, приговоренном к отсечению головы. Когда он был уже на эшафоте, прискакавший галопом всадник привез помилование, которого добилась его красавица дочь. Приговоренный сказал лишь: „Сохрани Бог добрую п… моей дочери, ибо она меня спасла“».
По всей видимости, это всего лишь легенда, ибо не сохранилось никаких свидетельств, подтверждающих связь Франциска I с дочерью де Сен-Валье, бывшей к 1523 году уже восемь лет замужем за Жаном де Броссом. Одним словом, эта давняя история едва ли была правдой. Но так или иначе добродетельная богиня Диана, как называли Диану де Пуатье, побеждала и даже — О Боже! — затмевала саму богиню Венеру. «Галантный век» вступал в фазу своего расцвета. И немудрено. Сама наука любви возлюбила почву Франции и дала на ней пышные всходы.
«Говорят, в Италии, — размышляет Брантом, — дамы весьма пылки и оттого зело склонны к распутству… Жаркое солнце способствует жаркому темпераменту.
То же самое можно сказать и об Испании, даром, что она лежит подальше к западу: тамошнее солнце воспламеняет женщин не менее, чем восточное.
Фламандки, швейцарки, немки, англичанки и шотландки, хотя и живут не на юге, а в холодных краях, не уступают в природной пылкости южанкам, и я сам находил в них столько же страсти, сколько в этих последних… Гречанки также имеют все основания называться пылкими женщинами, ибо не скупятся на страсть, и оттого мужчины в Италии стремятся заполучить greca in letto (гречанку в постель), ибо те и впрямь обладают весьма привлекательными чертами (недаром же в древности греческие куртизанки слыли лучшими в мире) и многому учили прежде и могут научить нынче итальянских и испанских дам (впрочем, те, кажется, превзошли наставниц своих в искусстве любви); не забудем, что королевою и покровительницей куртизанок считалась Афродита, а была она гречанка, что же до прелестных наших соотечественниц, то они в былые времена (по всей видимости, в рыцарские и благородные времена трубадуров — прим. редактора) не удостаивали своим вниманием любовную науку и весьма неуклюже и неумело занимались любовью, однако вот уже лет пятьдесят как позаимствовали у других наций и крепко усвоили все уловки, ужимки, ухватки и ухищрения сего ремесла, обучились на