иливался. Врач сказал, что злокачественная лихорадка заразительна, а потому государыне не следует находиться рядом с больным. Екатерина словно не услышала это предупреждение. Она бросила все дела и находилась при Ланском неотлучно, сама была сиделкой, сама давала лекарства. Болезнь не отступала.
Придворный медик Вейкарт был не сразу призван для лечения. Виной тому были сплетни: мол, немец ничего не смыслит в медицине, но главное, Екатерина не могла до последней минуты сознаться себе, что речь идёт о смертельной опасности. Вейкарт был позван к больному только на пятый день. Врач заглянул в горло Ланского и тут же сказал, что молодой человек обречён. Так оно и произошло. На пятый день болезни Александр Дмитриевич Ланской скончался. Диагноз: злокачественная лихорадка в соединении с жабой. Что подразумевалось под словом «жаба», я не знаю, в наше время бывает «грудная жаба», так прозвали стенокардию. Вряд ли у молодого человека было больное сердце. Современные медики поставили вполне понятный для нас диагноз — дифтерит. Сейчас всем детям делают прививки от страшной болезни, а в XVIII веке она косила людей, как оспа.
После смерти Ланского Екатерина разве что не помешалась от горя, она сутками плакала не переставая, отказывалась всех видеть и вообще забыла о своих обязанностях императрицы. Вот её письмо к Гримму, которое она начала ещё до болезни Ланского, а потом отложила до времени: «Когда я начинала это письмо, я была счастлива, и мне было весело, и дни мои проходили так быстро, что я не знала, куда они деваются. Теперь уже не то: я погружена в глубокую скорбь, моего счастья не стало. Я думала, что сама не переживу невознаградимой потери моего лучшего друга, постигшей меня неделю тому назад. Я надеялась, что он будет опорой моей старости: он усердно трудился над своим образованием, делал успехи, усвоил мои вкусы. Это был юноша, которого я воспитывала, признательный, с мягкою душой, честный, разделяющий мои огорчения, когда они случались, и радовавшийся моим радостям.
Словом, я имею несчастие писать вам, рыдая… Не знаю, что будет со мною; знаю только, что никогда в жизни я не была так несчастна, как с тех пор, как мой лучший и дорогой друг покинул меня…»
Недели тянулись одна за другой, а Екатерина не могла избавиться от своей «меланхолии», чуть что — опять слёзы. Вывел её из этого состояния Потёмкин. Он явился к ней вместе с Фёдором Орловым, и оба богатыря принялись вместе с хозяйкой обливаться слезами.
И ещё одна история, о которой не скажешь сразу — быль или легенда. Камер-фурьерский журнал пишет, что погребение Ланского «с должной честью» 27 июня 1784 года произошло на кладбище близ соборной церкви Святой Софии. Однако многие авторы утверждают, что вначале Ланской был по собственному завещанию похоронен в Царскосельском парке, что и было исполнено. Но вскоре могила фаворита была осквернена — тело отрыли, изуродовали, в довершение оставили на месте преступления записки мерзкого содержания, и якобы уже после этого Екатерина захоронила своего любимца близ Софийского собора, а над могилой возвела мавзолей. Что-то я в эту легенду не очень верю, хотя всё бывает.
А вот вторая история, завещание покойного подтверждают документы. Ланской распорядился всё своё богатство вернуть в казну. Кавалергарды оценили этот поступок как положительный, почти верноподданнический: мол, государство меня сделало богатым, ему я всё и возвращаю. У меня к богатству государства чисто советский подход, это «закрома родины, которые не имеют дна», что туда ни высыпи, всё провалится в чёрную дыру, поэтому я ничего хорошего в посмертном распоряжении не вижу. По-моему, это чистый воды эгоизм: я ухожу, но и вам пусть ничего не останется. Мог бы и о семье позаботиться.
Видимо, у Екатерины тоже было «советское» отношение к государству, она решила, что казна не обеднеет, поэтому всё имущество Ланского оставила в семье. Дома, деревни, деньги и прочее имущество фаворита было роздано его родственникам, не обидели и мать, и брата, и сестёр. К этому времени сёстры уже весьма удачно вышли замуж, а брат сделал отличную карьеру. Коллекцию живописи приобрела сама Екатерина за 350000 рублей. Скорбь о потерянном друге была столь велика, что целый год она не заводила себе любовников.
Статья о Ланском в сборнике «Кавалергардский корпус» заканчивается такими словами: «Ланской, вознесённый волею императрицы на высшую степень почестей, при жизни своей представлял из себя пример такой верной преданности Екатерине, которой она, по её собственному утверждению и по свидетельству современников, в жизнь свою не встречала. В этой безграничной преданности императрице и в том, что, сделавшись сильным человеком, Ланской не пользовался своим влиянием, чтобы вредить другим, состоит его заслуга». Я вполне разделяю мнение авторов Кавалергардского сборника и от себя добавлю: не пакостить ближним по нашим временам уже немало.
Кстати, П.П. Ланской, второй муж Натальи Гончаровой, жены Пушкина, приходился Александру Дмитриевичу Ланскому двоюродным племянником. Как всё в русской истории завязано!
Ермолов Александр Петрович(1754–1835)
Лонгинов, перечисляя фаворитов и сроки из «службы», явно завысил время пребывания Ермолова при дворе — почти три года. Это не так. После смерти Ланского императрица действительно «постилась» чуть ли не год.
О Ермолове Александре Петровиче известно очень мало. Князь М.М. Щербатов написал о его жизни «в случае»: «Он не сделал ничего», то есть ничего хорошего, но и ничего плохого. Добро люди забывают быстрее, чем зло. Хотя бы поэтому мне не хочется чернить этого фаворита, поэтому будем верить тому, что о нём было сказано хорошего.
Относительно самого попадания Ермолова «в случай» налицо разночтения. Щербатов пишет, что Екатерина обратила на юношу внимание, когда тому было всего тринадцать лет. Она тогда путешествовала по Волге (1767 год), на обратном пути остановилась в доме прапорщика Петра Леонтьевича Ермолова. Здесь ей и попался на глаза красивый и умненький мальчик. В нём она увидела будущего служителя России, обняла его и сказала: «Поздравляю тебя, друг мой, с чином капрала конной гвардии». Мальчик вместе с царским двором отправился в Петербург, восемнадцать лет он честно служил в армии, получая повышение по службе согласно артикулу. В фавориты он попал в 31 год.
Балязин В.П. — очень дотошный исследователь — рисует другую картину. Он утверждает, что представил Ермолова императрице, как всегда, Потёмкин. И оказывается, был ещё один претендент, уже упомянутый мной ранее, сын Екатерины Дашковой — Павел Михайлович Дашков. Молодому человеку было 22 года, он был хорош собой и европейски образован, с матерью объездил всю Европу. Вернувшись на родину, он стал адъютантом Потёмкина, получил чин полковника и был представлен императрице в качестве претендента на чин флигель-адъютанта. Должность эту, как утверждает Балязин, Павел Дашков не получил из-за того, что вдруг скоропалительно женился на купеческой дочери Алфёровой. Дашкова была оскорблена этим мезальянсом и никогда не общалась с невесткой.
Мне кажется маловероятным, что Потёмкин метил Павла Дашкова в фавориты. Сама Екатерина Дашкова в своих «Записках» пишет только, что активно противилась этому, причём её отношения с самим Потёмкиным были всегда хорошими. Кстати, именно князь уговорил её занять пост президента Академии наук. Дашкова боялась этой должности, хотела отказаться, но Потёмкин нашёл нужные слова и аргументы — назначение состоялось. Мало кто так радел о воспитании своих детей, как Дашкова, но ни сын, ни дочь не оправдали её надежд. Дочь неудачно вышла замуж, промотала состояние, её образ жизни был совсем непонятен матери. Сын был обычный служака, много играл в карты — а кто не играл. Собственно, о нём и рассказывать нечего.
Вернёмся к Ермолову. О нём известно, что он был умён, хорошо образован, скромен. Конечно, когда он был на должности, то имел кучу просителей. Желая быть справедливым, он помогал людям и, видимо, никому не сделал значительной гадости. Делами государственными он пренебрегал, но сопровождал императрицу во всех поездках. Сегюр подробно описывает её северное путешествие в Верхний Волочок, на Ладожский канал и т. д. Верный Ермолов сидит в карете рядом с императрицей. 1785 год знаменит тем, что Екатерина, наконец, приняла Жалованную грамоту дворянству. Может быть, фаворит этому как-то способствовал? Ещё в этом году был отменён старый русский обычай, по которому государственные прошения на высочайшее имя писались с обязательным: «Бьёт челом раб твой» — далее имя и фамилия. Смешно читать письмо к государыне Елизавете за подписью «раб твой Кант». Это было после взятия Кёнигсберга, а великий философ был жителем этого города. Теперь по повелению Екатерины слово «раб» сменили на «подданный».
Екатерина ни разу не написала о Ермолове Гримму, во всяком случае, я не нашла упоминаний о нём в их длительной переписке.
О Ермолове настолько нечего писать, что я воспользуюсь случаем и расскажу о постоянном и верном адресате Екатерины — бароне Гримме. Фридрих Мельхиор Гримм приехал в Россию в первый раз в 1773 году вместе с ландграфиней Гессен-Дармштадтской и её дочерью, будущей женой (первой) Павла Натальей Алексеевной. Здесь же он познакомился с Екатериной, и она позвала барона к себе на службу. Тот не ответил ни «да», ни «нет» и начал думать. Думал он долго и наконец ответил — нет, он уже слишком стар, 50 лет — это не тот возраст, чтобы начинать новую жизнь, он не знает русского языка, не знает русского общества, он боится завистников. Екатерина обиделась: «Я не понимаю таких утонченностей!» — но общение с Гриммом продолжала.
А общение было очень частым и приятным — они разговаривали. В своих «Записках» Гримм рассказал, как это происходило. После карточной вечерней игры Екатерина звала Гримма в свои покои, садилась с рукоделием, барон усаживался напротив, и начиналась беседа. Екатерина любила поговорить, она умела слушать и очень точно схватывала мысль собеседника, общение было почти ежедневным и очень приятным. Днём они тоже виделись. Гримм был не просто влюблён, он боготворил императрицу, он любил её не меньше, чем самый преданный из фаворитов — Ланской.