Рука Суллы очень нежно, интимно коснулась лица человека, поддерживающего его.
– Конечно, вы знаете, кто это. Если вы ходите в театр. Метробий. Мой мальчик. Он всегда был и останется моим мальчиком!
Сулла повернулся, наклонил к себе темноволосую голову и поцеловал Метробия прямо в губы. Затем, икая и хихикая, он позволил подвести себя к пьяному ослу и взвалить на его спину. Шумная процессия перестроилась и через Капенские ворота выбралась на Латинскую, а потом на Аппиеву дорогу. Половина завсегдатаев рыночной площади последовала за ними с веселыми криками.
Сенаторы не знали, куда глаза девать, особенно когда Ватия вдруг громко зарыдал. Предоставленные теперь самим себе, лишенные твердого руководства, они по одному, по двое стали расходиться. Аппий Клавдий пытался успокоить потрясенного Ватию.
– Я не верю этому! – сказал Цетег Филиппу.
– Думаю, мы должны поверить, – ответил Филипп. – Вот почему он пригласил нас на этот парад. Как еще мог он освободить нас, порвать те цепи, которыми приковал нас к себе?
– Освободить нас? Что ты имеешь в виду?
– Ты слышал его. Более тридцати лет он подавлял свою природу. Он обманул меня. Он обманул всех влиятельных людей в Риме. Вот это месть за погубленное детство! Рим контролировал, Римом правил, Рим поставил на ноги извращенец! Нас обманул фигляр. Как он, должно быть, смеялся!
И он действительно смеялся. Он смеялся всю дорогу до Мизен, когда его и Метробия несли в убранном цветами паланкине в сопровождении веселых поклонников Бахуса. Все они были приглашены на его виллу в качестве гостей и могли оставаться там, сколько пожелают. В группу вошли комик Росций и мим Сорекс и еще много театральных знаменитостей.
Они бесцеремонно вломились в заново обустроенную виллу, которая когда-то была домом Корнелии, матери Гракхов, и среди них – Сулла, опять на своем пьяном осле.
– Liber Pater! – кричали они ему, посылая воздушные поцелуи и выводя трели на своих дудках.
А он, настолько пьяный, что соображал лишь наполовину, хихикал, скулил и улюлюкал.
Гулянье длилось до следующего рыночного дня. Оно запомнилось огромным количеством съеденного и выпитого, а также многочисленными гостями, которые хлынули со всех соседних вилл и деревень. Их хозяин, веселясь и предаваясь пьянству, сердечно принимал всех и демонстрировал такие сексуальные выверты, о которых большинство и не слышало.
Валерия во всем этом участия не принимала. Она лишь посмотрела на прибывшего супруга и скрылась на своей половине. Там она заперлась и залилась слезами. Метробий уговорил ее открыть дверь.
– Так будет не всегда, госпожа. Он слишком долго мечтал об этом. Дай ему волю. Через несколько дней наступит расплата. Ему станет плохо. После этого он уже не будет расположен вести такую жизнь.
– Ты его любовник, – сказала Валерия Мессала, не чувствуя ничего, кроме отчаянного смятения.
– Я был его любовником еще до того, как ты увидела солнечный свет, – мягко отозвался Метробий. – Я принадлежу ему. Всегда принадлежал. Но и ты – ты тоже принадлежишь ему.
– Любовь между мужчинами омерзительна!
– Ерунда. Просто так говорят твой отец, твой брат и все твои кузены. Но откуда ты можешь знать? Что ты видела, Валерия Мессала, кроме унылой жизни римской матроны, в одиночестве, в изоляции? Мое присутствие означает, что ты ему не нужна. Однако не больше, чем твое присутствие может значить, что я ему не нужен. Если ты хочешь остаться, ты должна будешь принять тот факт, что в жизни Суллы были и остаются разные виды любви.
– У меня и выбора-то нет, – молвила она, обращаясь скорее к самой себе. – Или я возвращаюсь в дом брата, или научусь жить среди этого буйного сборища.
– Да, это так, – кивнул Метробий.
Он улыбнулся ей с пониманием и большой теплотой. Потом потянулся, чтобы приласкать Валерию и погладить ее шею, которая, как ему казалось, устала гордо держать голову патрицианки.
– Ты слишком хорош для него, – заметила Валерия Мессала, сама удивляясь своим словам.
– Я обязан ему всем, – серьезно ответил Метробий. – Если бы не он, я был бы лишь самым заурядным актером.
– Ну что ж, кажется, другого выхода нет. Остается присоединиться к этому цирку! Хотя, если ты не возражаешь, не в самый разгар представления. У меня нет ни сил, ни опыта для участия в такой попойке. Когда ты посчитаешь, что я нужна ему, позови.
На этом их беседа закончилась. Как и предсказывал Метробий, на восьмой день после начала кутежа дали о себе знать старые недуги и бражников разогнали по домам. Сорекс и Росций прокрались в свои комнаты и спрятались там, пока Валерия, Метробий и Луций Тукций занимались ликвидацией разрушений, вызванных кутежом. Иногда бывший диктатор чувствовал благодарность, но временами ему было очень трудно помочь.
Вернув себе в конце концов некое подобие душевного равновесия, Сулла всерьез занялся своими мемуарами. Это будет победная песнь Риму и его гражданам – таким, как Катул Цезарь и сам Сулла. Так Сулла объяснил цель своего труда Валерии и Метробию, умолчав о том, что его мемуары должны были стать метафорическим убийством Гая Мария, Цинны, Карбона и их последователей.
К концу старого года, когда заканчивалось консульство Ватии и Аппия Клавдия, жизнь Суллы в Мизенах обрела некую упорядоченность и определенную цикличность в соответствии с настроением хозяина. Некоторое время он посвящал написанию мемуаров, радостно хихикая всякий раз, когда из-под его стилоса выходила особенно удачная саркастическая фраза в адрес Гая Мария. Вспоминая войну с Югуртой, он испытывал безумное удовольствие при мысли о том, что теперь все узнают: Рим обязан победой в той войне ему, Сулле, потому что это он, Сулла, лично захватил Югурту, а Гай Марий намеренно утаил сей факт. Потом Сулла откладывал дощечки и стилос и устраивал оргию, ставил в своем домашнем театре комедии и пантомимы или приглашал гостей на грандиозное пиршество, длившееся до следующего рыночного дня. Он придумывал все новые и новые развлечения. Фантазия его была неистощима: шуточные охоты с голыми юношами-охотниками и девушками-добычей; соревнования – кто покажет самую эксцентричную позу полового акта. Он устраивал нудистские вечеринки при луне, дневные пирушки возле беломраморного бассейна, где гости с восхищением наблюдали за резвящимися в воде обнаженными юношами и девушками. Казалось, выдумкам Суллы не будет конца, как не было конца его жажде сексуальных новшеств. Но в его фантазиях не было жестокости, а к сексуальным играм не привлекали животных. И если он замечал в ком-либо склонность к этому, такого гостя немедленно выпроваживали вон.
Сомнений не было: физическое состояние Суллы ухудшалось. После Нового года его сексуальная удаль значительно ослабла. К концу февраля уже ничто не могло возбудить его. И когда это случилось, его настроение и характер резко испортились.
Только один из его высокородных римских друзей составил компанию Сулле – Лукулл. В квинтилии он находился в Африке со своим братом, лично наблюдая за поимкой животных для игр, которые должны были состояться в начале сентября. Когда Лукулл в середине секстилия возвратился в Рим, город был охвачен волнением, постоянно подпитываемым сообщениями о последних сумасбродствах на вилле в Мизенах. Ему рассказали о скандальном поведении Суллы.
– Все вы, кто судит его, посмотрите сначала на себя, – высокомерно отреагировал Лукулл. – Он имеет право поступать так, как считает нужным.
Но лишь спустя несколько дней после окончания ludi Romani в сентябре Лукулл смог выбрать время посетить Суллу, которого застал в один из периодов затишья, за работой над мемуарами. Сулла искренне веселился над тем, что проделывал с репутацией и подвигами Гая Мария.
– Ты единственный, Лукулл, – сказал Сулла, и отблеск прежнего Суллы мелькнул в его измученных болью глазах.
– Никто не вправе критиковать тебя! – воскликнул Лукулл. – Ты отдал Риму все.
– Да. Это правда. И я не отрицаю, что было тяжело. Но, дорогой мой мальчик, если бы я не отказывал себе все эти годы, я и вполовину не радовался бы нынешним излишествам.
– Я могу понять, в чем привлекательность этого, – сказал Лукулл, следя взглядом за изящной девочкой, только-только распускающимся бутончиком, которая нагая танцевала в солнечных лучах для Суллы за окном его кабинета.
– Ведь тебе нравятся молоденькие, да? – хихикнул Сулла, наклонился, взял Лукулла за руку. – Подожди, досмотри ее танец до конца. А потом можешь ее забирать.
– Что ты сделал с их мамашами?
– Ничего. Я просто их купил у мамаш.
Лукулл остался. С тех пор он часто навещал Суллу.
Но в марте, когда страсти совсем оставили Суллу, с ним стало очень трудно ладить, даже Метробию и Валерии, которые научились действовать сообща.
Валерия оказалась беременной, сама не понимая как. Она надеялась, что ребенок от Суллы, но не могла сообщить об этом супругу и с ужасом думала о том дне, когда ее положение уже нельзя будет скрыть. Это случилось в конце года, когда Лукулл принес странные грибы, привезенные им из Африки, и несколько друзей, включая Валерию, съели их. Как какой-то кошмарный сон, она смутно помнила, что все присутствующие мужчины по очереди, от Суллы до Сорекса, брали ее, и даже Метробий принял в этом участие. Это был единственный случай, который мог стать причиной беременности. И с тех пор как она осознала этот ужасающий результат, страх не покидал ее.
Вспышки раздражения Суллы были кошмаром для окружающих. Он часами кричал, злился, его приходилось удерживать, чтобы он не убил всех, кто встречался на его пути, от детей, бывших игрушками для его друзей, до старых прачек и уборщиц. Те, кто удерживал Суллу, очень хорошо понимали, что подвергают себя опасности.
– Нельзя допустить, чтобы он кого-то убил! – кричал Метробий.
– О, если бы он примирился с тем, что с ним происходит! – плача, жаловалась Валерия.
– Тебе сейчас самой плохо, госпожа.
Неосмотрительно было с его стороны произносить это так доброжелательно. Тотчас последовала история беременности. Метробий тоже помнил случай с грибами.