Хотя семья Гая Верреса не считалась выдающейся – его отец был pedarius, заседающим на задних скамьях сената (то был первый Веррес, ставший сенатором), Гай Веррес добился больших успехов благодаря особому чутью. Он всегда ухитрялся оказаться там, где пахло деньгами. Кроме того, он обладал способностью убеждать определенных важных людей в своей незаменимости. Он легко обманул Карбона, но ему никогда не удавалось обмануть Суллу, поэтому Сулла не колеблясь послал его грабить Самний. К сожалению, в Самнии, как и в Беневенте, не нашлось ценных произведений искусства. В этом ненасытный аппетит Верреса так и остался неудовлетворенным.
И Веррес решил: следует направить стопы на восток, где статуи и полотна рассеяны по всему эллинизированному миру, от Александрии до Олимпии, от Понта до Византия. Так что когда Сулла тянул жребии для наместников на следующий год, Веррес взвесил свои шансы и решил обхаживать младшего Долабеллу. Его кузен, старший Долабелла, находился в Македонии – богатой (произведениями искусства) провинции. Зато старший Долабелла считался трудным человеком, и у него имелись свои цели. Гай Клавдий Нерон, отправившийся в провинцию Азия, следил за соблюдением законов. Оставался наместник Киликии, младший Долабелла. Вот подходящий вариант для Гая Верреса! Младший Долабелла был жадным и аморальным и к тому же погряз в тайных пороках: его интересовали вонючие женщины самого вульгарного вида и привычек. Задолго до путешествия на восток Веррес сделался для Долабеллы незаменимым, потворствуя его прихотям.
«Удача! – ликовал Веррес. – Фортуна за меня!» Таких, как младший Долабелла, было немного, и они не поднимались столь высоко. Если бы старший Долабелла не оказался полезен Сулле в военном отношении, младший никогда бы не получил преторство и провинцию. Зато после этого он жил в постоянном страхе. И лишь когда Веррес явил себя близким ему по духу и полезным человеком, Долабелла вздохнул с облегчением.
Пока они путешествовали вместе с Клавдием Нероном, Веррес мысленно связал себе руки, отчаянно сопротивляясь желанию украсть что-нибудь из эллинского храма или с агоры. В Афинах сдержаться было особенно трудно. Город оказался настолько богат, что бесхозные сокровища можно было видеть везде. Но Афины обволокла огромная римская паутина, и в центре ее засел гигантский паук – Тит Помпоний Аттик. Благодаря своей финансовой сметке, кровным связям с Цецилиями Метеллами и многочисленным подаркам Афинам Аттик был недосягаем, а репутация Верреса, вечно стремящегося захапать произведения искусства, была слишком хорошо известна.
Покинув Афины на корабле, они наконец расстались с Клавдием Нероном, который не был грекофилом и очень хотел скорее приехать в Пергам. Поэтому корабль Клавдия Нерона торопился в провинцию, а корабль Долабеллы плыл к маленькому острову Делос.
Пока девять лет назад Митридат не вторгся в провинцию Азия и в Грецию, Делос был центром мировой работорговли. Там заключали сделки все оптовые торговцы рабами, туда прибывали пираты, снабжавшие невольниками восточный сектор Срединного моря. Раньше на Делосе ежедневно до двадцати тысяч рабов меняли хозяев, хотя это не означало бесконечного парада груженных невольниками судов, загромождающих чистую и просторную торговую гавань. Записи делались на дощечках, где указывались новые хозяева рабов в обмен на полученную за них сумму. Только специальных рабов привозили на Делос лично. Остров предназначался лишь для посредников.
Раньше там проживало множество италиков и римлян, а также александрийцев и значительное количество евреев. Самой большой площадью на Делосе оставалась римская агора, где размещались конторы римлян и италиков, занимавшихся торговыми делами. Сейчас это место было открыто всем ветрам и практически пустовало, равно как и вся западная часть острова, застроенная домами. На террасах вверх по склонам горы Кинф стояли храмы богов, завезенных на Делос в те годы, когда остров находился под владычеством египетских Птолемеев и сирийских Селевкидов. Храм Артемиды, сестры Аполлона, возвели возле меньшей из двух гаваней – Священной. Здесь становились на якорь только корабли паломников. За гаванью к северу простиралась громадная, красиво обустроенная территория храма Аполлона со множеством величайших произведений искусства. А вдоль дороги между храмом Аполлона и Священным озером лежали львы из белого наксосского мрамора.
Веррес чуть с ума не сошел от восторга. Он просто не мог оторваться от всего увиденного. Он носился от храма к храму, восторгаясь изображением Артемиды Эфесской, в ожерелье из бычьих яиц, похожих на покачивающиеся груди, поражался богине Ма из Команы, сидонской Гекате, александрийскому Серапису. Он буквально исходил слюной перед статуями из золота и слоновой кости, перед инкрустированными драгоценными камнями тронами, на которых, казалось, до сих пор восседали, скрестив ноги, восточные владыки. А в самом храме Аполлона он нашел две скульптурные группы, перед которыми не мог устоять. Одна изображала сатира Марсия, игравшего на флейте пришедшему в восторг Мидасу, и стоявшего рядом разгневанного Аполлона. Другая, из золота и слоновой кости, представляла Лето, держащую своих божественных детей – Аполлона и Артемиду. Считалось, что это творение самого Фидия, работавшего с драгоценными материалами. Поскольку оба шедевра были небольшого размера, Веррес и четверо его слуг прокрались в храм в самое темное время ночи в день отплытия Долабеллы, сняли их с цоколей, осторожно завернули в одеяла и спрятали в трюм корабля, где хранились все вещи Гая Верреса.
– Я рад, что Архелай разграбил это место, а после него – Сулла, – сказал на рассвете довольный Веррес Маллеолу. – Если бы работорговля все еще процветала на Делосе, было бы значительно труднее перемещаться незамеченным и кое-что приобретать, даже ночью.
Немного удивленный, Маллеол гадал, что имеет в виду Веррес; но один взгляд на это порочно-красивое лицо отбил у него всякую охоту задавать вопросы. Не прошло и полдня, как ему открылся тайный смысл сказанного. Внезапно поднялся ветер, который помешал отплытию Долабеллы, и, прежде чем шквал улегся, жрецы Аполлона явились к Долабелле, крича, что два самых ценных сокровища их бога украдены. Еще раньше приметив, как долго Веррес рыскал возле статуй, поглаживал их, покачивая на основаниях и измеряя на глазок, они обвинили в похищении Верреса. Маллеол пришел в ужас, поняв, что они правы. Поскольку Маллеолу нравился Веррес, ему было трудно предстать перед Долабеллой и доложить о проделках Верреса, однако Маллеол выполнил свой долг. И Долабелла настоял, чтобы Веррес вернул жрецам произведения искусства.
– Это место рождения Аполлона! – сказал он с дрожью. – Ты не можешь мародерствовать здесь. Мы все умрем от болезни.
Не получив желаемого, Веррес возвратил украденное, в ярости швырнув статуи через борт на каменистый берег. Он безмолвно поклялся, что Маллеол заплатит за это. Затем, к большому удивлению Маллеола, Веррес пришел поблагодарить его за то, что тот помешал ему совершить святотатство.
– У меня такая страсть к произведениям искусства, что это доставляет мне неприятности, – сказал Веррес. Золотистые глаза, подернутые влагой, с теплотой смотрели на Маллеола. – Спасибо тебе, спасибо!
Но эта страсть по-прежнему не давала ему покоя. На Тенедосе (Долабелла захотел посетить его из-за той роли, которую остров играл в войне против Трои) Веррес стащил статую самого Тена, красивое деревянное изваяние, такое древнее, что лишь отдаленно напоминало человека. Его новый способ присваивать произведения искусства был открытым и беспардонным.
– Я хочу это, и я должен это иметь! – говорил он и складывал в трюм награбленное.
Долабелла и Маллеол только вздыхали и качали головами, не желая портить отношения с товарищем. Им предстояло длительное и по необходимости тесное сотрудничество.
На Хиосе и в Эритрах опять был грабеж – так отозвались услуги Верреса Долабелле и Маллеолу, которые теперь были крепко повязаны коррупцией. Так что когда Веррес решил забрать все шедевры из храма Геры на Самосе, он смог убедить Долабеллу нанять еще один корабль и приказать хиосскому флотоводцу Харидему, командиру квинквиремы, сопровождать нового наместника Киликии остаток пути до Тарса. Никакие пираты не должны захватить сокровища, когда их стало так много! Галикарнас лишился нескольких статуй Праксителя – последний рейд Верреса по провинции Азия, которая теперь гудела, как рой рассерженных ос. А Памфилия потеряла изумительного «Арфиста» из Аспенда и почти все содержимое храма Артемиды в Перге – здесь, сочтя статую богини плохо выполненной, Веррес довольствовался тем, что снял с нее золотое одеяние и расплавил его в удобные маленькие слитки.
Итак, наконец-то они прибыли в Тарс, где Долабелла с радостью поселился в своем дворце, а Веррес получил виллу, где разместил награбленные сокровища и любовался ими. Он искренне ценил эти произведения и не собирался их продавать. Просто в Гае Верресе одержимость и аморальность фанатика-собирателя достигла доселе неизвестной высоты.
Гай Публий Маллеол тоже был счастлив очутиться в симпатичном доме на берегу реки Кидн. Он распаковал свое золото и серебро, вынул мешки с деньгами, ибо намеревался увеличить состояние, одалживая деньги под непомерно высокие проценты тем, кто не мог достать средств из более законных источников. Маллеол считал Верреса близким по духу и очень полезным человеком.
К этому времени Долабеллу уже ничто не интересовало, кроме плотских удовольствий. Его мыслительный процесс был постоянно затуманен действием шпанской мушки и других стимулирующих средств, которыми его снабжал Веррес. Управление провинцией он поручил своему старшему легату и квестору. Верресу хватило ума оставить в покое сокровища Тарса, и он сосредоточился на реванше: настало время посчитаться с Маллеолом.
Он начал с темы, близкой сердцу всех римлян, – с составления завещания.
– Я поместил свое последнее завещание у весталок как раз перед отъездом, – сказал Веррес, выглядевший особенно привлекательным при свете люстры, который придавал его мягким вьющимся волосам неотразимый золотистый оттенок. – Думаю, ты сделал то же самое, Маллеол.