На следующий день Цезарь уехал в сопровождении Бургунда и четверых слуг. Таким образом, он мог появиться в Лампсаке с любой стороны и ходить там, где угодно. Хотя на нем были кожаные кираса и птериги – его любимая одежда для езды верхом, он прихватил тогу, тунику и сенаторские кальцеи, а также раба, которого специально нанял, чтобы тот сплел для него из дубовых листьев corona civica – гражданский венок. Не желая прослыть представителем царя Никомеда, Цезарь решил выступать под собственным именем.
Был самый конец декабря, когда он въехал в Лампсак по той же дороге, что и Веррес. Появление его осталось незамеченным. Весь город собрался у причала посмотреть, как Клавдий Нерон и Долабелла швартуют свой внушительный флот. Оба наместника пребывали в плохом настроении: Долабелла – потому что зависел от Верреса, а Клавдий Нерон – потому что неосмотрительные поступки Долабеллы теперь грозили скомпрометировать и его. Их угрюмые лица отнюдь не прояснились, когда они узнали, что для них нет подходящих помещений, поскольку у Ианитора все еще обитал Веррес, а единственный другой достойный высоких гостей дом в Лампсаке принадлежал Филодаму, обвиняемому. Публий Теттий решил проблему, переселив коллегу в другое место и предложив Клавдию Нерону и Долабелле разделить с ним кров.
От Верреса Клавдий Нерон узнал, что его ждали для того, чтобы он председательствовал на суде и объявил Верреса обвинителем, свидетелем, присяжным и послом, чей официальный статус пропретора не пострадал от событий в Лампсаке.
– Смешно! – сказал Клавдий Нерон Верресу в присутствии Долабеллы, Публия Теттия и легата Гая Теренция Варрона.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Веррес.
– Римское правосудие знаменито. То, что ты предлагаешь, – это фарс. Я хорошо справлялся со своими обязанностями во вверенной мне провинции! Весной меня сменит другой правитель. То же самое можно сказать и о твоем начальнике, Гнее Долабелле. Не могу говорить за него, – Клавдий Нерон посмотрел на молчавшего Долабеллу, который постарался избежать его взгляда, – но лично я намерен оставить провинцию с репутацией одного из лучших ее наместников. Дело Филодама будет, наверное, моим последним судебным процессом на этой земле, и я не собираюсь превращать его в комедию.
Красивое лицо Верреса окаменело.
– Я желаю, чтобы суд был скорым! – крикнул он. – Я хочу, чтобы этих греков выпороли и обезглавили! Они убили римского ликтора при исполнении служебных обязанностей! Если их отпустят, авторитет Рима в провинции, которая все еще хочет, чтобы ею правил Митридат, упадет еще больше.
Аргумент был хорош, но Гай Клавдий Нерон уступил не по этой причине. Он сделал это потому, что у него не хватило смелости противостоять Верресу. Если не считать Публия Теттия и его гостя Гая Теренция Варрона, Верресу удалось завоевать все римское население Лампсака. Он их привел в такое возбуждение, которое угрожало спокойствию города на много лун вперед. Римлянин против грека, и каждая сторона требует возмездия. Клавдий Нерон просто не мог выдержать этого натиска.
А тем временем Цезарю удалось найти, где остановиться, – в маленькой гостинице рядом с пристанью. Грязная и убогая, она обслуживала в основном матросов и оказалась единственным местом, в котором согласились поселить Цезаря, ведь он был презренным римлянином. Если бы не было так холодно, он с удовольствием встал бы лагерем. Если бы он не хотел сохранить независимость, он мог бы поискать приюта в доме какого-нибудь римлянина. В итоге ему оставалась только портовая гостиница. Не успели они с Бургундом отправиться вниз, чтобы пообедать, не ожидая от этого ничего хорошего, как городские глашатаи уже начали оповещать всех, что суд над Филодамом и Артемидором состоится завтра утром на рыночной площади.
Утром Цезарь не торопился. Он хотел появиться после того, как все соберутся. И его появление действительно вызвало небольшую сенсацию – римский аристократ, сенатор, военный герой, не зависимый ни от одного из присутствующих римлян. Никто не знал его в лицо, поэтому его имя осталось неизвестным, особенно теперь, когда Цезарь был одет не в laena и apex – облачение жреца, а в белоснежную тогу и тунику с широкой пурпурной каймой на правом плече и в темно-бордовые кожаные сенаторские кальцеи. К тому же на голове его красовался венок из дубовых листьев, поэтому все были обязаны встать и встретить этого римлянина овацией.
– Я – Гай Юлий Цезарь, племянник Луция Корнелия Суллы, диктатора, – с простодушным видом представился он Клавдию Нерону, вытянув вперед правую руку в знак приветствия. – Проезжая по этой земле, я услышал странную историю и решил завернуть к вам. Может быть, вам потребуется еще один человек в составе присяжных.
Конечно, при упоминании имен Суллы и Цезаря все узнали этого римлянина, но скорее как фламина Юпитера, чем как героя осады Митилены. Этих людей не было в Риме, когда вернулся Лукулл. Они не знали всех подробностей сдачи Митилены. Предложение Цезаря стать членом жюри было отклонено, но ему быстро нашли кресло, ведь он был не только военный герой, но и племянник диктатора.
Суд начался. Римских граждан для жюри оказалось достаточно, потому что Долабелла и Клавдий Нерон привезли с собой много младших служащих и когорту римских солдат из Пергама. То были люди Фимбрии, которые сразу же узнали Цезаря и радостно приветствовали его, – еще одна причина, почему обоим наместникам не нравилось его присутствие.
Хотя обвинение организовал Веррес, обвинителем на суде выступил местный римлянин, ростовщик, которому нужны были ликторы Клавдия Нерона, чтобы выколачивать деньги из должников. Он понимал, что, если не согласится обвинять Филодама, ликторы перестанут помогать ему. Весь греческий Лампсак выстроился по периметру площади, бормоча что-то и иногда потрясая кулаками. Несмотря на это, никто из греков не вызвался защищать Филодама и Артемидора, которым пришлось защищаться самим, будучи незнакомыми с чужим законодательством.
«Полный фарс», – думал Цезарь, сидя с непроницаемым лицом. Клавдий Нерон, номинальный председатель суда, не пытался вести заседание. Он сидел как мумия, позволив Верресу и Рубрию действовать за него. Долабелла был членом жюри и громко комментировал все сказанное в пользу Верреса. Когда греки-зрители поняли, что Филодаму и Артемидору не дадут много времени для защиты, из толпы послышались крики. Но на площади были пятьсот вооруженных солдат – достаточное количество, чтобы подавить любой мятеж.
Вынесенный приговор по сути не был приговором: жюри постановило провести повторное заседание. Это был единственный способ, которым большинство присяжных могли выказать свое возмущение этим бесцеремонным делом, не удовлетворив решительного требования Верреса снести преступникам головы.
Услышав о повторном слушании, Веррес запаниковал. Если Филодам и Артемидор не умрут, вдруг понял он, они могут предъявить ему обвинение в Риме и целый город выступит в их поддержку. А еще на их стороне, вероятно, окажется римский сенатор, военный герой, который сейчас выступает в качестве наблюдателя. Молодой человек ни взглядом, ни словом не выдал своих мыслей, но в душе он был против всего происходящего. Родственник Суллы, диктатора Рима! Может обернуться и так, что, если Верреса будут судить в Риме, Гай Клавдий Нерон вновь наберется смелости. И любые заявления, которые мог сделать Веррес по поводу поведения Клавдия Нерона, будут восприняты как грязная кампания ради того, чтобы дискредитировать важного свидетеля.
То, что Клавдий Нерон думал так же, стало очевидным, когда он объявил, что повторное слушание состоится в начале лета. Вероятно, уже при новых наместниках провинции Азия и Киликии. Несмотря на смерть римского ликтора, Филодам и Артемидор вдруг получили отличный шанс оправдаться. И если они окажутся на свободе, они поедут в Рим, чтобы обвинить Гая Верреса. Ибо, как сказал Филодам, обращаясь к присяжным: «Мы, socii, знаем, что находимся под защитой Рима. Мы должны подчиняться наместнику, его легатам и служащим, а через него – сенату и народу Рима. Если мы выкажем непокорность, последуют ответные меры и многие из нас пострадают. Но что мы должны делать, когда Рим разрешает какому-то помощнику наместника бесчестить наших детей? Мой сын и я лишь защищали мою дочь от этой порочной твари! Никто и не думал, что кто-то при этом пострадает, и не рука грека нанесла первый удар. В собственном доме меня ошпарили кипятком, когда я пытался помешать пособникам Гая Верреса увести мою дочь. Если бы не мой сын и его друзья, ее забрали бы из дома и надругались бы над ней. Гай Веррес вел себя не как представитель цивилизованного народа. Он вел себя как варвар».
Решение о повторном слушании, громко объявленное жюри, которое целиком состояло из римлян, понукаемых Долабеллой и Верресом «выполнить свой долг» и приговорить «виновных», придало смелости толпе греков. Зрители сопровождали уход с рыночной площади Клавдия Нерона и его присяжных язвительными замечаниями, шиканьем, свистом и дерзкими жестами.
– Ты назначишь слушание на завтра, – сказал Веррес Клавдию Нерону.
– Следующим летом, – устало ответил Клавдий Нерон.
– Нет, если хочешь быть консулом, друг мой, – возразил Веррес. – Не сомневайся, я с большим удовольствием уничтожу тебя! Что я сделаю с Долабеллой, то же сделаю и с тобой. Ты поступишь, как я сказал, или будь готов к последствиям. Потому что если Филодам и Артемидор останутся живы и обвинят меня в Риме, я буду вынужден обвинить в Риме тебя и Долабеллу задолго до того, как туда прибудут греки. И я постараюсь, чтобы вас обоих осудили за вымогательство. Так что ни один из вас не сможет свидетельствовать против меня.
И повторное слушание прошло на следующий день. Веррес не спал всю ночь, подкупая тех присяжных, которые соглашались брать деньги, и угрожая тем, кто брать отказывался. Не спал и Долабелла, которого Веррес заставил сопровождать его.
Ночная работа склонила чашу весов в пользу Верреса с небольшим перевесом. Филодама и Артемидора обвинили в убийстве римского ликтора. Клавдий Нерон приказал немедленно их казнить. Удерживаемая на расстоянии когортой солдат Фимбрии, толпа греков беспомощно смотрела, как отца и сына раздели и стали пороть. Старик был без чувств, когда ему отрубали голову. Артемидор оставался в сознании до самого конца и плакал – но не по себе или отцу. Он плакал по своей осиротевшей сестре.