После казни Цезарь бесстрашно вошел в толпу греков Лампсака. Они рыдали, уже не в силах гневаться. Больше ни один римлянин не подошел к ним. В сопровождении солдат Клавдий Нерон и Долабелла направлялись к пристани. Но у Цезаря имелась своя цель. Он быстро определил в толпе влиятельных людей и направился именно к ним.
– Лампсак не такой большой город, чтобы поднять мятеж против Рима, – обратился к ним молодой Цезарь. – Но отомстить можно. Не судите обо всех римлянах по этим негодяям и наберитесь терпения. Я даю вам слово, что, вернувшись в Рим, я обвиню наместника Долабеллу и прослежу за тем, чтобы Верреса никогда не выбрали претором. Я сделаю это не за дары, не за почести. Просто ради собственного удовлетворения.
После этого он пошел в дом Ианитора, потому что хотел увидеть Гая Верреса прежде, чем тот покинет Лампсак. Веррес следил за тем, как пакуют его вещи.
– Ого! Кажется, пожаловал сам герой войны! – радостно воскликнул он, когда вошел Цезарь.
– Ты намерен взять с собой Стратонику? – спросил Цезарь, удобно располагаясь в кресле.
– Конечно, – ответил Веррес и кивнул рабу, который принес маленькую статуэтку, чтобы Веррес ее оценил: – Да, она мне нравится. Заверни ее. – После чего вновь обратился к Цезарю: – Хочешь посмотреть на причину всей этой суматохи, да?
– Очень любопытно. Должно быть, она превосходит красотой Елену.
– Я тоже так думаю.
– Интересно, она блондинка? Я всегда думал, что Елена должна была быть блондинкой. Золотые волосы всегда красивы.
Веррес оценивающе взглянул на шевелюру Цезаря, потрогал свои локоны:
– Уж нам-то с тобой это известно.
– Куда ты намерен поехать из Лампсака, Гай Веррес?
Рыжеватые брови взметнулись.
– В Никомедию, конечно.
– Я бы не советовал, – тихо сказал Цезарь.
– Да? А почему? – спросил Веррес с притворным спокойствием.
Цезарь сделал вид, что рассматривает свои ногти.
– Долабеллу я сотру в порошок, как только вернусь в Рим, что произойдет весной следующего года. Я сам обвиню его. И тебя обвиню. Если, конечно, ты не вернешься сейчас в Киликию.
Голубые глаза Цезаря встретились с медовыми глазами Верреса. Несколько секунд оба сидели неподвижно. Первым заговорил Веррес:
– Я знаю, кого ты мне напоминаешь. Суллу.
– Правда?
– Это все твои глаза. Не такие бесцветные, как глаза Суллы, но выражение то же. Интересно, пойдешь ли ты так далеко, как Сулла?
– На то воля богов. Я бы сказал: надеюсь, никто не заставит меня пойти так далеко, как зашел Сулла.
Веррес пожал плечами:
– Цезарь, я не Гай Марий.
– Да уж конечно, ты не Гай Марий, – спокойно согласился Цезарь. – Он был великим человеком, пока рассудок не изменил ему. Так ты решил, куда поедешь из Лампсака?
– В Киликию с Долабеллой, – ответил Веррес, снова пожав плечами.
– Очень мудро! Тогда я пошлю кого-нибудь в порт сообщить об этом Долабелле, хорошо? Я не хочу, чтобы он уехал, забыв тебя здесь.
– Как пожелаешь, – равнодушно ответил Веррес.
Цезарь ушел, чтобы найти Бургунда и отправить с поручением к Долабелле. Когда он возвращался в комнату через внутренние двери, Ианитор вводил туда с улицы какую-то закутанную фигуру.
– Это и есть Стратоника? – с интересом спросил Цезарь.
Ианитор смахнул слезы:
– Да.
– Оставь нас одних, грек.
Ианитор поспешил уйти.
– Я сниму с нее плащ, а ты встань подальше, чтобы сразу увидеть ее всю.
– Я предпочитаю сделать это сам, – сказал Веррес, подходя к девушке.
Она молчала и не пыталась убежать. Капюшон закрывал ее лицо, так что она ничего не видела. Как Мирон, желавший скорее увидеть отлитую статую, Веррес дрожащей рукой откинул капюшон с ее головы. И смотрел, смотрел, смотрел…
Цезарь нарушил молчание. Закинув голову, он хохотал до слез.
– Я так и знал! – наконец сказал он, стараясь найти носовой платок.
Тело бедняжки Стратоники было бесформенным. Глаза – щелочки, курносый нос – такой широкий, что растягивался почти на всю ширину лица. Рыжие волосы на голове с плоским затылком едва прикрывали череп, уши так и остались в зачаточном состоянии. И еще у нее оказалась безобразная заячья губа. К тому же она явно была умственно отсталой.
Залившись краской, Веррес резко отвернулся.
– Не опоздай на корабль! – крикнул ему вслед Цезарь. – Я бы не хотел рассказывать всему Риму конец этой истории, Веррес!
Как только Веррес ушел, Цезарь мгновенно стал серьезным. Он подошел к немому и неподвижному созданию, поднял с пола ее плащ и осторожно закутал ее снова.
– Не бойся, бедная девочка, – сказал он, даже не уверенный, что она слышит его. – Ты в безопасности.
Он позвал Ианитора, который тут же появился.
– Ты ведь знал, этнарх, да?
– Да.
– Тогда почему, во имя великого Зевса, не рассказал ты, если они молчали? Они ведь погибли ни за что!
– Они отдали свои жизни, потому что предпочли умереть, но не предавать это огласке.
– И что теперь будет с этим несчастным созданием?
– За ней будут хорошо ухаживать.
– Сколько вас знает об этом?
– Только старейшины города.
Не находя слов, Цезарь покинул дом Ианитора и уехал из Лампсака.
Гай Веррес поспешил в порт, спотыкаясь. Как они смели, эти глупые, глупые греки? Прятали ее, словно она Троянская Елена, когда она настоящая горгона!
Долабелла был недоволен тем, что приходилось задерживать отъезд, ожидая, пока погрузят корзины и дорожные сундуки Верреса. Клавдий Нерон уже отбыл вместе с солдатами.
– Не знаю, – огрызнулся Веррес, когда его начальник спросил, где же прекрасная Стратоника. – Я оставил ее в Лампсаке. Они стоят друг друга.
Его начальник чувствовал себя неважно без стимулирующих сексуальных сеансов, к которым он привык. Вскоре Веррес вновь обрел расположение Долабеллы, и пока они плыли из Лампсака в Пергам, Веррес строил планы. Он вернет Долабеллу в его обычное состояние и проведет оставшееся время своего срока в Тарсе, тратя денежки наместника. Значит, Цезарь считает, что это он выдвинет обвинение? Да у него шанса не будет, у этого выскочки! Он, Веррес, первым попадет в Рим! Как только Долабелла вернется в великий город, он, Веррес, найдет уважаемого обвинителя и добьется вечной ссылки Долабеллы. Тогда не останется никого, кто мог бы проверить достоверность бухгалтерских книг, которые Веррес представит казне. Жаль, что ему не удалось попасть в Вифинию и Фракию, но он все равно был доволен своей поездкой.
– Я думаю, – объявил Веррес Долабелле, когда Пергам остался позади, – что в Милете самая лучшая шерсть в мире, не говоря уже о коврах высочайшего качества. Давай остановимся в Милете и посмотрим, чем там можно поживиться.
– Я не могу смириться с тем, что те двое греков зря сложили свои головы, – сказал Цезарь Никомеду и Орадалтис. – Почему? Скажите мне, почему они не показали девушку Верресу? Ведь ничего не случилось бы! Почему они настаивали на том, чтобы комедия превратилась в трагедию, да еще такую, что не додумался бы и сам Софокл?
– В основном из-за гордости, – сказала Орадалтис со слезами на глазах. – И чести.
– Можно было бы еще понять, если бы девушка родилась нормальной, а потом уж стала такой. Но с момента ее рождения они знали, какая она. Почему они ее не показали? Никто не осудил бы их за это.
– Единственный человек, который смог бы тебе все объяснить, Цезарь, умер на рыночной площади Лампсака, – сказал Никомед. – Должна была быть серьезная причина, по крайней мере у Филодама. Обет какому-нибудь богу, сознание своей вины – кто знает? Если бы мы знали все ответы, в жизни не осталось бы тайн. И трагедий тоже.
– Я готов был заплакать, когда ее увидел. А вместо этого я смеялся до колик. Она-то не поняла бы разницы. Но Веррес должен был понять. Поэтому я засмеялся. Мой хохот будет звучать у него ушах до конца его дней. И он будет бояться меня.
– Удивляюсь, почему мы его так и не увидели, – сказал царь.
– И не увидите, – сказал Цезарь, довольный. – Гай Веррес свернул палатки и вернулся в Киликию.
– Почему?
– Я его попросил об этом.
Царь решил не выяснять, что значат эти слова. Вместо этого он сказал:
– Тебе, наверное, хотелось предотвратить трагедию.
– Конечно. Это было настоящее мучение – стоять и наблюдать, как эти идиоты творят зло от имени Рима. Но клянусь тебе, Никомед, что я никогда не буду так вести себя, когда стану взрослее и у меня будет власть!
– Можешь не клясться. Я верю тебе.
После отчета о поездке Цезарь отправился в свои комнаты, чтобы отдохнуть с дороги. Но это было трудно.
В каждую из трех ночей, что он провел в портовой гостинице, при пробуждении он находил верхом на себе голую шлюху, а его предатель, радуясь тому, что хозяин во сне не мог его контролировать, получал огромное удовольствие. В результате Цезарь подцепил лобковых вшей. Обнаружение этих паразитов вызвало такой ужас и отвращение, что съеденное перестало задерживаться у него в желудке. И только страх, что сомнительные снадобья могут повлиять на его гениталии, помешал Цезарю воспользоваться первыми же попавшимися средствами, которые ему предлагали, чтобы убить паразитов. Они оказались очень живучи и даже пережили погружение в ледяную воду по пути из Лампсака в Никомедию. И во время разговора со старым царем он чувствовал, как эти ужасные твари копошились в зарослях на его теле.
Теперь, стиснув зубы и кулаки, он вдруг вскочил.
– Пожалуйста, прости меня, Никомед. Я должен избавиться от непрошеных гостей, – сказал он, стараясь сохранить непринужденность.
– Ты имеешь в виду лобковых вшей? – осведомился царь, от которого ничто не ускользнуло. Он мог выражаться свободно, потому что Орадалтис уже ушла со своей собачкой.
– Я просто схожу с ума! Ужасные твари!
Никомед вышел из комнаты вместе с ним.
– Есть только один способ избежать паразитов, когда путешествуешь, – сказал царь. – Это больно, особенно в первое время, но зато эффективно.