– Я хочу, – сказал Лепид своему близкому другу Марку Юнию Бруту, – войти в историю как человек, который облек законы Суллы в форму, более приемлемую для всех, даже для его врагов.
Фортуна благоволила обоим. Последний составленный Суллой список магистратов включал имя Брута как претора. Когда в первый день прошлого года консулы и преторы вступили в должность, жребии, определяющие, кому какие провинции достанутся, оказались благоприятны как для Лепида, так и для Брута. Лепиду досталась Заальпийская Галлия, а Бруту – Италийская Галлия. Срок их наместничества начинался в конце срока теперешней службы, то есть в первый день следующего года. Заальпийская Галлия до недавнего времени не была консульской провинцией. Но два обстоятельства изменили ее статус: война в Испании против Квинта Сертория (неудачная) и мятежные настроения галльских племен, представлявших угрозу для сухопутного пути в Испанию.
– Мы сможем действовать в наших провинциях единой командой, – сказал Лепид Бруту. – Я начну войну против восставших племен, а ты организуешь в Италийской Галлии поставки для меня и будешь оказывать мне любую помощь, какая понадобится.
Таким образом, Лепид и Брут мечтали о деятельном и полезном наместничестве в будущем году. Поскольку Сулла был уже похоронен, Лепид приступил к осуществлению своей программы по смягчению жесткости законов Суллы, а Брут, председатель суда по делам о насилии, занимался исправлением законов, принятых в прошлом году претором Суллы Гнеем Октавием, применительно к этому суду. Очевидно с согласия Суллы, Гней Октавий узаконил требование, чтобы некоторые выигравшие от проскрипций возвратили имущество, полученное в результате насилия или запугивания, что, естественно, означало вычеркивание имен первоначальных собственников из списков проскрибированных. Одобрив меры Гнея Октавия, Брут с энтузиазмом продолжил эту работу.
В июне, когда прах Суллы покоился в гробнице на Марсовом поле, Лепид объявил в сенате, что он намерен провести lex Aemilia Lepida, согласно которому надлежит частично вернуть земли, которые Сулла отобрал у Этрурии и Умбрии, чтобы поселить на них своих ветеранов.
– Как все вы знаете, – обратился Лепид к внимательно слушавшему его сенату, – к северу от Рима наблюдаются значительные волнения. Я считаю – и многие со мной согласны, – что в основном эти волнения порождены тем, что наш оплакиваемый диктатор захотел наказать Этрурию и Умбрию, отобрав у них городскую землю, всю до последнего югера. То, что сенат не всегда поддерживал подобные меры, он продемонстрировал, когда пошел против желания диктатора внести в списки каждого гражданина в городах Арреций и Волатерры. И наша заслуга заключается в том, что нам удалось отговорить диктатора от этих мер, даже несмотря на тот факт, что тогда диктатор пребывал на пике своей власти. Не думайте, что мой новый закон в пользу Арреция и Волатерр! Они активно поддерживали Карбона, а значит, от меня они не получат ничего. Нет, города, о которых я говорю, в большинстве своем были вынуждены принимать у себя легионы Карбона. Они согласились на это не добровольно! Я имею в виду Сполетий и Клузий. В данный момент они кипят от возмущения, ибо потеряли свои городские земли, хотя неповинны в предательстве. Это просто несчастные жертвы гражданской войны, оказавшиеся на пути чьей-то армии.
Лепид помолчал, посмотрел на ряды сенаторов и остался доволен увиденным. Он продолжил, добавив больше чувства:
– Итак, мы не говорим о тех городах, которые активно поддерживали Карбона. Их земель более чем достаточно, чтобы поселить на них солдат Суллы. Я должен подчеркнуть это. Италия теперь римская, ее гражданам предоставлены политические права, и они распределены по всем тридцати пяти трибам. И все же ко многим жителям Этрурии и Умбрии до сих пор относятся как к мятежникам. Да, в былые времена Рим всегда конфисковывал общественные земли мятежного региона. Но как может Рим аннексировать земли римских граждан? А жители Этрурии и Умбрии признаны римскими гражданами! Здесь кроется противоречие! И мы, отцы-сенаторы, управляющие Римом, не станем впредь поощрять подобную практику. Если мы будем действовать так и дальше, Этрурия и Умбрия снова восстанут. А Рим не может позволить себе еще одну гражданскую войну при таком натиске извне! В настоящий момент нам нужно найти деньги, чтобы содержать четырнадцать легионов, сражающихся против Квинта Сертория. И очевидно, что именно сюда должны идти наши драгоценные средства. Мой закон вернет земли Клузию и Тудеру и успокоит народ Этрурии и Умбрии, прежде чем станет слишком поздно.
Сенат слушал внимательно, хотя Катул очень резко высказался против этих мер, в чем его поддержали самые консервативные элементы, сторонники Суллы. Лепид этого ожидал.
– Это лишь первый шаг! – сердито выкрикнул Катул. – Марк Эмилий Лепид намеревается ликвидировать наше новое законодательство по кускам, начав с мер, которые, как он знает, понравятся нынешнему составу сената! Но я говорю, что этого нельзя допустить! Каждое предложение, которое ему удастся направить в трибутные комиции с приложением senatus consultum, придаст ему смелости, и он пойдет все дальше и дальше!
Ни Цетег, ни Филипп не поддержали Катула. И тут Лепид почувствовал, что может одержать верх. Конечно, странно, что они не поддержали Катула, но зачем же сомневаться в таком подарке судьбы? Поэтому, не дожидаясь одобрения сената, он выдвинул еще одно предложение.
– Необходимо снять эмбарго нашего оплакиваемого диктатора на продажу общественного зерна по цене ниже стоимости, установленной частными торговцами, – твердо сказал он.
Двери курии были распахнуты, чтобы стоявшие на улице могли слышать, что происходит в сенате.
– Отцы, внесенные в списки, я – порядочный человек. Я не демагог. Как старшему консулу, мне не требуется заискивать перед беднейшими гражданами. Моя политическая карьера сейчас в зените. Я могу позволить себе заплатить, сколько бы частный торговец ни запросил за свою пшеницу. И я вовсе не хочу сказать, что наш оплакиваемый диктатор был не прав, когда уравнял цены на зерно. Я просто думаю, он не понимал последствий, вот и все. Ибо что фактически произошло? Частники взвинтили цену, потому что теперь правительство не заставляет их снижать ее! В конце концов, почтенные отцы, какой делец может устоять перед соблазном получить большую прибыль? Разве доброта и гуманность определяют действия торговца? Конечно нет! Торговец занимается предпринимательством, чтобы получать доходы для себя и своих акционеров. А главное, он слишком близорук, чтобы видеть: когда он взвинчивает цену, делая свой товар недоступным для большинства покупателей, он начинает подрывать самую основу своего дохода. Поэтому прошу вас одобрить lex Aemilia Lepida frumentaria, чтобы я мог внести его в трибутные комиции для утверждения. Я возвращаюсь к нашему старому, проверенному порядку: продажа государством зерна населению по фиксированной цене – десять сестерциев за модий. Уже многие годы эта цена позволяла государству иметь хороший доход, а так как урожайных лет у нас больше, чем неурожайных, в конечном счете в финансовом отношении государство не страдает.
Снова против выступил младший консул Катул. Но на этот раз мало кто поддержал его. И Цетег, и Филипп высказались за предложение Лепида. Поэтому оно получило senatus consultum, как только Лепид огласил его. Лепид мог представить свой закон в трибутных комициях, что и сделал. Его репутация поднялась на новые высоты. И когда он появился перед народом, его встретили приветственными криками.
Судьба его lex agraria относительно возврата отобранных у регионов общественных земель оказалась другой. Закон задерживали в сенате. И хотя Лепид ставил его на голосование на каждом заседании, он продолжал недобирать нужные голоса, чтобы получить senatus consultum. Это означало, что, согласно установлению Суллы, Лепид не мог обнародовать свой закон в комициях.
– Но я не сдамся, – заявил консул Лепид Бруту, обедая у него.
Он регулярно обедал в доме Брута, потому что его собственный дом казался ему сейчас невыносимо пустым. Когда начались проскрипции, он, как и большинство римлян высшего класса, очень боялся попасть в списки. Лепид оставался в Риме во времена Мария, Цинны, Карбона – и он был женат на дочери Сатурнина, который однажды попытался провозгласить себя царем Рима. Аппулея сама предложила Лепиду развод. У них было трое сыновей. Было очень важно, чтобы состояние семьи уцелело для двоих младших. Старшего сына усыновили Корнелии Сципионы, и будущее его было обеспечено, ибо Корнелии Сципионы состояли в близких родственных отношениях с Суллой и все они являлись сторонниками Суллы. Старший сын Лепида, Сципион Эмилиан (тезка знаменитого предка), был уже совсем взрослым, когда Аппулея предложила мужу развод. Второму сыну, Луцию, исполнилось восемнадцать, а самому младшему, Марку, – только девять. Хотя Лепид очень любил Аппулею, он развелся с ней ради сыновей, думая, что когда-нибудь в будущем, когда это станет безопасно, он вновь женится на любимой супруге. Но Аппулея недаром была дочерью Сатурнина. Убежденная в том, что ее присутствие в жизни бывшего мужа и сыновей всегда будет представлять для них угрозу, она покончила с собой. Ее смерть оказалась страшным ударом для Лепида, который так от этого и не оправился. Поэтому всякий раз, когда мог, он проводил время у кого-нибудь в гостях – и чаще всего в доме своего лучшего друга Брута.
– Правильно! Ты не должен уступать, – сказал Брут. – Я уверен, что, если ты проявишь настойчивость, сенат сдастся.
– Лучше надейся на то, что сенату скоро надоест сопротивляться, – послышался голос третьего сотрапезника, сидевшего на стуле напротив обеденного ложа.
Оба сенатора посмотрели на жену Брута Сервилию с интересом и немалым уважением. Всегда стоило послушать то, что говорит Сервилия.
– Что ты имеешь в виду? – уточнил Лепид.
– Катул готовится к войне, вот что.
– А как ты об этом узнала? – спросил Брут.