Когда Серторий и Перперна дали сигнал к быстрому отходу, все слышали, как Серторий неутешно сетовал:
– Если бы этот проклятый Старикашка не пришел, я бы пинками гнал Юнца всю дорогу до Рима!
Отступление закончилось в предгорьях к западу от Сетабиса. Здесь порядок был восстановлен, когда Серторий, игнорируя Перперну, подсчитал свои потери – примерно четыре тысячи человек – и распределил людей (как раз большей частью людей Перперны) в свои когорты, которые нуждались в пополнении. Перперна хотел предъявить официальный протест и громко жаловался на то, что Серторий намеренно принижает его, но одного взгляда на строгое лицо с покалеченной глазницей оказалось достаточно, чтобы оставить это намерение. По крайней мере, на время.
Здесь Серторий наконец получил известие о том, что Луций Гиртулей и его брат Гай погибли возле Сеговии вместе со всей испанской армией. Сокрушительный удар, которого Серторий никак не ожидал. Только не от Старикашки! И как хитро все проделано: идти так, чтобы о его истинных намерениях даже не подозревали; миновать Миакк и Сертобригу на таком расстоянии, чтобы думали, будто это Гиртулей; передвигаться ночами, не поднимая пыли, которая могла бы выдать армию на марше в низовьях Сукрона!
«Мои испанцы правы, – думал Серторий. – Когда Диана исчезла, удача покинула меня. Фортуна больше не на моей стороне, если она вообще когда-нибудь была за меня».
Ему доложили: Юнец и Старикашка, очевидно, решили, что нет смысла продолжать марш на юг. После того как они очистили поле битвы и забрали в Сетабисе всю провизию, их армии повернули на север. Это была хорошая мысль. Наступал секстилий. Им предстоит долгий путь до зимнего лагеря. Но каковы планы Старикашки? Собирался ли он вернуться в Дальнюю Испанию или двинется на север с Юнцом? Чувствуя ужасную усталость, которой он не в силах был побороть, Квинт Серторий решил, что его раны зализаны достаточно. Он последует за Старикашкой и Юнцом на север, чтобы причинять им как можно больше вреда, избегая при этом прямых столкновений.
Лагерь разобрали, армия вышла в поход с партизанскими отрядами. Но тут к Серторию робко подошли двое маленьких детей. Их голые ноги были темнее голых тел, в ноздрях и ушах блестели золотые шарики. Между ними, с веревкой на шее, стоял покрытый грязью коричневый олененок. Слезы брызнули из единственного глаза Квинта Сертория. Как это хорошо, как по-доброму! Они услышали о потере его красивой, дарованной богиней белой лани и пришли предложить взамен собственного любимца.
Командир присел на корточки, опускаясь на один уровень с ними и отвернув лицо, чтобы дети видели только его здоровую сторону и не испугались изуродованной глазницы. К его великому удивлению, приведенное малышами животное стало прыгать и вырываться при виде Сертория. Животные никогда не убегали от Квинта Сертория!
– Вы решили подарить мне свою любимицу? – мягко спросил он. – Спасибо, спасибо! Но, понимаете, я не могу ее взять. Я ухожу, чтобы сражаться с римлянами. Я хотел бы, чтобы она оставалась в безопасности, у вас.
– Но она твоя, – сказала девочка.
– Моя? О нет! Моя была белая.
– Она белая, – сказала она, плюнула на ладошку и потерла шерсть олененка. – Видишь?
В этот момент животному удалось освободиться от веревки. Лань бросилась к Серторию. Слезы хлынули по правой стороне его лица. Квинт Серторий обнял свою Диану и стал целовать ее, не в силах отпустить.
– Диана! Моя Диана! Диана, Диана!
Когда дети ушли со своей драгоценной семейной веревкой, положенной в большой мешок с золотом, который тащил раб, получивший приказ доставить детей и золото их родителям, Квинт Серторий вымыл свою любимицу в ближайшем ручье, осмотрел ее, напевая вполголоса и что-то радостно приговаривая. Какова бы ни была причина ее исчезновения, ясно, что ей пришлось несладко на воле. Какая-то большая кошка напала на нее. У Дианы остались глубокие, наполовину зажившие следы когтей по обеим сторонам крестца, словно на нее набросились сзади и старались придавить к земле. Как ей удалось вырваться, знала только богиня. Ее крошечные копытца были избиты и кровоточили, уши разорваны по краям, морда расцарапана. Дети нашли ее, когда выводили пастись овец. Она подошла прямо к ним, положила нос в черные от сажи руки девочки и вздохнула с облегчением.
– Ну, Диана, – сказал Серторий, укладывая лань в ящик на повозке. – Надеюсь, ты узнала, что дебри – для диких животных. Ты почуяла самца, да? Или лагерные собаки покусали тебя? Отныне, моя девочка, ты будешь путешествовать таким образом. Я не могу даже подумать, что снова тебя потеряю.
Новость облетела солдат быстрее, чем на крыльях птицы. Диана вернулась! А с нею и удача Сертория.
Помпей и Метелл Пий оставили за спиной Валенцию, направляясь на север, к Сагунту. Продукты, которые они взяли в Сетабисе (больше там нечего было брать), оказались хорошим дополнением к их убывающим запасам и запасам Помпея, спрятанным в заброшенной каменоломне у стен Валенции. Они договорились, что пойдут вместе по восточному побережью до Эмпорий. Метелл Пий переждет эту зиму в Нарбонской Галлии. Хотя его люди не жаловались на тысячемильный марш, который был предпринят, чтобы помочь Помпею, Свиненок считал, что еще одного перехода в пятьсот миль будет на этот год достаточно. Кроме того, он хотел быть в гуще весенних событий. Метелл Пий знал, что ликвидация армии Гиртулея обезопасит Дальнюю Испанию от набегов лузитанов.
Сагунт отправил посольство сообщить римлянам, что он сделает все возможное, чтобы помочь им, и что он сохраняет верность Риму. Неудивительно: именно преданность Риму жителей Сагунта (а также Массилии) послужила причиной Второй Пунической войны, развязанной против Карфагена сто пятьдесят лет назад. Впрочем, с продовольствием в этих городах дело обстояло неважно, чему охотно поверили оба военачальника. Урожай был небогатым из-за отсутствия зимних дождей. Не хватило влаги, чтобы как следует напоить посевы во время их роста. И в период созревания летние дожди были скудными.
Поэтому обеим армиям нужно было как можно быстрее двинуться к Иберу, где урожай поспевал позднее и был богаче. Если римляне смогут добраться до него к концу секстилия, хлеб захватят они, а не Серторий. Так что посольство из Сагунта поблагодарили и отправили обратно. Метелл Пий и Помпей не хотели задерживаться.
Рана Помпея заживала, но медленно. Зазубренное копье вырвало куски сухожилий и мускулов. Должна была нарасти новая плоть, чтобы закрыть эту дыру, прежде чем он сможет ступить на ногу. Свиненок чувствовал, что потеря государственного коня для Помпея болезненнее раны, изуродовавшей ногу. В конце концов, конь куда красивее человеческой ноги. Помпею трудно будет найти такого же коня даже на Розейских полях Сабины. А испанские лошади – маленькие и хилые.
Вполне естественно, что он снова упал духом. Метелл Пий не только был единственным победителем на Сукроне, но он еще уничтожил лучшего военачальника Сертория и его лучшую армию. Даже Луций Афраний, Марк Петрей и новый легат Помпея Луций Титурий Сабин сражались лучше, чем сам бедняга Помпей. Можно, конечно, говорить, что свой главный удар обозлившийся Серторий направил на Помпея. Но сам Помпей знал, что он не прошел испытания. А теперь, как доложили ему разведчики, этот изменник-марианец шел по их следу на север – без сомнения, ожидая следующего удобного момента. Уже показали себя его партизанские отряды, нападая на фуражиров. Но Помпей, как и Свиненок, быстро учился уму-разуму, и в результате обе армии пострадали очень мало. С другой стороны, и продовольствия они тоже получили немного.
Затем – очевидно, случайно – они натолкнулись на армию Квинта Сертория на прибрежных равнинах, сразу же после Сагунта. И Серторий решил дать бой, взяв на себя Помпея, слабое звено в отличие от Метелла Пия.
Такая стратегия оказалась ошибкой. Серторию следовало сразиться с Метеллом Пием, а Помпея оставить Перперне. Помпей появился на поле боя на носилках, не желая, чтобы о нем говорили, что он, как Ахилл, скрывался в своей палатке, пока его солдаты сражаются. Бой начался в середине дня, а к ночи уже все было кончено. Легко раненный в руку, Метелл Пий продержался весь день. Перперна потерял пять тысяч солдат, а Метелл Пий – почти никого. Неудача продолжала преследовать бедного Помпея: его кавалерия была уничтожена до последнего всадника. Он лишился шести тысяч, составлявших полтора легиона. То, что они объявили это столкновение победой Рима, объяснялось потерями Перперны, а также гибелью еще трех тысяч солдат, сражавшихся за Сертория.
– На рассвете он вернется, – бодро сказал Свиненок, пришедший навестить Помпея.
– Он уйдет, – ответил Помпей. – Бой был неудачным для него, но еще больше пострадал Перперна.
– Он вернется, Гней Помпей. Я знаю его.
О, эта боль! О, какое нахальство! Несносный Свиненок знает его!
И он оказался прав, конечно. Утром Серторий вернулся с твердым намерением победить. На этот раз он исправил свою ошибку и сконцентрировал силы на Метелле Пие, чей лагерь он атаковал, как только рассвело. Но Старикашка уже готов был его встретить. В своем лагере он также разместил Помпея и его армию и нанес Серторию поражение. Помолодевший и похудевший за эти дни, Метелл Пий преследовал Сертория до Сагунта, а Помпея на носилках вернули в его палатку.
Но этот победный бой принес Помпею личное горе. Гай Меммий – зять, друг, квестор – был убит. Первый из легатов Помпея.
Пока Помпей плакал, забившись в угол повозки, запряженной мулом, Метелл Пий приказал идти маршем на север, оставив Сертория и Перперну делать что им заблагорассудится (что должно было сказаться на жителях Сагунта). Долго они там не задержатся, в этом Метелл Пий был уверен. Сагунт едва мог прокормиться сам, не то что прокормить целую армию.
В конце секстилия две римские армии достигли Ибера и обнаружили, что урожай уже убран в зернохранилища неприступных крепостей Сертория, а земля выжжена и превращена в черную пустыню. Серторий не задержался в Сагунте. Он перехитрил их и первым дошел до Ибера, чтобы отомстить, опустошив все вокруг.