Смерть Аппия Клавдия Пульхра в Македонии в прошлом году привела к весьма занятной ситуации. Этой семье, кажется, никогда не везло, правда? Сначала Филипп, когда был цензором, обобрал Аппия Клавдия до нитки; Аппию Клавдию не удалось поправить дела на проскрипционных аукционах, а потом он заболел и не мог управлять своей провинцией. И завершил он свою несчастную жизнь, вернувшись в Македонию, где добился успеха в военных делах и умер, так и не восстановив своего состояния.
Конечно, мы хорошо знаем шестерых детей, которых он оставил. Ужасно! Особенно самые маленькие. Но Аппий Клавдий, старший сын, – очень умный и предприимчивый молодой человек. Во-первых, как только отец умер, он отдал старшую сестру Клавдию замуж за Квинта Марция Рекса, хотя у нее совсем не было приданого. Я думаю, что Рекс заплатил за нее бешеные деньги! Как все Клавдии Пульхры, она очень красива, и это, кажется, помогло. Полагаю, Рекс будет ей хорошим мужем, поскольку у нее одной из трех сестер приятный характер.
Никто не отрицает, что трое мальчиков – трудные дети. Усыновление невозможно. Самый младший (который называет себя просто Публий Клодий) такой отвратительный и дикий, что не найдется никого, кто захотел бы усыновить его. Гай Клавдий, средний, – дурачок. Итак, наличествует Аппий Клавдий-младший, двадцати лет, который вынужден финансировать не только собственную карьеру в сенате, но и карьеры двух младших братьев. То, что заставили заплатить Квинта Марция Рекса, – только капля в пустое ведро Клавдия Пульхра.
Но он поступил очень умно, дорогой Марк Туллий. Зная, что ему откажет в усыновлении любой отец, у которого осталась хоть капля здравого ума, он поискал себе богатую невесту и стал ухаживать… угадай – за кем? Это не кто иной, как жутко некрасивая старая дева Сервилия Гнея! Ты знаешь, о ком я говорю: Скавр и Мамерк наняли ее жить с шестью сиротами Друза. Без приданого и с самой ужасной матерью, какая только сыщется в Риме, – Порцией Лицинианой. И вот оказывается, что Скавр и Мамерк назначили Гнее приданое в двести талантов, которое ей будет выплачено, как только сироты Друза вырастут. И они выросли! Марк Порций Катон, самый младший из шестерых, живет в доме своего отца. Сейчас ему восемнадцать лет.
Когда двадцатилетний Аппий Клавдий Пульхр появился в качестве ухажера, Сервилия Гнея буквально вцепилась в него. Ей теперь, говорят, уже все тридцать два года. Старая дева. Я не верю слухам, будто она бреется! Ее мать – та точно бреется, но об этом знают все. Самое лучшее в сделке Аппия Клавдия то, что его теща Порция Лициниана удалилась в просторную виллу на побережье, которую, кажется, купили Скавр и Мамерк для такого случая, когда нанимали дочь. Так что Аппию Клавдию не придется жить с тещей. Да еще двести талантов приданого!
Но и это не все, Марк. Самое интересное – Аппий Клавдий выдал свою младшую сестру Клодиллу не за кого-то, а за Лукулла! Ей пятнадцать лет – так говорят он и Лукулл. Я бы дал ей четырнадцать, но могу ошибаться. Какая пара! Благодаря Сулле Лукулл сказочно богат, и, кроме того, он контролирует состояние Небесных Близнецов. Нет, я не хочу сказать, что наш честный, открытый Лукулл присвоил деньги Фавста и Фавсты, но что мешает ему грести проценты?
Таким образом, благодаря энергии и предприимчивости этого двадцатилетнего юноши судьба семьи Аппия Клавдия Пульхра удивительно изменилась к лучшему. Весь Рим смеется, но и искренне восхищается. Наш Аппий Клавдий стоит того, чтобы к нему присмотреться! Публий Клодий, которому четырнадцать лет, – после него-то и родилась Клодилла, которой якобы пятнадцать! – уже опасен, а его старший брат ничего не делает, чтобы обуздать его. Очень симпатичный и не по летам развитой, с массой дурных наклонностей, так что девушкам стоит быть начеку. Но я считаю, что у него блестящий ум и со временем он может остепениться и стать образцом римских и патрицианских добродетелей.
Что еще рассказать тебе? Ах да. Знаменитый каламбур Гнея Сициния о Марке Крассе – ты ведь не забыл о сене на обоих рогах Красса! – оказался даже остроумнее, чем мы думали в то время. Выяснилось, что Сициний уже несколько лет очень много должен Крассу. Поэтому каламбур имел и другой нюанс: faenum значит сено, а faenerator – ростовщик. Получается, что сено, обвитое вокруг рогов Красса, – намек на денежную ссуду! Рим узнал об этом скрытом смысле, потому что Сициний – банкрот и не может заплатить Крассу долг. Я не думал, что Красс дает взаймы деньги. Но к нему не придерешься, увы. Он ссужает деньги только сенаторам и не берет процентов. Это его способ создать клиентуру из сенаторов. Думаю, стоит понаблюдать за милейшим Крассом. Не бери у него денег, Марк. Беспроцентная ссуда – большое искушение, но Красс требует возврата, когда захочет, и никакого предупреждения! Он считает, что отдавать надо по первому требованию, немедленно. Иначе ты пропал. И цензоры (если бы у нас были цензоры) ничего не могут с этим сделать, потому что он не берет процентов. Его нельзя назвать ростовщиком. Он просто очень хороший человек, помогающий в беде своим друзьям-сенаторам.
Ну вот и все. Теренция здорова, как и маленькая Туллия. Твоя дочь – прелестный ребенок! У твоего брата все по-прежнему. Как бы я хотел, чтобы он ладил с моей сестрой! Но думаю, нам с тобой надеяться не на что. Помпония – мегера, а Квинт – настоящий сельский житель. Этим я хочу сказать, что он упрям, прижимист и горд. И желает быть хозяином в доме.
Береги себя. Я снова напишу тебе перед возвращением в Эпир, где моя скотоводческая ферма процветает. Слишком сыро для овец, конечно, – их копыта страдают. Но все так увлечены заготовкой шерсти, что забывают, сколько воловьей кожи используют в мире. Скот как вложение денег явно недооценивают.
В конце секстилия Цезарь получил срочный вызов из Вифинии. Царь Никомед умирал и хотел его видеть. Цезарь не заставил себя упрашивать. В Риме с каждым днем становилось все более душно, суды делались все скучнее. И хотя новость из Вифинии не была радостной, этого следовало ожидать. Прочитав письмо Орадалтис, Цезарь за один день собрал вещи и был готов ехать.
Как всегда, Бургунд поедет с ним. Деметрия, выщипывателя волос, также нельзя было оставить, равно как и спартанца Брасида, который плел ему гражданский венок из дубовых листьев. На этот раз Цезаря сопровождало больше людей, чем в прошлый. Его значение возросло, и ему теперь требовались секретарь, несколько писарей, личные слуги и небольшой эскорт собственных вольноотпущенников. Поэтому вместе с ним в путь отправились двадцать человек. Дорогое удовольствие. Цезарю исполнилось двадцать пять лет, и он уже пять лет был сенатором.
– Но не думайте, – предупредил Бургунд новичков, – что вы будете путешествовать с комфортом. Гай Юлий перемещается очень быстро!
Никомед был еще жив, когда Цезарь прибыл в Вифинию, хотя о поправке уже не могло быть и речи.
– Это всего-навсего возраст, – рыдала Орадалтис. – Я буду скучать без него! Я была его женой с пятнадцати лет. Как же я буду жить без него?
– Ты должна жить дальше, – сказал Цезарь, вытирая ей слезы. – Я вижу, что Сулла – все еще резвая собачка. У тебя будет компания. Из того, что ты мне рассказываешь, я понимаю, что Никомед будет рад уйти. Я, например, очень боюсь, что заживусь на свете после того, как перестану быть полезным.
– Он слег десять дней назад, – сказала Орадалтис, семеня по мраморному коридору, – и врачи говорят, что он может умереть в любой день. Сегодня, завтра, через месяц – никто не знает.
Когда Цезарь посмотрел на худенькую фигуру, простертую на большой резной кровати, он не мог поверить, что царь протянет нынешний день. От него остались только кожа да кости. Он лежал высохший, сморщенный, как зимнее яблоко. Но когда Цезарь назвал свое имя, Никомед сразу открыл глаза, протянул руки и улыбнулся, заплакав.
– Ты приехал! – воскликнул он вдруг окрепшим голосом.
– Как я мог не приехать? – спросил Цезарь, садясь на край кровати и беря в руки костлявые пальцы царя. – Когда ты просишь меня приехать, я приезжаю.
Цезарь перекладывал его с кровати на кушетку, с кушетки в кресло и нес куда-нибудь на солнышко, где не было сквозняков. И Никомед оживал, хотя ноги отказали. На полуфразе он мог задремать, а когда просыпался, не помнил, о чем говорил. Он уже не принимал твердую пищу, пил только смесь козьего молока с крепленым вином и медом. При этом большую часть он проливал на себя. «Интересно, – думал чистоплотный Цезарь, – когда такое происходит с любимым человеком, обычной брезгливости это не вызывает. Мне не противно. У меня не возникает желания приказать слуге привести его в порядок. Наоборот, мне доставляет удовольствие заботиться о нем. Я с радостью выносил бы за ним ночной горшок».
– Вы что-нибудь слышали о дочери? – спросил Цезарь в один из дней, когда царю было полегче.
– Непосредственно от нее – нет. Но, кажется, она еще жива и чувствует себя хорошо.
– А нельзя ли поговорить с Митридатом, чтобы привезти ее домой?
– Ты же знаешь, Цезарь, это будет ценой царства.
– Но если она не вернется домой, не будет и наследника.
– Наследник Вифинии находится здесь, – ответил Никомед.
– В Никомедии? Кто?
– Я думал оставить Вифинию тебе.
– Мне?
– Да, тебе. Чтобы ты был царем.
– Нет, дорогой мой старый друг, это невозможно.
– Из тебя получился бы великий царь, Цезарь. Разве ты не хотел бы править собственной страной?
– Моя страна – Рим, Никомед, и, как всех римлян, меня воспитывали в республиканской вере.
Нижняя губа царя задрожала.
– И я не могу уговорить тебя?
– Нет.
– Вифинии нужен кто-то молодой и очень сильный, Цезарь. Я не могу подумать ни о ком другом.
– Есть Рим.
– И римляне – такие, как Гай Веррес.
– Это правда. Но существуют и такие, как я. Единственный вариант – это Рим, Никомед. Если ты не хочешь, чтобы Вифинией правил Понт.