– Там всегда теплее, – серьезно заметил Цезарь.
Он воздержался и не спросил проквестора провинции Азия, имелись ли у того более неотложные дела, чем прихватить барахло наместника.
– Кстати, Квинт Помпей, – продолжил Цезарь вежливо, – если хочешь, я доставлю наместнику его вещи. А тебе дам небольшое поручение, прежде чем ты уедешь. Видишь вон там корабли?
– Вижу, – сказал Помпей.
Его отнюдь не обрадовало то обстоятельство, что молодой человек указывает, что ему следует делать.
– На борту около пятисот пиратов, которых надо куда-то поместить на несколько дней. Я уезжаю в Вифинию получить официальное разрешение от Марка Юния распять их.
– Пиратов? Распять?
– Ну да. Я захватил пиратскую крепость в Ликии – с помощью десяти кораблей родосского флота, разумеется.
– Ты сам можешь остаться здесь и присмотреть за своими пленниками! – прервал его Помпей. – А я спрошу у наместника!
– Мне очень жаль, Квинт Помпей, но это так не делается, – мягко возразил Цезарь. – Я – privatus. И был частным лицом, когда пленил их. Я должен лично увидеть наместника. Ликия – часть его провинции, следовательно, я обязан объяснить ситуацию сам. Это – закон.
Противостояние продолжалось еще некоторое время, но сомнений не оставалось: победит Цезарь. И Цезарь отплыл в Никомедию на быстроходной родосской галере, оставив Помпея присматривать за плененными пиратами.
Пока Цезарь ожидал в небольшой дворцовой приемной, когда у занятого многочисленными делами Марка Юния Юнка найдется время принять его, он с глубокой печалью отметил, что все вокруг изменилось. Позолота еще сохранилась, равно как фрески и прочие предметы искусства, которые нельзя переместить, не оставив явных следов, но некоторые знакомые и любимые статуи пропали из коридора и комнат вместе с несколькими картинами.
Уже темнело, когда Юнк быстро вошел в комнату, очевидно успев пообедать до встречи с коллегой-сенатором.
– Цезарь! Как я рад тебя видеть! Что привело тебя сюда? – спросил наместник, протягивая руку.
– Ave, Марк Юний. Ты был занят.
– Да, верно. Ведь ты знаешь этот дворец, как свою ладонь, да?
Слова прозвучали достаточно дружелюбно, но тайный смысл их был ясен.
– Поскольку это я сообщил тебе о смерти царя Никомеда, об этом нетрудно было догадаться.
– Но ты не был так любезен, чтобы дождаться меня.
– Я privatus, Марк Юний, и только мешал бы тебе. А наместнику не следует мешать, когда у него очень важное дело. Такое, как, например, включение новой провинции в состав Рима, – сказал Цезарь.
– В таком случае что ты теперь здесь делаешь?
Юнк смотрел на своего гостя с явной неприязнью, вспоминая их споры в уголовном суде, где Цезарь почти всегда выигрывал.
– Меня захватили пираты у Фармакуссы два месяца назад.
– Ну что ж. Такое со многими случается. Полагаю, тебе удалось выкупиться, поскольку ты стоишь передо мной. Но я не могу помочь тебе возместить выкуп, Цезарь. Однако если ты настаиваешь, я поручу направить жалобу в сенат в Рим.
– Я сам смогу это сделать, – вежливо отозвался Цезарь. – Я здесь не для того, чтобы жаловаться, Марк Юний. Я здесь, чтобы просить твоего разрешения распять пятьсот пиратов.
Юнк вытаращил глаза:
– Что?!
– Как ты догадался, я себя выкупил. Затем в Родосе я реквизировал небольшой флот и некоторое количество солдат, вернулся на базу пиратов и захватил ее.
– Ты не имел права этого делать! Я – наместник, это должен был сделать я! – взорвался Юнк.
– Пока я посылал бы сообщения в Пергам – я только что вернулся из Пергама, где оставил своих пленников, – и сюда, в Никомедию, Марк Юний, зима бы уже кончилась и Полигон исчез бы со своей базы, чтобы опять заняться разбоем. Я могу быть privatus, но я действовал, как подобает всякому сенатору: я сделал все возможное, чтобы враги Рима не избежали кары.
Эта резкая тирада дала Юнку паузу, чтобы подобрать правильный ответ:
– Тогда, Цезарь, надлежит тебя похвалить.
– Я тоже так думаю.
– И ты просишь моего разрешения распять пятьсот крепких, здоровых мужчин? Я не могу этого позволить! Пленники теперь мои. Я продам их в рабство.
– Я дал им слово, что их распнут, – сказал Цезарь сквозь зубы.
– Ты дал им слово? – искренне поразился Юнк. – Они же изгои и воры!
– Мне все равно, будь они даже дикарями и обезьянами, Марк Юний! Я поклялся, что распну их. Я – римлянин, и мое слово – это мое обязательство. Я должен сдержать слово.
– Тебе не следовало давать слова! Как ты сказал, ты – частное лицо. Я согласен, ты действовал правильно, наказав врагов Рима. Но моя прерогатива – решать, что сделать с пленниками. Они будут проданы в рабство. Решения я не изменю.
– Понимаю, – сказал Цезарь.
Глаза его потускнели, он встал.
– Одну минуту! – крикнул Юнк.
Цезарь посмотрел на него:
– Да?
– Я думаю, были трофеи.
– Да.
– Тогда где они? В Пергаме?
– Нет.
– Ты не можешь все взять себе!
– Я и не взял. Бóльшую часть получили родосцы, которые дали корабли и солдат для карательной операции. Часть передана жителям Ксанфа и Патары, которые дали пятьдесят талантов для выкупа. Свою долю я посвятил Афродите, попросив, чтобы родосцы построили храм в ее честь. А доля Рима сейчас на пути в Рим.
– А моя доля?
– Я не знал, что тебе полагается доля, Марк Юний.
– Я – наместник провинции!
– Трофеи были богатые, но не настолько. Полигон – это не царь Зеникет.
– И сколько ты послал в Рим?
– Тысячу талантов монетами.
– Действительно, добыча богатая.
– Для Рима – да. Для тебя – нет, – тихо сказал Цезарь.
– Это я должен был послать долю Рима в казну как наместник провинции.
– И насколько бы она уменьшилась?
– На долю наместника!
– Тогда я предлагаю тебе, – улыбаясь, сказал Цезарь, – подать заявление в казну, чтобы тебе выделили долю.
– Я так и сделаю! Не сомневайся!
– Я и не сомневаюсь, Марк Юний.
– Я подам жалобу в сенат на твое высокомерие, Цезарь! Ты взял на себя чужие обязанности!
– Это правда, – согласился Цезарь, выходя из комнаты. – И хорошо, что я так сделал. Иначе казна обеднела бы на тысячу талантов.
Он нашел лошадь и поехал в Пергам по раскисшей от тающего снега дороге. Бургунд и Деметрий едва за ним поспевали. Он мчался, не останавливаясь на отдых. Гнев, переполнявший Цезаря, подхлестывал его, заставляя забыть о головной боли и ноющих ногах. Прошло семь дней, как он покинул Пергам, – и вот он уже вернулся. За два дня до отплытия родосских галер, которые еще находились в Геллеспонте.
– Все в порядке! – радостно крикнул он проквестору Помпею. – Надеюсь, ты уже поставил кресты! Я не терял времени!
– Поставил кресты? – удивленно переспросил Помпей. – Зачем мне ставить кресты для людей, которых Марк Юний собирается продать?
– Сначала он так и хотел сделать, – ответил, не задумываясь, Цезарь, – но после того, как я объяснил, что дал слово распять преступников, он меня понял. Так что давай делать кресты! Я уже два месяца назад должен был начать учиться у Аполлония Молона. Время летит, Помпей, так что поторапливайся!
Проквестор поразился тому, что его подгоняют. Юнк никогда его не подгонял. Но он не в силах был все делать так быстро, чтобы Цезарь остался доволен. Поэтому Цезарь в конце концов сам купил лесоматериал на складе и заставил пиратов строить себе кресты.
– Делайте их на совесть, вы, подонки, потому что вы будете на них висеть! Нет ничего хуже, чем длить мучения из-за того, что орудие казни недостаточно хорошо.
– Почему наместник не продаст нас в рабство? – спросил Полигон, который не умел пользоваться инструментами и работал медленно. – Я был уверен, что именно так он и поступит.
– Ты ошибался, – сказал Цезарь, беря у него болты и начиная прикреплять перекладину к стволу. – Как тебе удалось сделаться предводителем пиратов, Полигон? Ты же ни на что не годишься!
– Некоторые люди, – сказал Полигон, опираясь на заступ, – делают очень успешную карьеру, будучи некомпетентными решительно во всем.
Цезарь выпрямился. Крест был готов.
– Только не я! – объявил он.
– Я понял это некоторое время назад, – вздохнув, согласился Полигон.
– Давай, начинай копать!
– А эти для чего? – спросил Полигон, отдавая Цезарю свою лопату и указывая на кучу деревяшек.
– Клинья, – объяснил Цезарь, кидая землю. – Когда яма будет достаточно глубокой, чтобы выдержать вес креста и человека, висящего на нем, твой крест опустят в нее. Но земля здесь слишком рыхлая, и крест вертикально стоять не будет. Поэтому мы вобьем клинья у основания. Потом, когда все будет кончено и ты умрешь, твой крест легко можно будет вынуть, предварительно убрав клинья. Таким образом наместник сможет сохранить все эти орудия позорной казни для следующей партии пиратов, которых я захвачу.
– Ты не запыхался?
– Я могу одновременно работать и разговаривать. Иди сюда, Полигон, помоги мне воткнуть его в землю… Ну вот! – Цезарь отошел. – А теперь сунь клин в яму, а то крест клонится.
Он положил лопату и поднял деревянный молоток.
– Нет, нет, с другой стороны! Со стороны наклона! Да, ты не инженер!
– Я могу не быть инженером, – усмехнулся Полигон, – но я устроил все так, что мой палач сам ладит мне крест!
Цезарь засмеялся.
– Думаешь, я не понял этого, да? Но каждая работа имеет свою цену. Это знает любой хороший пират.
Шутки кончились. Полигон был поражен:
– Цену?
– Остальным пиратам перебьют ноги. Они умрут быстро. Но тебе я сделаю подставку, чтобы вес твоего тела не тянул тебя вниз. Полигон, ты будешь умирать много дней.
Когда родосские галеры, сопровождавшие Цезаря из Никомедии, вошли в реку, ведущую в порт Пергам, гребцы ахнули. На Родосе, конечно, люди умирали – их даже казнили иногда, – но римское правосудие было родосцам чуждо. Родос был другом и союзником римского народа, а не римской провинцией. Поэтому зрелище пятисот крестов в поле, лежащем под паром между портом и морем, казалось чудовищным. Поле мертвых людей – всех, кроме одного, вожака, чья голова была увенчана шутовской диадемой. Он все еще стонал и временами что-то выкрикивал.